Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии
Я и моргнуть не успел, как пенсионер оказался на бампере «мерседес-бенца» метрах в четырех выше плоскости истинного горизонта.
— Ничего евонный бамперок, — приговаривал он, охваченный непреодолимым интересом автолюбителя к удачам и промахам иностранного автомобилестроения, — а рессорчики-то дрянь, металл буржуи экономят, тонкое железо-то на кузовах, ох, тонкое черти ставят — так что и прогибается-то под ногой! Как бы Пескарев калоши-то об ихний утиль не порвал…
— Я бы поостерегся на месте вашего друга, — сказал ученый химик. — Может выйти большой скандал, если хозяин этого склада увидит, как ваш друг там лазает без всякой предварительной договоренности и разрешения.
— Это почему же он мой друг? — рассеянно спросил я кандидата, наблюдая не без зависти, как шустро пенсионер одним броском перекинулся с «мерседес-бенца» на «понтиак», а вторым броском с «понтиака» на расплющенную, плоскую, как камбала, японскую «датсун». «Весь в отца — верхолаз», — с невольным одобрением подумал я о Пескареве.
— Да, недаром, титская сила, Пескарев каждое утро на велосипедном тренажере лаптями крутит! — сказал боцман Витя. Он тоже любовался верхолазным искусством Елпидифора.
— Желтых фар навалом! — сообщил с верхотуры Елпидифор. — Целехонькие! Иваныч, может, вам открутить?
— Не надо, — сказал я. — Я, Фаддеич, автомобильный крест давно продал.
— Наука, а вам кронштейн для радиоприемника бросить? Хромированный! Ишь, черти, коврики в ихних салонах так и валяются, так и валяются… — несколько уже сомнамбулически приговаривал Елпидифор Фаддеич, удаляясь к серым холодным небесам по отвесному фасаду автомобильного штабеля.
— И зачем я гулять пошел! — воскликнул стонущим голосом химик. — Нужно мне было это гулянье — запросто влипнешь в историю! Остановите своего друга.
— На передних подвесках амортизаторы ихние хуже наших! — сообщил Елпидифор.
— Хоть и праздник у них, а добро они без присмотра не бросят, — сказал химик. — Вот всегда так, вот погоришь из-за чужого любопытства и ничего-то хорошего не выйдет!
— А вот мы этого партизана-пенсионера бросим здесь одного и домой пойдем! — сказал я в пространство возможно строже и громче, как говорят родители в зоопарке, когда их отпрыск не может оторваться от клетки с бегемотом и прячется за куст, чтобы минутку лишнюю на бегемота глядеть. Я так говорил потому, что Елпидифор уже исчез из поля зрения среди расплющенных «кадиллаков» и «фордов».
В ответ на автомобильном штабеле раздался не наш, не русский вопль, заставивший вспомнить Фенимора Купера, снятие скальпов и трагическую судьбу ирокезов. Затем раздался ужасающий мат Пескарева. Затем по гребню автомобильного штабеля отчаянными прыжками промчался какой-то незнакомый человек.
Затем что-то наверху чудовищно загрохотало, и весь штабель содрогнулся, и вместо исчезнувшего незнакомца поднялось облачко рыжей ржавой пыли. Затем все стихло. Затем откуда-то издалека, с той, противоположной стороны штабеля донеслось: «С-О-Б!» — распространенное в англосаксонских странах выражение, обозначающее в буквальном переводе «сын суки».
— Елпидифор Фаддеич, что там с вами?! Вы живы?! — заверещал кандидат, подбежав под штабель, подпрыгивая от волнения и задрав голову к небесам.
Елпидифор не отвечал. Вместо ответа со штабеля соскользнула и, переворачиваясь в воздухе, полетела на химика одинокая калоша. Химик успел отпрыгнуть, но очки сорвались с его носа и брызнули о камень.
— Что там с вами происходит, Пескарев, черт возьми?! — заорал и я. — Немедленно доложите!
— Индеец!.. — доложил Елпидифор, высовывая голову из дыры в штабеле на высоте приблизительно пятнадцати метров над уровнем моря. Голова третьего помощника высунулась из хитросплетения перекореженного металла точь-в-точь как у Чарли Чаплина в «Новых временах», когда его затянуло в заводской механизм и он извивался между шестерен, изредка показываясь на поверхности, где его кормили кукурузой.
— А мобыть, негр! — засомневался Елпидифор в национальной принадлежности убежавшего аборигена. — Там наши «Жигули» обнаружились, по ихнему «Лада», а он и выскочил! С того бока удрал, за им весь крайний ряд обвалился: Пескареву, кажись, теперь отсюдова не слезть!
— Индеец! Господи! — прошептал химик, потрясенный и разбитыми очками, и всем вообще происходящим. — Подумать только! Индейца чуть не убили!
