Георгий Лоншаков - Горшок черного проса
— Выходит, так…
— Ишь ты, куда нашенские хватили! Аж на самый Амур забрались! Вот тебе и вятские!
— Вятские — народ хватский! — сказал кавказец. — Семеро одного не боятся. Баранов на банях пасут… На бревне верхом речку переплывают, ноги внизу связывают. Бревно перевернется, лапти сушат…
— Валяй, валяй, джигит… — сказал беззлобно под общий хохот Егор, видимо привыкший к подобным шуткам.
В бригаде знали меру шуткам, и от Дымова вскоре отстали, а наоборот — напали на кавказца.
У Найденова снова представилась возможность поговорить с Дымовым, и он спросил:
— Как там сейчас жизнь-то на Вятке? Похожа на нашенскую или как?..
— Да как?.. Нашенские места трудно сравнивать со здешними. Вы больше рыбалкой да охотой занимаетесь, а наши хлебопашеством. Хоть земли и не очень богатые, а все одно — там хорошо!.. Ну и жизнь вроде получше стала. Кончилась голодуха. Неурожаи кончились. Колхозы стали. Трактора появились. Я вот на «Фордзоне» в колхозе два года работал. Мне колхоз куртку кожаную, фуражку, брюки кожаные приобрел. Раньше-то чуть не нищим был: отец на гражданском фронте погиб, мать батрачила. А стал потом в колхозе трактористом работать — первый парень по деревне!..
— Что же ты тогда сюда приехал лопатой да ломом ворочать?
— Я сначала на Горьковский автозавод был направлен от комсомольской организации. А оттуда уже с Дашкой сюда сами по комсомольским путевкам двинули. Интересно было все посмотреть: и Амур, и Дальний Восток…
— Обратно не собираешься?
— Пока нет. А потом видно будет. Может, мать сюда вызову. Здесь курсы шоферов открылись. Я хожу занимаюсь. Скоро кончу уже. А еще обещают аэроклуб открыть. Так я и туда записался.
Со смешанным чувством тоскливой зависти слушал Найденов рассказ Дымова — молодого парня, предки которого были, может, крепостными его прадеда. И вот теперь судьба свела их на Амуре. И этот парень без роду-племени, без образования, без должного воспитания и приличных манер чувствует себя даже здесь, на Амуре, хозяином, ходит, не прячась, не скрывая своего имени, мечтает стать летчиком… А вот он, Найденов, вынужден прятаться, жить в одиночестве… Мало того, он вынужден, собирая для этих молокососов черемшу, спасать их от цинги, продавать им мясо. Ему стало не по себе от этих мыслей. И все-таки он сказал:
— Завидую я вам всем… Молодые вы… Все у вас впереди, а наш с Наташей пароход уже уплыл…
Егор привстал, дотянулся до бутылки и налил Найденову и себе.
— Ну что вы, Василий Николаевич! Какие же вы старые? Ну, давайте выпьем. Знаете что, перебирайтесь к нам в город! Плотничать будете. Наталью Ксаверьевну в столовую или еще куда можно устроить. Перебирайтесь!
— Нет, Егор… Трудно, когда тебе под пятьдесят, менять привычки, все менять… Трудно… Это в молодости надо выбирать дорогу. А сейчас… м-да…
Найденов с Дымовым выпили, и все последовали их примеру. Кто-то предложил спеть и завел про Катюшу. Все подхватили песню. Не пели только Найденов и Наташа. За другими столами тоже пели, и чайная гудела, словно улей.
— Нам пора, Наташа, — сказал Найденов жене. — Давай поблагодарим всех и походим на свежем воздухе…
Их пытались удержать. Ей было жаль уходить, но Найденов, поблагодарив компанию, взял жену под руку. И они снова бродили по улицам, зашли в кинотеатр, смотрели кино. С экрана на них двигались танки, мчалась красная кавалерия. Самолеты со странными крестами на фюзеляжах делали строем боевые развороты и заходили на цель. Далеко в Париже полиция разгоняла демонстрантов. Колонны японских войск шли по полям Маньчжурии. Пел хор. Проплывали яблоневые сады в белопенном цветении. Красная площадь. Купола Василия Блаженного. Девушки ныряли с вышек. И вдруг — о, боже!.. — Невский проспект! Исаакий… Атланты… Набережная — капелька в капельку похожая на ту набережную, где Наташа давным-давно встречала белые ночи… Она очень хотела, чтобы ее город показывали еще и еще. Но мелькнула выброшенная вперед рука Петра Первого, потом привставшие на дыбы кони на Аничковом мосту, сверкнули фонари Петергофа — и все исчезло. В зале вспыхнул свет, задвигались кресла. Она сидела неподвижно, во власти только что увиденного и пережитого.
— Тебе плохо? — спросил Найденов. — Пойдем на воздух.
