Нотэ Лурье - Небо и земля
Только поздно ночью, измотанный, приходил он домой и в одиночестве садился за кухонный стол; там, прикрытый чистым полотенцем, ждал его ужин.
Зелда спала теперь отдельно, на короткой жесткой кушетке, без подушки, без перины; подстилала тонкий соломенный тюфячок и ложилась не раздеваясь, укрывшись старой шалью свекрови.
С каждым днем Зелда выглядела все хуже.
Сегодня Шефтл решил вернуться домой пораньше. Сегодня он с ней поговорит. Хватит!
Но пришлось опять отправлять обоз на элеватор, и, когда Шефтл пришел с поля, Зелда уже лежала, скорчившись на короткой кушетке у открытого окна, и дремала.
Шефтл хотел подойти к ней, сказать: „Да ложись ты, дуреха, в постель, хватит мучить себя и меня“, но побоялся, что она расплачется, поднимет крик и разбудит детей. Он немного постоял, затем, вздохнув, начал раздеваться.
Одному на широкой мягкой постели было неуютно. Несмотря на усталость, Шефтлу не спалось. Он слышал, как Зелда стонала во сне, и при каждом ее стоне страдальчески морщился.
„Ну что я ей сделал, — оправдывался он перед самим собой. — Не рассказал про Эльку, и из-за этого так убиваться…“ Но одновременно он чувствовал, что кривит душой, что все-таки виноват перед Зелдой, обидел ее. То, что он не рассказал жене об Элькином горе, — ладно, это одно, но ведь он видел ее, был у нее — об этом он должен был рассказать. И почему он этого не сделал? Он и сам не знает. Может, и рассказал бы, если б Зелда его тогда не встретила страшной новостью о войне. А так — все откладывал на потом, и вот… Знать бы, что из этого выйдет! Шефтл сел. Зелда все еще постанывала, но тише, чуть слышно, словно из последних сил.
Он слез с постели, босиком подошел к кушетке и осторожно присел на самый краешек.
Зелда повыше натянула шаль и повернулась лицом к стене.
С минуту Шефтл сидел молча, потом тихо позвал:
— Зелда…
Зелда ответила вздохом.
— Зелда, — повторил Шефтл.
Она продолжала молчать, даже не пошевельнулась.
— Зелда, я ведь говорю с тобой, — сказал он с досадой и притронулся рукой к ее волосам.
Зелда вздрогнула. Она уже давно этого ждала. Ждала, чтобы он подошел к ней, попросил прощения, все объяснил и не надо было бы больше страдать и отравлять себе жизнь подозрениями. Но что-то мешало ей отозваться.
— Ну, Зелда, ну чего ты зря мучаешься… Пойдем, ляг в постель.
Она еще больше съежилась, прижала руки к груди и молчала.
Шефтл не знал, что делать. За все восемь лет их совместной жизни он ни разу ее такой не видел и не подозревал, что она может так заупрямиться.
— Ну пойдем, Зелдка, — попробовал он обнять ее.
— Уходи! Уходи от меня!
— Да что я тебе такого страшного сделал? — Шефтл тоже разволновался, но говорил тихо, чтобы не услышала мать.
— Мало тебе? Мало?
— Да о чем ты говоришь? Я ведь даже не знаю, о чем ты говоришь! — вспыхнул Шефтл.
— Он не знает! Нарочно остался на ночь в Гуляйполе… Остался, чтобы переночевать у нее… Красиво, очень красиво… Отец четверых детей…
— Да кто ночевал? Плетешь, сама не знаешь что.
— А тогда почему ты молчал? Почему даже не вспомнил, что видел ее? Почему ты это скрывал от меня?
Шефтл поежился. Правду сказать он не мог, а ничего другого как-то до сих пор не придумал. Да и что тут можно было придумать?
— А зачем она к тебе приезжала?
— Как это — зачем? — поднял Шефтл голову. — Ей что, нельзя к нам приехать?
— Не к нам она приезжала… она приезжала к тебе! О чем вы секретничали? О чем?
Сердце у Зелды билось тревожно. Теперь, казалось ей, от его ответа зависит все — ее жизнь, жизнь детей, всего дома. Она требовала, чтобы он сказал ей правду, и в то же время так этой правды боялась!
Вся сжавшись, тяжело дыша, Зелда ждала. Сейчас ей нужно было немного, хоть два слова, которые бы ее успокоили. Пусть скажет только, что ничего между ними не было. С нее и этого будет достаточно.
Но Шефтл, опустив голову, молча сидел на краю кушетки, и Зелда почувствовала такое отчаяние, что хоть с жизнью прощайся.
— Молчишь? — крикнула она. — Сказать нечего? Она резко поднялась, схватилась за оконный косяк, но тут силы оставили ее, она снова опустилась на кушетку и, уткнувшись лицом в тюфяк, глухо зарыдала. Шефтл встал и вышел во двор.
„Ну что тут скажешь, — бормотал он растерянно. — В такое время… На свете творится бог знает что, а она… Лучше бы уж я к ней не подходил“.
