Василий Росляков - Витенька
— Не читал.
— Почитай. Ни одного ругательного слова, а слушаешь по радио — плачешь. Вот я сейчас, ты посиди пока.
Борис Михайлович торопливо поднялся с дивана. Из Лелькиной комнаты — покопался там на полочке — принес книжку в сером переплете. Когда-то Лелька читала вслух, Витек был маленький, ничего еще не понимал, а отец с матерью целый вечер слушали, сильное впечатление было, после чего Борис Михайлович даже под гитару попел лучшие свои песни.
— Сейчас почитаем.
И Витек так послушно сидел рядышком, так слушал отца, что от одного этого настроение делалось каким-то особенным, совместным и трогательно-душевным. Не было ни большого, ни маленького, а были просто двое близких и совершенно одинаковых человека, которым было хорошо сидеть рядышком и даже не очень важно о чем говорить.
— Вот, — сказал отец и начал читать. Читал теперь по-другому, глухим, хорошим голосом.
На войне, в пыли походной,
В летний зной и в холода,
Лучше нет…
И пошло, и полилось слово за словом, складная строчка за строчкой, и голос Бориса Михайловича временами то пресекался, то дрожал, то совсем замолкал, делал паузу, и тогда Витек поднимал глаза на отца и видел, как тот затруднялся в чтении, перебарывая какую-то неловкость, губу закусывал, вздыхал или втягивал в себя воздух, чтобы превозмочь то, что мешало ему. Витек догадывался, что отца вот-вот слеза прошибет, так наваливались на него переживания, так он возбуждал себя сам своим чтением. И в одну из пауз Витек вставил замечание:
— Но это тоже длинно?!
— Длинно.
И едва ль герою снится
Всякой ночью тяжкий сон,
Как от западной границы
Отступал к востоку он,
Как прошел он, Вася Теркин,
Из запаса рядовой,
В просоленной гимнастерке
Сотни верст земли родной.
До чего земля большая,
Величайшая земля,
И была б она чужая,
Чья-нибудь, а то — своя…
Витек потихоньку втягивался в это переживание, поддавался под отцовское настроение.
А застигнет смертный час,
Значит, номер вышел.
В рифму что-нибудь про нас
После нас напишут:
Пусть приврут хоть во сто крат,
Мы к тому готовы,
Лишь бы дети, говорят,
Были бы здоровы…
— Эх, мать… вот… — вздохнул Борис Михайлович после паузы и никак не мог собраться, чтобы дальше читать…
Неожиданно вошла Катерина, хотела что-то сказать, но увидела хныкающего Витька, как-то неестественно отвернувшегося Бориса Михайловича, переменила выражение лица и строго, уже приготовившись наброситься с руганью на виновника, спросила:
— В чем дело? Отец, ты, что ль, обидел парня? Витек!
Борис Михайлович повернул к ней раскисшую, с мокрыми глазами, физиономию и, улыбаясь виновато, стал оправдываться.
— Ну, читали стишок один. Что ты пристала? Никто никого не обидел.
Витек кулаком размазал по лицу слезы и перестал хныкать.
— Два дурака, старый и малый. Отплачетесь, идите ужинать.
Счастливая Катерина сняла зачем-то веселый, в голубеньких цветочках, передник и вышла из комнаты.
Плачущие дураки, старый и малый, опять остались одни.