Она медленно приподнялась и покорно двинулась вслед за мужем. Амур встретил их прохладой ледовых полей — побуревших и ноздреватых, готовых вот-вот сдвинуться с места, чтобы потом, сталкиваясь и крошась, плыть меж сопок к далекому океану. Замшелые рубленые дома Пермского под выцветшими косынками тесовых крыш смотрели с берега на льды пристально и строго, как старые моряки. На завалинках чинно сидели старики и тоже смотрели на льды. По улицам прохаживалась молодежь. Заливисто играла гармошка. Внизу, под обрывистым берегом, где уже образовались у кромки льдов проталины, бродили в поисках рыбы собаки, а мальчишки-озорники, выбирая плоские камни, кидали — кто дальше. За ледовыми полями теснились прибрежные темно-синие сопки.
Побывали они и у дома, в котором когда-то обитал Жилин и где они прожили после приезда конец весны и начало лета двадцать второго года. Постояли, поглядели молча на дом, поглядели друг на друга, думая каждый о своем.
Сразу за селом — тоже на берегу — торчали чуть ли не из земли крыши построек Копай-города: в них жили люди, приехавшие на пароходах строить Комсомольск.
Пароходы… Наташа их видела давным-давно… И, наверное, никогда больше не увидит. Неужели никогда?.. Она зябко поежилась и склонила голову, задумчиво разглядывая носки своих туфель.
— Нам пора уходить, — сказал Найденов. — Надо бы к ночи отыскать ручей и переодеться.
И опять она послушно, словно в полусне, побрела за мужем по улицам города, такого странного, не похожего ни на какие города, которые она видела в далекой юности. Из открытых окон домов и бараков доносились песни. И снова ее толкали локтями, обгоняли. Посвежевший вечерний ветерок гнал по улицам обрывки газет, пустые кульки, окурки, лепестки искусственных цветов, конфетные обертки, сухие прошлогодние листья. На Брусчатке играл оркестр. Оттуда доносился приглушенный говор, шелест платьев, запах духов. Пестрели разноцветные лампочки на исчезнувших в полумраке проводах. Она вдруг остановилась.
— Вася…
— Что?
— Вася… Вася… — зашептала она. — Васенька… прости… — Ее лицо горело.
— Не дури. На нас могут обратить внимание, слышишь?
— Я больше не могу, Вася… не могу…
— Я так и знал, — простонал он, скрипнув зубами. — Я все знал. И зачем, зачем?.. Что же ты хочешь?
— Останемся, Вася, родной… останемся?
— Это невозможно. Нас расстреляют, понимаешь? Рас-стре-ля-ют…
— Нет, нет, Вася, нет! Я им все объясню. Они не могут не понять. Я все объясню. Я не дам тебя… Не может быть… Это же… нет-нет, они ведь люди…
— Люди? — Найденов еле сдерживался, чтобы не заорать. — Это дикари, Наташа…
— Люди, Вася, люди. Я сегодня их видела. Это люди. Но ты не все мне о них говорил…
— Пусть даже и люди… Но все равно… А ты? Кто же ты для меня?
— Вася, не надо так…
— Замолчи! — Он взял ее за руку — такую знакомую и ранее такую послушную, но она выдернула ладонь.
Лицо его исказилось в судороге:
— Я убью тебя, убью!
— Можешь меня убить, но я не могу туда… Обратно… Это та же смерть…
— Извини, я погорячился, Наташа. Погорячился, понимаешь… Но ведь твое решение — безумие. Я тебе сейчас все объясню, и ты поймешь. Я понимаю: после одиночества сегодняшний день на тебя подействовал ошеломляюще. Я знал, что так будет. Но не знал, что ты решишься на такой шаг. Я, правда, боялся. Меня это тревожило, пока мы шли сюда. Но я тем не менее шел и верил тебе.
— И я тебе верила, Вася. Я тебе всегда верила, но только сегодня поняла, что ты не всегда говорил мне правду.
— Прости меня, но я тебя не обманывал и не обманываю сейчас. Я говорил о них то, что думал и какими их видел. Я не могу о них говорить иначе, и ты понимаешь почему… Я виноват только в одном: мне надо было брать тебя раньше в город. Но в Пермское выходить было опасно и в первые годы стройки тоже. Их, этих комсомольцев, было еще здесь мало. Двоих нас легче было заприметить, понимаешь? Одному мне было безопасней. Но теперь мы будем выходить чаще. Если хочешь — каждый месяц. Я принял решение: выбраться в этом году отсюда. Мы уедем в Хабаровск и попробуем пробраться в Маньчжурию. Там японцы, но там есть наши. Я жалею, что не сделал этого раньше. Пойдем, Наташа… Пойдем… Будь умницей… Пойдем, слышишь? Родная… пойдем, ну пойдем же!.. Уже темно. Нам надо найти ручей. Там мы переночуем и наутро уйдем в тайгу.
— В тайгу?.. — повторила она машинально, в ее глазах вспыхнул страх. — Нет, нет!.. Прости… Уже не смогу… Не смогу без тебя и не смогу туда… Посмотри, Вася… Здесь, в этом городе, жизнь. Люди. Жизнь вон в том окне, и в том, и в том… И на улицах. Кругом жизнь. Останемся, Вася…