В одном белье он бродил по двору, боялся войти в дом. Как бы Зелда не разревелась во весь голос — соседи услышат, сбегутся, тогда хоть на хуторе не показывайся. Шефтл не знал, что делать, и шагал взад-вперед, от колодца к палисаднику и обратно.
„Если бы Элька видела, как я тут топчусь! Если бы только знала она, что началось в доме после того, как она побывала здесь“.
В последнее время Шефтл меньше думал об Эльке. То ли хватало огорчений из-за Зелды, то ли вообще было не до нее.
Шефтлу до смерти надоело без толку шататься по двору. Он подошел к окошку посмотреть, не перестала ли Зелда плакать.
В эту минуту в небе послышался нарастающий гул. Шефтл задрал голову. Гул становился все громче, пока наконец не превратился в оглушительный рев. Низко над хутором пронеслось несколько истребителей.
Шефтл наморщил лоб. Все, что его только что мучило, мигом вылетело из головы.
Куда они? Что случилось? Может, где-то близко воздушный бой?
Шефтл влез на сарай, но и оттуда ничего не увидел. Истребители были уже далеко, гул утих. Шефтл слез с сарая и пошел в дом. Зелда все еще плакала.
„Да что это она, в конце концов! Что она вбила себе в голову!“ Зелдины переживания и обиды казались ему сейчас глупыми и ничтожными. Он вдруг по-настоящему на нее рассердился: война идет страшная… сколько оставили городов, деревень… сколько земли и всякого добра… А он сидит здесь и жену ублажает! Шефтл решительно подошел к Зелде.
— Ты хоть слышала? Слышала, говорю, сколько самолетов пролетело? — сказал он сурово. — А у тебя что в голове? Кровь льется, каждый день гибнут тысячи людей… Говорят, на вокзалах, на станциях полно беженцев. Уже из Киева эвакуируют. Не знаешь, что завтра будет, поговаривают о новой мобилизации, а ты…
При других обстоятельствах он ей этого не сказал бы, особенно насчет мобилизации, поберег, пожалел бы ее. Но теперь это было его единственным оружием.
Зелда, услышав эти слова, так и обмерла. Как ни горько ей было в последние дни, еще горше был страх, что Шефтла заберут на войну.
Она перестала плакать. Села и испуганно схватила мужа за руку.
Шефтл уже ругал себя за свою вспышку. Ему так жалко было жену, что он решился и рассказал ей об Эльке, о том, что Элька теперь осталась без работы. А другой подходящей пока нет. А она ведь не одна — с ребенком. И где муж ее теперь, неизвестно. Был в Минске, а там уже немцы.
— Ох, бедняжка, как мне ее жалко! — горячо воскликнула Зелда. — Почему же ты тогда ничего не рассказал мне? Я бы дала ей с собой, недели на две для нее и для девочки… Может, кто-нибудь поедет, тогда пошлем, пусть передадут ей, ладно? — и Зелда прижалась к мужниной груди.
Шефтл почувствовал ее жаркое дыхание. Он взял ее на руки и отнес на кровать.
После ссоры и сердечных обид, в эту первую минуту примирения, и в нем вспыхнуло живое чувство. Ему захотелось сказать жене что-нибудь хорошее, чего он давно, а может, и никогда не говорил. Но слова не шли на ум, и он только гладил широкой ладонью ее волосы, голову, шею, плечи.
— Шефтл, Шефтл… — тихо вздыхала Зелда. Светало.
Шефтл встал, босиком прошлепал по кухне, по комнате, внимательно оглядывая спящих еще ребятишек.
Скоро встала и Зелда. Радостно, оживленно, как человек, очнувшийся после долгой болезни, разговаривала она с мужем, а Шефтл, сев у окна, начал бриться. Она нарочно говорила громко, ей хотелось, чтобы дети проснулись, пока отец не ушел в поле. Ничего, пусть сегодня встанут пораньше. Пусть поглядят на отца — вот он, дома, — ведь не видели его целую неделю.
Но дети сладко спали, даже и не думая просыпаться. Зелда ушла на кухню готовить для Шефтла завтрак.
Шефтл быстро сбрил бороду — он не брился с тех пор, как здесь побывала Элька, — потом отправился к колодцу и, вытащив полное ведро воды, хорошенько умылся.
Позавтракал наспех, торопился в поле. А Зелда стояла у стола с виноватым видом.
— Послушай… Приходи сегодня обедать, — тихо сказала она.
— Ладно, — коротко ответил Шефтл.
— Приходи пораньше… хоть сегодня. Пообедаем вместе с детьми.
— Я сказал — приду. — Шефтл встал, надел свою выгоревшую кепку и ушел.
Зелда проводила его до калитки.
Она озабоченно смотрела вслед мужу. Что-то ее беспокоило, но она не могла вспомнить что. И вдруг вспомнила: ведь Шефтл говорил о новой мобилизации! „Не буду об этом думать“, — сказала себе женщина, но уже ничего не могла с собой поделать. „Спрошу хоть, от кого он это слышал“.
