Леонид Борич - Случайные обстоятельства
— Я вот думаю, — сказал он негромко, как бы удивляясь тому, что сам для себя и открыл сейчас: — Что же это такое — настоящая власть? Чины, звезды?.. Конечно, и это. Но... Но вот появляется женщина — и оказывается, что на нее все это не распространяется. У нее власть естественная, неназначаемая. То есть власть — в ней самой. И — от нее... Непонятно я говорю, да?
— Почему? По-моему, понятно...
Вот тебе и механик. Вечно в своих насосах копается, в клапанах, с корабля, говорят, позже всех уходит — и все это незаметно, вроде даже стесняясь... А сейчас такую речь сказал — позавидуешь... Но... кто же поглупел все-таки?
— Хозяева уже устали, — услышала она. — Пора и нам честь знать.
Мария Викторовна с недоумением обернулась. За ее спиной стоял Букреев, и слова его явно ей одной предназначались.
«Проводить, что ли, решил? Или просто... — Мария Викторовна залилась краской. — Но тогда... Досиделась, нечего сказать!»
Взглянув на часики и не различая стрелок, она как можно непринужденнее и будто даже комично ужаснулась вслух столь позднему времени.
— Да что вы?! — удивился Обозин. — Мы же все скоро... — Он встретился взглядом с Букреевым и умолк.
— Мы все проводим, — решил Сартания и засобирался.
— А доктор один веселиться будет? — мрачно спросил Букреев.
— Действительно, ребята... — подошел Редько. — Чего это вдруг? Оставайтесь...
— Не переживайте, Иван Федорович, — успокоил Букреев. — Ваши «ребята» с удовольствием останутся.
Не дожидаясь какого-то их общего решения, Мария Викторовна заставила себя безмятежно улыбнуться — всем, всем большое спасибо за этот вечер, — попрощалась и быстро пошла из зала, а Букреев поочередно осмотрел своих офицеров, процедил сквозь зубы: «Мальчишки!» и сказал напоследок старпому: «Чтоб через полчаса никого здесь не было».
Спускаясь в гардероб, он подумал, что надо бы, наверно, все же подать ей пальто. Молча она приняла это, сухо поблагодарила и, не оглядываясь, вышла.
Сначала Букреев не особенно торопился — все равно она остановится, не пойдет одна ночью по безлюдной дороге; но Мария Викторовна, не замедляя шага, все шла и шла впереди, быстро шла: было ветрено и морозно, — и с досадой Букреев подумал, что не догнать ее уже неудобно, раз он вроде бы сам же и вызвался проводить ее до гостиницы.
Он поравнялся с ней, и они шли некоторое время молча. Обиделась, решил Букреев. Хотела, наверно, еще потанцевать, мало ей одного Володина...
— А некрасиво так уводить, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Даже командиру. — Подняв воротник, она прятала лицо от ветра.
Слова ее Букреев услышал, но интонация ускользнула от него, не понял, как она это сказала: с усмешкой? с назиданием? А если кокетливо? Кто их разберет... Вот только этого не хватало. Со стороны ведь так и выглядит: увел отец-командир эту женщину, умыкнул... Весело!
— А я не для себя уводил, — с вызовом сказал Букреев.
— А я бы, знаете, и не позволила...
— Ну и хорошо!
Они снова замолчали, и Букреев подумал, что лучше было выйти всем вместе: по крайней мере можно бы тогда ни о чем не разговаривать с ней.
— Мужа, конечно, нет? — спросил он, то есть даже не спросил, а уверенно проговорил, вспомнив к тому же, что не заметил на ней обручального кольца.
— Почему вы так решили?
— Я не решил. Просто... поинтересовался. Такие, как вы...
— Какие?
— Да вот такие! — решительно сказал Букреев. — В брюках!
— Постойте, постойте... — Ничего она не понимала. — При чем тут... Вы же сами говорили, чтоб я в этих брюках расхаживала!
— Говорил!.. Мало ли что... И детей тоже нет?
— Да все есть, — разозлилась Мария Викторовна. — Все как положено: и муж, и сын... — Она помолчала. — Юрий Дмитриевич, по-вашему, я... Я не так вела себя?
— А мне-то что? Я не свекровь.
Гостиница была уже рядом, за вечер порядочно намело, и, чтобы довести Марию Викторовну до самых дверей, нужно было сойти с дороги и, видимо, набрать полные туфли снега.
— Дальше не нужно, — остановилась Мария Викторовна.
«Ну, как хочешь», — подумал Букреев.
— Спасибо, что проводили... — Она насмешливо улыбнулась: — Что проводили и уберегли... Мы очень интересно поговорили. До свидания.
Отворачиваясь от ветра, она быстро пошла к дому, особенно не разбирая дороги, и при свете уличного фонаря, который раскачивался и громыхал железным колпаком, Букреев вдруг разглядел, что Мария Викторовна тоже ведь в туфлях...
— Осторожно там, у дверей, — сказал вдогонку Букреев. — Там лед...
