Илья Штемлер - Универмаг
Лисовский молчал, погруженный в свои мысли. Наконец склонил голову на плечо и произнес:
- Универмаг не продает по безналичному. Необходимо разрешение управления. Я думал, вы согласовали. Оказывается, нет.
Фиртич нахмурился. Он не хотел конфликтовать с Лисовским. Директор может конфликтовать со всем миром, но не со своим главным бухгалтером. Остаться без фонаря в ночном лесу...
- Вам недостаточно моего указания? — сдерживаясь, промолвил Фиртич.
- Недостаточно. — Лисовский умолк. Перехватило дыхание. Результат сахарного диабета, коварной болезни. Но он знал, что сейчас пройдет, должно пройти. Справившись с дыханием, он проговорил: — Много берете на себя, Константин Петрович.
Фиртич оперся спиной о зеркало, сложил на груди руки. Он молча смотрел на Лисовского. Гнева не было. Душа ощущала умиротворение и покой, словно Лисовский имел кого-то другого в виду, а не его.
- Верно, Михаил Януарьевич. Много. К примеру, я ненавижу казенные нелепые инструкции. Этот щит и меч бюрократов... Я директор крупного Универмага. Почему не доверяют мне? Контролируют каждый шаг! Почему я не могу продать по своему усмотрению три сотни метров шерсти? В каждом видят жулика! И когда закончится эта вакханалия всеобщего подозрения?
- Фу-ты ну-ты... И подозревать больше некого, и жуликов нет. — Лисовский с интересом смотрел на директора.
- Вот что я вам скажу, Михаил Януарьевич. Убежден, что в «Олимпе» всерьез подозревать пока некого. Всерьез! — Фиртич переждал и добавил: — Только, пожалуй, меня. Что, кстати, вы и делаете. Усердно.
Лисовский закашлялся. Лицо его стало красным, жарким. Он шумно втягивал в себя воздух... Успокоился. Достал платок, вытер глаза.
- Я главный бухгалтер. Тридцать восемь лет я подчиняюсь инструкциям. Благодаря им еще существует какой-то порядок. Беда лишь в том, что каждый их толкует по-своему. Как и вообще законы... Вам не надо было бы рисковать, если бы те, в Ленинграде, соблаговолили соблюсти инструкции: приложить счет к товару.
После короткой борьбы с подлокотниками Лисовский наконец вытащил себя из кресла. Выпрямился, глядя мимо Фиртича.
- Больше у вас нет ко мне ничего?
- Есть, — с нажимом ответил Фиртич. — В управлении известно о липовом отчете, что представила бухгалтерия за прошлый год.
- Ну?! — Лисовский соизволил перевести взгляд на директора. — Достоверные источники?
- Вполне. Барамзин. Он получил письмо. — Фиртич был серьезен.
Главный бухгалтер вяло усмехнулся.
- Что же вы ответили начальнику управления?
- Что все это клевета, — жестко проговорил Фиртич.
- Ввели в заблуждение управляющего? — Лисовский развел плечи.
- Да, мне это сейчас нужно.
- Ложь во спасение.
- Как угодно. — И, не удержавшись, Фиртич добавил: — Это вам не подпись в фактуре на триста метров шерсти по перечислению.
- Никак мне, дураку, не удается уловить грань между деловым расчетом и авантюрой. — Лисовский дернул щекой, сделал несколько шагов, остановился перед помрачневшим директором. — Знаете, Фиртич, мне кажется, что вы плохо кончите... Но я не писал этого письма. Меня из списка вычеркните!
...
Кабинет Сазонова находился на втором этаже Универмага, в центральной части Главной линии.
Фиртич не стал дожидаться лифта и поспешил вниз по мраморным щербатым ступеням. На лестничной площадке какие-то люди перекладывали свертки из сумки в портфель. Владелец портфеля пугливо озирался. А хозяйка сумки была сосредоточенна и печальна: ей не хотелось расставаться со свертками. Явная спекулянтка... Универмаг содержал шестнадцать милиционеров, выплачивал им зарплату. Фиртич вновь вспомнил Лисовского. Тот недавно сделал представление о сокращении вдвое штата милиционеров: деньги нужны Универмагу на собственные нужды. А содержать за свой счет целое подразделение сотрудников Управления внутренних дел — роскошь, непозволительная даже для «Олимпа»...
С площадки второго этажа Фиртич шагнул в боковой коридор, куда выходила дверь гладильни. Остановился. Давно он сюда не заглядывал...
- Девочки! Директор! — выкрикнул высокий женский голос.
Разом обернулись несколько «девочек», младшей из которых было не менее пятидесяти. Яркие лампы прожекторно освещали просторное помещение. Черные угрюмые утюги на суконных столах выдыхали пар. В проходе дожидалось разгрузки несколько тележек с пальто. Вдоль стен висели костюмы, платья. Сплошняком, в несколько рядов, точно окорока в коптильне...
