Александр Лебеденко - Лицом к лицу
— Даже к жене? — удивился Шипунов. — Хорошенькое дело.
— И чмокаете громко, как сапожник.
— Сапожникам теперь завидуют… Они зарабатывают больше, чем профессора…
Успокаиваясь, Анастасия Григорьевна что-то соображала.
— На вас нельзя даже сердиться. Вы — самородок. Но вас надо учить.
Она протянула ему розовые пальцы.
— Учите, Анастасия Григорьевна, пожалуйста, учите.
— Мы будем взаимно, — шепотом заговорила Демьянова. — У меня опять не хватает верхнего материала. Вчера в моей мастерской на два часа раньше кончили работу.
— Надо было из обрезков делать детские тапочки.
— Ах, я не догадалась. Действительно, какая я непрактичная.
— Вы замечательная.
— Глаза у вас сладкие…
— Ай, вы со мной делаете такое… — Он потянулся к ней, но уже не так решительно.
— Нет, нет, — отстранилась Анастасия Григорьевна. — Условие помните? Нейтральная территория. И, пожалуйста, Тихон Порфирьевич, — со слезой в голосе продолжала она, — чтобы дети не знали… Если Маргарита или Петр хоть что-нибудь узнают… и о мастерской… Я все тогда брошу. Все, все… — Она сдавила виски руками. — Тогда все равно.
— Зачем? — скривился Шипунов. — Совершенно незачем. Такие деликатные дети… Хотя Петру уже восемнадцать лет и он, наверное, все понимает и мог бы даже помочь…
— Нет, нет. Вы меня не убедите, Тихон Порфирьевич. Я вас очень прошу.
— Хорошо, — заговорил вдруг деловитым тоном Шипунов. — Замшу я привезу утром. Пришлите ко мне домой Лену.
— Лучше Сашу…
— Нет, лучше Лену. И процентов десять накиньте.
— Опять?
— Все дорожает, дорогая Анастасия Григорьевна. Сахар почем берете? Ну то-то же. Сами накинете двадцать.
— Скоро не будут брать.
— Будут. Женщины хотят нравиться не только офицерам, но и комиссарам.
— Вы думаете?
— А вы как думаете? — Он противно захихикал. — Только с рантовыми гвоздями гораздо хуже. Я хотел с вами говорить. — Он перешел на шепот. Он совсем наклонился к Анастасии Григорьевне. — У вас есть связи с заграницей…
— Никаких, никаких, Тихон Порфирьевич. Это вам насплетничали. Наверное, Ленка… Какие могут быть связи?
— Ну какие-нибудь… завалящие… Послов для этого не надо… Привезти партию гвоздей…
— Не знаю, не знаю, — волновалась Анастасия Григорьевна.
— Вам привозят пудру Коти. Духи у вас, — он взял пузырек со стола, — Амбре антике, — прочел он по буквам.
— Амбр антик.
— Ну, все равно… А впрочем, как? Что значит? Наверное, древние пахли иначе. Почему это — чулки, туфли можно… — Анастасия Григорьевна спрятала ноги под стул, — а гвозди нельзя? Попросите небольшую партию рантовых гвоздей. Мелочь.
— Не знаю, не знаю.
— Иначе придется бросить мужскую обувь. Кстати, вы слышали? Казариновы исчезли… И как долго никто не знал.
— Настя рассказывала Лене… Но куда?
— Или на восток, или на запад…
— Все бегут, все бегут. Не знаю, не знаю, что лучше.
— Верьте мне, — постучал в грудь Тихон Порфирьевич, — здесь уже все было, а там еще все будет.
— Правда? — умиленно смотрела на Шипунова Демьянова.
На самом деле Анастасия Григорьевна была потрясена исчезновением генеральской семьи. В такой момент покинуть город, квартиру… Но, по-видимому, Казариновы знали, что делали. С другой стороны, становилось невозможно существовать. Если бы не ее предприимчивость, дети бы уже голодали. Это надоумил ее Шипунов — незаметное, полупрезираемое прежде существо, какой-то фельдшер на побегушках у ее покойного мужа. Но именно теперь этот фельдшер внезапно развернулся. У него оказались такие полезные знакомства. Он рыскал по городу, мог все достать и знал все цены. Он не всегда опрятен, надоедлив… Но, господи, чего не вытерпишь в этой жизни. Эту истину Анастасия Григорьевна усвоила уже давно и очень крепко. Жизненный путь не усеян розами.
— Можно? — раздался за дверью голос Воробьева.
Анастасия Григорьевна застегнула ворот пеньюара.
— Это вы, Леонид Викторович?
Воробьев и Синьков показались в дверях, но, увидев Шипунова, остановились.
— Ну, словом, мы у вас в гостиной…
— Я только приведу себя в порядок. И потом дела, дела…
— О, вы — деловая женщина.
— Тихон Порфирьевич, смывайтесь. Я научилась вашему жаргону… О ужас!