Не оборачиваясь, она кивнула, долго что-то возилась с дверью. Помочь, что ли? Но его не звали, сама наконец справилась, дверь хлопнула, и Букреев остался один.
Он еще постоял немного — свет нигде не зажегся: значит, окно выходит на другую сторону. Постоял, вспомнил ее усмешку: «Спасибо, что уберегли...» (а он, может, не ее, а своих офицеров берег!), подумал, что очень уж она самонадеянная особа, и зашагал к своему дому.
На кухне все еще горел свет. Ольга, конечно, и не думала ложиться, хотя он предупредил, что вернется поздно.
«Мы очень интересно поговорили...» О чем же это она с ним разговаривала?
Ничего путного из их разговора Букреев припомнить не мог и, поднимаясь по лестнице, пожал плечами: «Разговаривали!.. Муть зеленая!»
14
В гостинице Марию Викторовну ждало письмо от мужа. Не снимая пальто, она торопливо пробежала первые строчки, заглянула в конец письма и убедилась, что дома все в порядке. Вот только с сыном, сообщал муж, что-то непонятное творится: занялся вдруг боксом, приходит после тренировок в синяках, в школу надевает все только нарядное, а вчера взял и побрился. Это в четырнадцать лет!
Мария Викторовна улыбнулась растерянности мужа: «Что-то творится...» А в другой квартире — она, кажется, догадывалась, у кого, — со сверстницей ее Игоря тоже происходило, наверное, что-то непонятное. Чья-то дочь, такая до этого неаккуратная, вдруг стала придирчива к своим нарядам, а перед тем как вынести мусорное ведро, долго смотрится в зеркало и выбирает, какую кофточку и какие туфли ей надеть.
Все это и с ней когда-то тоже было...
Мария Викторовна впервые подумала, что достигла теперь того возраста, в котором — совсем ведь, кажется, еще недавно — так отчетливо помнила свою маму. Конечно, в те годы мать не казалась ей молодой: какая же это молодость — тридцать семь лет? Видно, родители вообще никогда не могут казаться своим детям молодыми, как, наверно, и она — Игорьку. И раз пришло к ней это понимание — значит, действительно не так уже молода, и, как состарилась ее мама, даже не заметив этого, — так же, наверно, и она не заметит...
Мария Викторовна отогнала от себя эти невеселые мысли, сняла пальто и, уже не перескакивая, прочитала все письмо. То, как муж старался скрыть свою досаду, что она не рядом, что без нее он совершенно выбит из привычной для себя колеи, ее особенно тронуло сейчас, потому что, читая письмо, она все время чувствовала какую-то непонятную вину перед ним за сегодняшний вечер. И, остро помня только что пережитое невнимание к ней другого человека, Мария Викторовна была благодарна мужу за теплые слова.
Когда-то, лет пятнадцать назад, он читал им лекции по акустике, студентки все были влюблены в него, и Мария Викторовна втайне недоумевала: почему же именно она? что он мог найти в ней? Она робела перед ним, как на экзаменах, и все, что говорила она, казалось ей неуклюжим и мелким, а все, что произносил он, было значительным и серьезным.
Муж вскоре перешел в НИИ, возглавил самый большой отдел, считался волевым, энергичным руководителем, и сейчас уже поговаривали, что он вот-вот станет директором института, но только она одна знала, как ему трудно принимать любое решение, как он мучается уже от одной необходимости принять какое-нибудь решение, как он даже неосознанно рад, когда из какого-то положения нет выхода, а значит — нет необходимости из чего-то выбирать и на что-то решаться.
Как же другие ни разу не заметили этого в нем?! Как могло быть, что до сих пор никто не понимал, какой ценой дается ему их представление о нем, которое он молча принял когда-то из-за своего тщеславия или из-за неудобства разубеждать их? Теперь он уже вынужден был тщательно оберегать от чужих глаз свою неуверенность, прятать ее, не смея признаться ни единой живой душе в том, как ему трудно, и приходить каждый день на работу энергичным, волевым руководителем, поддерживая перед всеми навязанную ему модель самого себя.
Не слишком ли часто — а может быть, и всю жизнь? — мы так и воспринимаем других людей: не такими, каковы они на самом деле, а лишь исходя из нашего представления о них, из представления, созданного нашим собственным воображением?..
И, значит, не точно ли так воспринимают другие люди нас самих, считая нашей сущностью не то, что действительно является ею, а то, что им просто хочется в нас видеть?
Своего мужа она поняла через какой-нибудь год после замужества, как только перестала быть его студенткой; и когда поняла — испугалась за него. Ведь своя собственная репутация как бы сама и обрушивается на таких людей, все время давит, не дает ни на минуту забыть о ней, и они несут и несут ее на своих плечах. Они это долго могут нести, может быть — даже всю жизнь или, скажем, до самой пенсии, то есть до тех пор, пока это кому-то нужно, пока от них этого ждут их подчиненные и начальники.