22Ах, Витек, Витек! Бывает так, является на свет человек, нарождается, ничего еще не знает, куда он попал, что с ним такое сделалось, что это за белый свет, где он будет жить, не может понять, где же он раньше находился, вернее — что нигде и никогда его раньше и вообще во веки вечные не было. И вот он является, а ему тут плохо, не нравится, нет, не то что не нравится, а как-то не подходит ему все, никак он не может приспособиться к условиям, к нескладному и неуютному миру, и начинается беда, мается, мается, а толку никакого, тяжко, плохо, невыносимо, запои, трагедии, комедии, драмы. Вовка от этого, наверное, и застрелился. Жизнь на земле не подошла ему. Про Витеньку такого сказать нельзя, он — полная противоположность. Ему жизнь, хотя и не совсем вовремя он появился, улыбалась с первых дней, с первых дней он чувствовал себя на белом свете, как дома. Взял чужую машинку, или чужую лопату, или вообще любую игрушку — и пошел, и не понимает, что игрушка чужая, что есть свои люди, есть и чужие. Или встал, отряхнул штанишки, оставил свои игрушки и пошел. Куда пошел? А никуда. Просто пошел и пошел по земле куда глаза глядят. Потому что ему повсюду хорошо, он везде дома. Заглянул с отцом или с матерью к знакомым на минутку, а там за столом сидят, обедают, и, не спросись и вообще не понимая, о чем тут раздумывать, садится к столу, найдет место, садится и ждет, пока ему подадут, или скажет, если ему что-то не нравится, скажет, что этого не надо, а надо вот это. Мать покраснеет, знакомые засуетятся, загалдят, смеяться начнут с одобрением, хвалить Витеньку. Да за что хвалить-то его? Просто пришел он в этот мир с хорошим набором хромосом, как сказали бы ученые дяди, потому и удобно ему в этом мире, потому так просто он ориентируется в нем. Да никогда бы сам Борис Михайлович и не додумался до этого, за что его так благодарили директор школы и Витенькины учителя. Это в четвертом классе, когда Витек учился на Первой Строительной, когда он «Крокодилом» увлекался, сатирой и юмором, когда его любимыми книжками были книжки одного, теперь уже покойного, детского писателя — «Расскажите мне про Сингапур», «Он живой и светится», «Гусиное горло». Учителя и директор школы благодарили Бориса Михайловича, специально вызывали для этого на школьный утренник, куда якобы отец Витеньки пригласил этого писателя, ныне уже покойного. Школьники и учителя животы надорвали, просто обхохотались, когда выступал писатель, в прошлом к тому же еще и актер. Было так смешно, что не хотели отпускать писателя, к сожалению ныне уже покойного, а главное, как сказал директор школы, главное — педагогично было, смешно и педагогично, без отклонений. «Так что большая вам благодарность, Борис Михайлович, от всего коллектива школьников и учителей, надеемся, что и в дальнейшем не откажете нам в помощи и так далее». — «Да что вы, не стоит благодарности, очень приятно, что так получилось и так далее», — еле-еле бормоча и чуть ли не заговариваясь от какой-то страшной путаницы, ретировался Борис Михайлович, вздохнул облегченно за воротами школы, а вернувшись домой, тут же приступил к допросу Витеньки: «Что за ерунда, Витек, какая-то чепуха на постном масле, никакого писателя я не приглашал, да и знать его не знаю, что ты наговорил там, Витек?» Ничего Витек не наговорил, просто он сам пригласил, но не мог же директор поверить, что учащийся четвертого класса сам мог пригласить такого выдающегося и смешного писателя, хотя тот так и представился в школе, вот, мол, приехал к вам по приглашению Витеньки. Но кто же в это мог поверить? Конечно, подумали на родителей. Да и сам Борис Михайлович не мог в это поверить.
— Не может этого быть, — сказал он Витеньке. — Откуда ты знаешь этого писателя? И как это тебе в голову пришло? Расскажи, пожалуйста, поделись.
— Очень просто, — сказал Витек. Для него ведь все было просто. — Во всех книжках есть телефон издательства, я позвонил, попросил телефон Виктора Иосифовича…
— Виктора Иосифовича?
— Да, Виктора Иосифовича. И тогда я позвонил Виктору Иосифовичу.
— Виктору Иосифовичу?
— Я же говорю. И он приехал.
— Согласился?
— Ну конечно, согласился.
— Так. Очень интересно. А кто тебя просил звонить, приглашать?
— Никто не просил, я сам.
— Взял и позвонил? Писателю?
— Ну что ты, папа, смешной какой.
— Смешной. А почему ты маршалу какому-нибудь не позвонил? Или в Совет Министров хотя бы?
— А зачем мне маршалы? Они мне не нужны.
— Какая-то опять чепуха получается. Все равно я не понимаю, как это пришло тебе в голову?
— Да ничего мне не приходило в голову, просто я хотел устроить Вовке прощальный утренник, потому что он из нашей школы уходит.
— Куда уходит?
— В другую школу.
— Что, они переезжают отсюда? Тетя Наташа переезжает?
— Да нет, просто Вовка уходит, и все.
— Почему? В спецшколу, что ли?
— Да нет, он девочку одну любит, из четвертого «Б», просто жить без нее не может, а она его не любит. Ну и он уходит из школы.
— Так бы ты сразу и сказал. Теперь ясно. Вопрос, конечно, серьезный, да, прощальный утренник. И директор тоже захотел прощальный утренник сделать для Вовки?
— Нет, он не знал, он согласился просто утренник, и все, а прощальный — это я сделал для Вовки, никто этого не знал.
— Просто по-дружески?
— Да.
Через какое-то время, через месяц или через два, Борис Михайлович вспомнил эту историю.
— Витек, а вот тетя Наташа говорит, что Вовка никуда из школы не ушел. Значит, не получилось?
— Он не стал уходить, потому что оказалось, что эта девочка тоже его любит.
