Петр Капица - Они штурмовали Зимний
Дема Рыкунов подал сигнал ребятам, желая прекратить безобразие, но Тулупин остановил его:
— Погоди, пусть девчата уйдут, — сказал он. — С Ванькой Быком надо раз и навсегда кончить.
Выпустив оставшихся гостей через черный ход, путиловцы сошлись наверху и стали обдумывать, как обезвредить громил.
— Я бы их разделил, — предложил Кокорев. — За углом стоят оседланные лошади. Если кто-нибудь крикнет, что коней угоняют, громилы повыскакивают на улицу. Их там по одному схватить можно.
— Верно, молодец, — похвалил комендант. — Иди расставь ребят на улице, а мы здесь навалимся. Надо сделать так, чтобы они оружие не успели вытащить.
Вася Кокорев, отобрав нужных ему ребят, вывел их черным ходом на улицу и спросил:
— Кто умеет верхом ездить?
— Я… Я, — отозвалось несколько голосов.
— Мне двух хватит. Вот ты... и ты, — указал он на самых ловких парней. — Отвяжите коней и во весь опор гоните мимо клуба. — Ты, — ткнул он пальцем в низкорослого паренька, — вбежишь в клуб и крикнешь: «Коней угоняют, скорей на улицу!» Когда они побегут, — ножку подставляй, пусть кубарем вылетают. А вы, — обратился Кокорев к остальным, — глушите чем попало и руки скручивайте..
Из клуба на улицу стали доноситься нестройные звуки оркестра и грохот тяжелых сапог. Пьяная ватага принудила музыкантов играть «барыню».
Ваньке Быку приглянулась молодая буфетчица. Отплясывая перед буфетной стойкой, он после каждого коленца топал ногой и делал пригласительный жест: «Выходи-де в круг, красавица!» Буфетчица, не зная, как ей быть, испуганно поглядывала на путиловцев. А те, прихлопывая в ладоши, постепенно охватывали танцующих тесным полукругом.
Неожиданно с улицы вбежал парнишка. Оставив дверь открытой, он пронзительным голосом выкрикнул:
— Коней угоняют!
Оркестр, словно поперхнувшись, умолк. С улицы донесся цокот копыт.
— Лови… Стреляй по ним! — завопил Ванька Бык.
Путиловцы расступились, пропустили трех громил на улицу и, вновь сомкнув полукруг, навалились на Ваньку Быка, на его сообщников и принялись вязать их.
Рано утром молодые путиловцы привели Ваньку Быка на свой завод и поставили к забору на «дворянскую панель». Эта панель так называлась потому, что по ней прежде ходили только заводское начальство и служащие конторы.
Рабочие разглядывали громилу и говорили:
— Попался, наконец... давно по тебе веревка плакала!
У «дворянской панели» скопилась немалая толпа пострадавших от банды Ваньки Быка.
— Порезал, бандюга, моего брата, — злобно говорил котельщик. — И соседа до полусмерти избил...
— Милые мои, это он… он, проклятый, Танюшку искалечил! — плача, выговаривала солдатка. — Не отпускайте, казните самой лютой смертью…
— Да, таким свобода во вред, — говорили многие. — Проходу от них не стало. Для острастки одного или двух повесить бы следовало!
Когда появились во дворе члены Нарвского Исполкома, все расступились перед ними, а Ванька Бык, хмуро выслушивавший проклятия, вдруг вскинул голову и нагло спросил;
— В чем дело, товарищи? По какому такому праву меня на всенародный облай выставили?
— А по такому... что ты бандит и супостат жизни человеческой, — сказал старый литейщик.
— А не будь меня, так генерал Дубницкий до сих пор бы на вашей шее сидел. А кто городовых бил? Кто революцию делал?!
— Ты себя к героям революции не причисляй. Тебе бы только погромить... рад любому случаю. Как накипь дурная, покрутился около революции и отошел шлаком. Такие, как ты, — хуже буржуя! Свободу опоганиваете.
— Эва! Значит, меня долой!? — ища поддержки, обиженно заговорил Ванька Бык. — Значит, я не я? Откинутый вроде? И свободы мне нет?
— Нет тебе ни свободы, ни прощения, — отозвался кто-то из толпы.
— Довольно на него время тратить, пора на работу, — сказал представитель Исполкома. — Поднимите руки… Кто за то, чтоб долой его с горизонта жизни?
Поднялось много рук.
— Та-ак, ясно, — оглядев толпу, сказал старый литейщик. — Будем требовать смертной казни.
Два рослых путиловца, схватив громилу за связанные руки, потащили к воротам, а он, отбиваясь, завопил:
— Братцы, да что же это?! Пощадите!.. Но сочувствия он ни у кого не вызвал.
Глава пятнадцатая. ВСТРЕЧАЙТЕ ЛЕНИНА
В конце марта из ссылки вернулась тетя Феня. Поздно вечером она пришла к Алешиным усталая и разочарованная.