— Товарищ наставник, а ведь третьему оттуда, действительно, пожалуй, самому не слезть, — сказал боцман Витя, оценив ситуацию с точки зрения профессионального такелажника. — Побегу-ка я на пароход за веревками, разрешите?
— Сам знаешь: поодиночке здесь бегать нам не положено — гангстеры и прочее, — сказал я. — Может, это и не просто индеец был или негр, а какой-нибудь Пол Варио — матерый главарь подпольной штаб-квартиры мафии, черт знает. Вообще-то в принципе, я бы, Витя, не возражал, чтобы Пескарев там на холодном ветру среди теней всех погибших под этими колесами посидел некоторое время. Ему, черт бы его за его прыть и глупость побрал, полезно было бы побыть там пару часиков.
И тут я вспомнил, что главной причиной пиетета перед ученым химиком было занятие альпинизмом.
— Подожди, подожди, боцманюга! — обрадовался я. — Нам наука поможет! Сергей Исидорович, какова с вашей альпинистической точки зрения ситуация? Можем мы покрыть срам Елпидифора Фаддеича своими силами? Быть может, вы разработаете и подскажете маршрут безопасного спуска или даже сами за ним слазаете? Ведь вам, вероятно, раз плюнуть?
— Вы что, не видите — у меня очки разбились? — спросил альпинист. — Вот всегда, как неприятность, так все стараются меня в нее больше всех впутать! И, если хотите знать, никакой я не альпинист и не горнолыжник, я это просто так говорил, случайно, чтобы чем-нибудь компенсировать трудное положение в специфическом мире на корабле, — вы-то, как интеллигентный человек, это должны понимать!
— Бежать? — спросил боцман, застегивая пуговицы на куртке из аргентинской овчины.
— Давай беги! — сказал я. — И капитана сюда! Пусть сам своих помощников спасает! Не мое это наставническое дело!
Боцман помчался на пароход, а мы с химиком остались у подножия Монблана сплющенных автомобилей. Елпидифор предпринимал робкие попытки самостоятельного возвращения на землю и сильно гремел железом в разных точках Монблана.
Было зябко, ветер дул порывами с разных направлений, как всегда на пустырях. Истерзанная, смешанная с углем, копотью, металлом, битым кирпичом, нейлоном и перлоном земля сиротинилась под серыми филадельфийскими небесами. Грустно шуршали мертвые бурьяны, лопухи, полынь, пушица, хилый камыш и осока в придорожных обочинах. Понуро тянулась куда-то незамкнутая ограда из железобетонных столбов с кронштейнами и проволокой на них. Два дырявых товарных вагона пригорюнились на давно не езженных рельсах. Далеко за вагонами виднелась в сером небе рекламная полуголая женщина. Она лежала над пригородно-свалочно-близпортовым пейзажем, подперев рукой голову и мерцая плечами, — там была автозаправочная станция.
Глупая райская яблонька и рекламная женщина переглядывались, а может, и переговаривались, когда никого здесь не было.
Мне вдруг захотелось бросить моря и океаны к чертовой матери и лежать, подперев голову рукой, на диване, и чтобы рядом было мягкое женское. И еще почему-то подумалось, что в этих мертвых, холодных автомобильных трупах когда-то было тепло, и в этом автомобильном тепле было зачато много новых автолюбителей.
Все время, что я созерцал окружающее и мыслил, химик стоял, сложив руки на груди и бессмысленно уперев взгляд в пышный поролоновый двуспальный матрас. Матрас развратно валялся среди консервных банок. Его владелец, возможно, лишился супруги и отправил матрас на помойку, чтобы не терзаться воспоминаниями о мягком женском.
— Разрешите и мне уйти на судно, — наконец сказал химик.
— Вам уже поднадоела заграница? — спросил я.
— Мне холодно! — сказал химик. — Чего он там так шумит?
Елпидифор действительно трепыхался на ржавом Эльбрусе и гремел там железом, как Прометей цепями. И орел должен был на этот шум прилететь.
И прилетел.
Елпидифор вдруг затих, и сверху донесся хриплый шепот:
— Ложись, товарищи! Ихний луноход катит!
— Кто катит? — спросил химик.
Я объяснил, что луноходом в наш космический век моряки со средним образованием называют машины спецназначения.
На повороте дороги показался полицейский сине-бежевый «форд» с мерцающей на крыше синей лампочкой.
— Кошмар какой-то! Кафка! — сказал химик. — Будем ложиться?
— Сядем, — сказал я.
Мы сели на американский матрас, задрав коленки выше головы, — поролон оказался замечательно мягким. И на некоторое время я почувствовал успокоение, которое испытывает гусь, засунув легкую голову под крыло: полицейский автомобиль исчез за близким бурьяном и кустиками горчицы. И появилась надежда, что он нас тоже не видит.
