Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Ты безумная!.. Это конец. Сегодня же. В крайнем случае, завтра. Неужели ты этого не понимаешь?.. Подумай обо мне и о себе. Подумай, прошу тебя…
— Я уже подумала… Я остаюсь…
— Нет, ты пойдешь со мной…
— Не пойду…
— Пой-дешь… — Он сжал ладонь и потянул жену за руку. Она вскрикнула и изогнулась от боли. Он сжал руку еще сильнее. Она стонала и говорила сквозь зубы: «Нет, нет», — и шла за ним.
В глухую полночь они добрались до ручья. Наташа тут же, прикрывшись фуфайкой, уснула, а Найденов, прислонившись к дереву, просидел до рассвета, то впадая в дрему, то просыпаясь. Когда небо на востоке посветлело, Найденов почувствовал, что Наташа не спит, и встретился с ее словно изучающим взглядом.
— Что ты, Наташа? — Найденов подсел к жене, но она отодвинулась, приподнялась, нетерпеливо начала подбирать растрепавшиеся волосы.
Найденов видел, что жена еле владеет собой, и встал. Но именно ее нервозность заставила его нарочито медленно собирать вещи, оттягивать момент, когда придется двинуться в путь. Найденов закинул за спину мешок, взял было винтовку, но снова прислонил ее к дереву.
— Наташа, по-моему, ты просто нездорова, — сказал он, стараясь, чтобы в голосе чувствовалась спокойная забота. — Так нельзя. Возьми себя в руки.
Она вскинула голову так резко, что коса упала на плечо.
— Что ты, Вася?! Я спокойна, я совсем спокойна. Ты не знаешь, как я сейчас спокойна…
Он с сомнением поглядел на нее.
— Вася… Я… может быть, мы поживем там день, два… немного? А? Совсем немного!
Найденов остолбенел.
— Да ты с ума сошла! Поживем! Да где? Среди этих?! Да я лучше шерстью обрасту, чем буду жить с этими… людьми. Ненавижу!
— Ненавидишь? — переспросила она. — Ты ненавидишь?! Всегда ты! Ты решил — и мы зарылись в горах, в тайге. Ты боялся — и убил Гусева. Ведь ты боялся тогда…
А! Так она, значит, не забыла…
— Да, я все помню! — крикнула жена. — Как ты мог? Что тебе померещилось тогда? У тебя мания преследования, как у сумасшедшего!
Она была похожа сейчас на безумную — растрепанная, с дикими глазами. Страх окатил Найденова такой ледяной волной, что он даже глаза закрыл на мгновение, чтобы не видеть Наташино лицо. Господи, да она ли это?
— Ты всех ненавидишь — и похоронил себя, а заодно и меня. Это скифы убивали жен, чтобы их мертвым мужьям не было одиноко в могиле. Но я больше не могу лежать с тобой в могиле, не хочу!
Страх сменился яростью. Найденов поймал жену за руку, рванул к себе:
— Опомнись! Да тебя в ЧК сгноят, если узнают, кто ты.
Наташа притихла, медленно отняла руку. Она как-то сразу успокоилась. Уложила наконец косу, покрылась платочком. Складки у губ горько опустились.
— Мне уж все равно, — сказала она. — В ЧК так в ЧК. Хоть куда, только не в тайгу.
Найденов беспомощно осмотрелся. Его растерянный взгляд упал на винтовку.
— Тогда я тебя убью, — хрипло пообещал он.
— Убей! Ради бога, убей!
Найденов понял, что уже ничем он не сможет остановить ее. Потому что, умри он сам сейчас и загороди своим мертвым телом дорожку, Наташа все равно уйдет. Но в городе ее ждет гибель, гибель! И его погубит. И он схватил винтовку.
Некоторое время Наташино лицо смутно качалось перед ним, потом она повернулась и пошла.
— Стой! — вскрикнул он.
Она не остановилась.
— Наташа!!!
Винтовка выпала из его рук. Громыхнул выстрел. Наташа медленно оглянулась.
Человек с разлохмаченными волосами, упавшими на глаза, с протянутыми вперед руками стоял на тропе. Его качало, он еле держался на ногах.
— Наташа, — прошептал Найденов. — Наташа… Не уходи!
Она видела только, как раздвигаются и смыкаются его губы, как шевелятся протянутые к ней пальцы — вот-вот настигнут!
Вскрикнув, Наташа бросилась вперед.
Найденов качнулся было вслед, но почувствовал, что отказали ноги. Он мягко и покорно опустился к земле. Присел и судорожно, в беспомощной ярости, стал царапать мокрую приречную гальку.