- Жалуются на вас, девочки... — улыбнулся Фиртич, но не договорил.
- Жалобщиков много! — перебил его все тот же высокий женский голос. — Сюда бы их, водой подышать.
Женщины оставили утюги и сбились вокруг Фиртича. Только одна продолжала сидеть на месте, грызя яблоко...
- Что это вы к нам, Константин Петрович? — храбро бросилась в разговор старушка с хитрющими глазами.
- Соскучился. Думаю, дай зайду, проведаю. Как вы здесь?
- Жить можно, — доверительно сообщила старушка. — Водой дышим.
Все засмеялись.
- У нас Никитична как рыба...
- Как мокрица, — поправила та, с яблоком.
- Ладно те, Клавка. Вот характер нудный, — оборвали ее. — Все ей не нравится, химчистке!
- А вам нравится! — окрысилась женщина. — Хотели жалиться директору? Вот он, жальтесь. А то все хорошо вам, жить можно!
Вскоре Фиртич узнал, что гладильщицы в прошлом месяце обслуживали ярмарку на Зеленом острове. По восемнадцать часов в сутки гладили, развешивали, подносили. Обещали им заплатить — не заплатили.
- А знаете, германские или румынские костюмы приходят мяты-перемяты. Точно из-под катка... Много пара дашь — плохо, мало — не берет. Вот и мучаешься, как слепая. Силы-то не те. И молодым не поднять.
- Дай где их взять, молодых-то? Бегут. Неинтересно им утюгом махать. Старухи и работают, на одну пенсию далеко не уедешь.
Минут пять он выслушивал претензии гладильщиц. И вешалов не хватает. И вентиляция не тянет, механики никак наладить не могут. И утюги старые, тяжелые. На той неделе случилось у одной короткое замыкание, искры капрон прожгли, а платить кто будет? Двойной зарплаты не хватит. Акт составили, а толку? Слышали, где-то есть такие манекены: натянешь костюм, нажмешь кнопку — его паром и распрямляет, гладить не надо...
- А у вас какие претензии? — Фиртич взглянул поверх голов на сидящую в стороне Клавку-«химчистку».
Та продолжала молча жевать яблоко, отрешенно глядя в окно.
- Ну ее, Константин Петрович... Порог бабий к ней подступил, вот и злится, халда!
Женщины прыснули.
- Да ладно вам, тетки! — строго осадила какая-то толстуха расшалившихся подруг. — Директора-то хоть постыдитесь.
- У вас туг вроде гражданской войны, — как можно мягче проговорил Фиртич.
Слова его взбудоражили толпу. Точно солью в пламя... Особенно яро злословила Никитична.
- Ты тоже хотела жалиться директору. Вот оно, начальство-то. Самое что ни есть высокое. Молчишь? Боишься! Выбросим твой бензин на лестницу, дыши там одна! А нам тут и воды хватает...
Женщина оставила яблоко, проворно соскочила с высокого табурета и ухватила ручку тележки, на которой кучей были свалены костюмы, платья, белье, платки...
- Никого я не боюсь! За такую зарплату я себе всегда работу найду, — приговаривала она. — Глядите! Это только за вчерашний день! — Она подобрала первый попавшийся пиджак. Кофейного цвета, с красивыми металлическими пуговицами, не из дешевых. — Вот! Вот!
Фиртич увидел обведенные мелом масляные пятна.
- А я чисть! У меня уже порошка не хватает. Бригадир кричит, что я химикаты домой таскаю, не напасешься, дескать. Конечно, раньше за год столько не приносили, сколько сейчас за день... Или вот, пожалуйста! — Женщина оставила пиджак и выхватила из кучи серое шерстяное платье, на рукаве которого четко отпечатался жирный след ладони. — Разве его очистишь?
- И чем вы это все объясняете?
- Чем, чем... А тем! Разрешили продавать пирожки на этажах, этим и объясняем. Говорят, приказ директора... С улицы они хоть друг об дружку руки вытирали. А тут... Сколько директоров видела, никто не разрешал в Универмаге продавать пирожки... Значит, кому-то выгодно!
Женщины обомлели. Не ожидали они от Клавки такой прыти. В последнее время к Фиртичу несколько раз обращались озабоченные сотрудники. Особенно негодовал Антонян. Однако ворох дорогой одежды, подлежащей уценке, произвел на директора впечатление.
- Я распоряжусь запретить торговлю пирожками у секций самообслуживания...
Фиртич вышел из гладильни, миновал коридор и по запасной лестнице собрался было спуститься в торговый зал северной линии. На площадке второго этажа ему навстречу с хохотом выскочила из боковой двери Рита и две девушки в рабочих халатах. Заметив директора, девушки оробели.
- А у нас обед, — нашлась одна из них, с темной челкой над широким лбом. Ее Фиртич помнил — Юля Дербенева из кожгалантереи.