— Как мы все рвались сюда! — сказала она Кате. — Многие на крышах ехали. Нас в теплушку набилось человек пятьдесят. Думали, что здесь встретят с флагами и музыкой, а нас довезли до тупика на товарной станции и говорят: «А ну, освобождайте вагоны!» Пошли мы по каким-то закоулкам, вышли на Лиговку. Гляжу — очереди длинные у пекарен, люди худые, ободранные детишки у прохожих хлебца просят. Но вот выходим на Невский и... глазам не верим. Свету много, витрины от хрусталя искрятся. Публика расфранченная. Автомобили, лихачи. В ресторанах музыка, офицерье сидит, женщины холеные... Как будто нет голодных и калек. Да была ли революция!?
— Мы такие же вопросы задаем друг другу, — ответила Катя. — Почти все идет по-старому.
На ночь тетя Феня осталась в подвале. Катя уложила ее на свою постель, а сама легла с матерью.
Утром гостья с трудом поднялась. Она чувствовала себя разбитой.
— Здесь у вас не сон, а одно мученье, — сказала она. — Сам воздух душит, словно в тюремной камере.
День был воскресным. Выпив чашку чаю, тетя Феня немного взбодрилась и предложила Кате:
— Поедем со мной в Озерки. Если избушка цела, то вчетвером в ней поселимся.
Из ссылки тетя Феня приехала в валенках и нагольном полушубке, а в городе была оттепель. Катя отдала ей свои ботинки, а сама надела старенькие русские сапоги, оставшиеся у бабушки от деда. В Озерках к домику нельзя было подступиться. За зиму вокруг намело сугробы.
Проваливаясь чуть ли не по пояс в снег, Катя добралась до крыльца. Ни замка, ни сургучной печати. Дверь была чуть приоткрыта и висела на одной петле.
Переступив заснеженный порог, девушка из темных сенцов попала на кухню. Здесь было светло, но в окне не осталось ни одного целого стекла: осколки поблескивали на захламленном полу. Плиту кто-то разорил: чугунный верх снял, а кирпичи разворошил.
И в соседней комнате гулял ветер, колыхавший обрывки заиндевелых обоев. Даже половицы были выдраны.
Тетя Феня, пробравшись к дому по Катиному следу, ахнула и прослезилась.
— Какие же мерзавцы это сделали?! Знают же, что не буржуи жили... все своим трудом нажито. И корысти-то на грош! Куда я теперь денусь?
— Живите у нас, — предложила Катя.
— Да ведь и у вас в подвале не житье. Надо нам подыскать что-то другое.
Дома их ждало письмо от отца. Оно пришло с Западного фронта. Дмитрий Андреевич поздравлял с революцией, сообщал, что он выбран в полковой комитет, и обещал скорую встречу.
Наступила пасха — старый церковный праздник. На пустырях и площадях столицы появились ларьки и палатки торговцев, ярко размалеванные карусели, шумные балаганы циркачей, заунывные шарманки продавцов «счастья».
Звонили колокола церквей, на домах висели красные флаги. Хмельные домовладельцы, чиновники и купцы, нацепив на себя пышные красные банты, целовались, поздравляли друг друга с «Христовым воскресением» и свободой.
А солдат и рабочих не радовал приближавшийся праздник. Одним предстояло отправляться на фронт, в окопы, а другим — работать на прежних хозяев.
В былые времена даже бедняки к «Христову воскресению» пекли куличи, готовили студни, творожные пасхи, красили яйца, но в этот раз в рабочих семьях праздник был скудным. Яйца и творог спекулянты продавали по неслыханным ценам, а белая мука совсем исчезла с рынка.
Катина бабушка, достав из сундука праздничный дедов пиджак и рубашку с васильками, вышитыми на воротнике, сходила на рынок, продала их и на вырученные деньги купила десяток яиц, немного сахару и масла. Вытряхнув из всех мешочков муку, какая была в доме, она испекла два куличика: один себе, другой внукам.
Всю пасхальную ночь мать и бабушка простояли в церкви. Они вернулись домой на рассвете и разбудили Катю, чтобы разговеться с ней — съесть по куску кулича и по яйцу, окропленным «святой водой».
— Я не говею, — сказала Катя. — Мы не верим в бога.
— В кого же вы верите? — спросила бабушка.
— В свободу... в счастье на земле!
— Много вам дала ваша свобода! — ворчливо сказала мать. — У людей праздник, а мы, как нищие. Хоть ты бога не гневи, садись с бабушкой.
Чтобы не спорить с матерью, Катя села за стол, съела половину принесенного из церкви яичка и выпила чаю с куличом.
К обеду пришла тетя Феня. Она принесла пряников и бутылку красного вина. Забежала и Наташа. Обед был праздничным. Раскрасневшиеся от вина девушки смеялись без всякой причины, а потом спели с тетей Феней ее любимые песни о бедной швейке, о чайке, убитой охотником, и о сибирском бродяге.