ГОРШОК ЧЕРНОГО ПРОСА
Повесть
Секретаря райкома партии Филатова, куда бы он ни отправлялся — в ближайшее ли в районе хозяйство или за сотню километров в областной центр, по делам или просто отдохнуть с семьей на берегу какой-нибудь впадающей в Амур незамутненной речушки, — бессменно возил на голубой «Волге» чрезвычайно гордый своей обязанностью Аркадий Игнатьевич Камушкин. Были они почти одногодки, начали работать в обкоме с послевоенных времен, сразу после демобилизации: Филатов — инструктором, Камушкин — водителем «эмки», привыкли друг к другу, и невозможно было подсчитать, сколько километров наездили вместе по разным дорогам, потому что Филатов сам не любил засиживаться в кабинете и другим, когда это стало от него зависеть, не позволял такой роскоши. После того как Филатова избрали секретарем райкома и ему пришлось менять шумный областной город на тихий райцентр, Камушкин перебрался на новое место сразу же вслед за ним, и вот они живут здесь и ездят вместе уже несколько лет…
Но иногда Филатов приказывал подогнать к подъезду райкома не «Волгу», а «козлика». В таких случаях Аркадий Игнатьевич ворчливо менял белую сорочку и костюм на комбинезон и начинал проверять машину, тормоза, сцепление, зная, что если первый заказывает «козлика», значит, дело ясное: собирается поездить по району один, а ему, Камушкину, придется загорать в гараже и от нечего делать проводить внеплановый профремонт «Волги». Филатов самолично садился за руль и уезжал. Эта его манера была давно известна всем: директорам совхозов, агрономам, механизаторам, бригадирам…
Район у него был обширный даже по дальневосточным масштабам: как любил он говаривать сам — размером с иное западноевропейское государство. И, не в пример некоторым глубинным районам, не страдал от бездорожья. Отличные дороги связывали его с областным центром, с другими районами — и все они шли к Амуру, а к ним, словно ручьи к рекам, стекались сельские большаки и проселки. Да, дороги были в его районе добротные, с аккуратными мостами, шлагбаумами, всяческими дорожными знаками и указателями. Но если бы не было никаких указателей, Филатов все равно не заблудился бы, так как прожил здесь, если вычесть военные годы и, время учебы в партшколе, можно сказать, всю свою жизнь, исходил и изъездил в разные времена приамурские уголки вплоть до самых глухих мест, хорошо ориентировался днем и ночью в степи, в балках, низинах и лесных урочищах, поэтому водил машину уверенно — хоть по большакам, хоть по проселкам, безошибочно добираясь до нужного хозяйства.
Наезды его всегда были неожиданны. Как правило, наведывался он сначала на полевые станы, в бригады, в ремонтные мастерские, на фермы. Филатова узнавали, обступали кругом загорелые, с обветренными лицами, иногда веселые, а иногда и злые люди, засыпали вопросами, жалобами, выкладывали все до мелочей. Он умел слушать, находить общий язык, подбадривать шуткой или, если надо, осаживать; он ходил часами с бригадирами по нолям, обедал вместе с механизаторами на полевых станах, в вагончиках, под навесами, за грубо сколоченными дощатыми столами, — и его «козлик» подруливал к совхозной или колхозной конторе только в конце дня, к вечеру. Филатов ставил машину, захлопывал дверцу; не спеша грузно шагал, поглядывая по сторонам, словно желая убедиться: произошли или нет в его отсутствие здесь какие-либо перемены. Внезапного гостя встречали с должным почтением, но без паники и угодливой суетливости, зная по опыту, что Филатов терпеть не мог ни того, ни другого, и уже на ходу, по пути в кабинеты, начинался разговор о делах.
Вот и на этот раз, вернувшись из областного центра с пленума обкома партии, Филатов через день отправился в район один. Посевная давно закончилась — погода позволила управиться в сжатые сроки. Последней на десяти тысячах гектаров посеяли сою. Вскоре упали теплые дожди, всходы получились дружные, все предвещало неплохой урожай. Филатов лишний раз почувствовал это, окидывая взглядом многоопытного человека поля сои, пшеницы, кукурузы. Радовали глаз бесконечные полосы капусты вдоль дорог. Пора было думать о прополке картофеля, о минеральной подкормке посевов. Ему уже сообщили, что на днях из Хабаровска прибудет авиаотряд. В совхозах и колхозах готовили посадочные площадки, подвозили удобрения. Но больше всего беспокоила Филатова предстоящая заготовка кормов. Совхозы и колхозы не только его района, но и всей области косили сено главным образом на заливных амурских островах, и здесь многое зависело не только от погоды, но и от уровня воды в Амуре. Схлынув к лету с островов после весенних разливов, своенравная река могла в любой момент снова залить всю пойму, неожиданно поглотить острова вместе с созревшей травой, или уничтожить в считанные дни не успевшую подсохнуть кошенину, или подобраться к стогам, хотя и скирдовали сено, наученные горьким опытом, всегда на самых высоких местах. Эта фатальная зависимость от капризов Амура выводила из себя, раздражала Филатова, потому что уже не раз путала все его расчеты и планы; он всегда мрачнел при виде затопленных покосов, понимая состояние колхозников, на глазах которых неумолимая стихия уничтожала, сводила на нет усилия тысяч людей. Филатов внимательно следил за ходом строительства Зейской ГЭС и с нетерпением ждал, когда же там наконец начнут заполнять водохранилище — тогда можно будет регулировать уровень Амура и обезопаситься от губительных паводков.