— Не забудьте гвозди… Рантовые гвозди.
В гостиной две сестры Поплавские кружились на месте, взявшись за руки. Братья Ветровы листали изученные до застежек семейные альбомы. Маргарита лениво перебирала ноты, разговаривая с Воробьевым.
Анастасия Григорьевна в лорнет осмотрела комнату.
— Дети, на дворе холодно?
— Лютый мороз, — запрыгал на месте Петр, дуя в сжатые кулаки. — Надень боты.
— А вы что будете делать?
— Только не карты, — взмолилась Маргарита.
— Будем танцевать, — предложила Поплавская.
— Найдем дело, — успокоил Анастасию Григорьевну Синьков. — Скучать не будем.
— Ах, если бы я могла половину моих дел передать кому-нибудь. Но, видимо, теперь — пора деловых женщин…
— Мы все рады работать, — вставил Воробьев. — «Товарищи» не дают.
— А вы к ним обращались? — спросил вдруг Олег Ветров.
— И не подумаю.
— Олег, заткнись, — вскрикнула Маргарита.
— Марго…
— Теперь все так, мама.
— Ты дочь профессора…
— То, что «товарищи» могут предложить, мы и сами найдем. В порту бочки катать? Снег чистить?
— Полезнее железки, — сказал Игорь Ветров.
Воробьев шагнул к близнецам, остановился и отошел к окну.
— Леонид Викторович, можно вас на минуту для конфиденциальной беседы?
Анастасия Григорьевна отвела Воробьева в переднюю. Они сели на стульях у трюмо, близко друг к другу.
— Вы опять исчезали?
— Да, около двух недель.
— Маргарита говорила, с удачей?
— Относительно…
— Леонид Викторович, я вам как-то говорила о моей мастерской. Я этим кормлюсь сейчас. Поддерживаю детей… Ах! Этот страх за каждый день!
— Перемелется, Анастасия Григорьевна, — взяв ее за руку, механически и смущенно утешал Воробьев. — Не могут же большевики держаться дольше весны.
— Говорили — две недели… — не отнимая руки, тосковала Анастасия Григорьевна.
— Да… Но сложилось иначе.
— Слушайте, Леонид Викторович, мне нужны гвозди.
— Гвозди? Какие?
— Рантовые, что ли. Словом, сапожные. Такие, каких здесь не делают.
— Ах, вот что, — понял Воробьев. Он помолчал. — Не знаю, Анастасия Григорьевна. У меня такое ощущение, что это был наш последний рейс.
— Но ведь вы даже на аэроплане умудрялись…
— Да, в октябре — ноябре… Тогда у большевиков можно было стащить поезд. Теперь у нас были детские салазки… И нас плохо принимали… В Гельсингфорсе вместо наших друзей мы встретили Чека и Совнарком. Проще говоря, мы едва унесли ноги. — Лицо Воробьева стало хмурым. — Может быть, можно купить здесь, за валюту.
— За валюту? Я спрошу…
— Единственно, что могу предложить, — встал Воробьев.
Анастасия Григорьевна у зеркала пудрила нос и под глазами.
— Все дети, дети…
Дети между тем расшалились. Петр гремел на гитаре «Трубачей», наступая на сестер Поплавских. Синьков гонялся вокруг стола за Маргаритой.
Увидев Анастасию Григорьевну, все притихли.
— Петр, Маргарита. Стόит мне на порог, вы чувствуете себя на танцульке. Смотрите — Олег и Игорь, они всегда держат себя с достоинством.
— На то они большевики.
— Выходит, большевики воспитаннее.
— Вы каждый день ходите к большевикам? — дурашливо спросила Маргарита. — Что они там делают?
— Преимущественно учатся, — ответил Игорь.
— Чистить карманы, — брезгливо обронил Синьков.
— По статистике уголовного розыска, это сейчас делают преимущественно бывшие офицеры, — сказал Олег. — А большевики учатся управлять государством.
Воробьев взлетел со стула:
— Вы… молодой человек… Не следует злоупотреблять терпением.
— Леонид Викторович, — удержала его за рукав Анастасия Григорьевна. — Он ведь не серьезно… И потом — нужно быть терпимым.
— Конечно, терпение, — злобно прошептал Воробьев. — Мы мастера терпеть… Доказательства налицо.
— Да. Нужно было вешать вовремя, — тяжело дышал Синьков.
— Вешали. Но всех не перевешали бы, — спокойно заметил Игорь.
— А вы не дразните, — рассердилась Анастасия Григорьевна. — Я вас перехвалила. Вы ведь для курьеза большевики.
— Черт их знает. Может, они по ночам с обысками ходят.
— Ходим, — так же спокойно сказал Олег.
— Ну, это черт знает что! — Воробьев швырнул стул в угол. — Анастасия Григорьевна, берегитесь этих друзей. Они и к вам придут…
