Степан Сухачевский - У Белого Яра
Курган остался позади. Цыганок, свернув на Белозерский тракт, смело вошел в хвойный лес, окутанный дымкой утреннего тумана.
Здесь он почувствовал себя более уверенно. В этот ранний утренний час вряд ли на лесной дороге встретится военный патруль. Ну, а если даже и случится такое — не беда: он облачился в лохмотья, перепачкал лицо и стал опять похож на того беспризорного паренька, которого весной увел с вокзала Аргентовский. Попробуй узнать в этом оборванце парнишку-матроса, что, подражая старшим, важно вышагивал по городу с сумкой рассыльного.
И сейчас у Цыганка имеется сумка, только прежняя, милицейская, была из настоящей кожи и с металлической застежкой, а эта, что дал ему дед Никандр, холщовая, в пестрых заплатах. «Как встретишь кого на дороге, — наказал дед, — протягивай руку: «Подайте милостыню». Цыганок несколько раз репетировал эту сцену с Наташей. Она смеялась, а когда стали прощаться, погрустнела. Обняла и шепнула: «Береги себя, Цыганок!..».
Хорошо у парнишки на душе: значит, не такой уж он маленький, раз взрослые доверили ему опасное поручение. И он не подведет! Дойдет до Усть-Суерской, передаст Пичугину все, что наказала Наташа. Пичугин похвалит, спросит, как бывало: «Ну, что хочешь, Цыганок?». На этот раз он знает, что ответить: «Товарищ командир! Разрешите остаться с партизанами!».
К полдню, когда Цыганок прошел деревню Белый Яр, солнце стало припекать. Цыганок, решив отдохнуть, сошел с дороги, немного углубился в бор и, облюбовав неглубокий овражек, поросший с краев молодыми сосенками, спустился и прилег в тени. Сквозь тонкую холстину сумы, подложенной под голову, он ощущал маленький браунинг... Несладко приходилось в эти дни, но берег он подарок Лавра!
Незаметно для себя Цыганок заснул. Разбудил его шум отдаленной стрельбы. Цыганок вскочил и тут же присел: на дороге толпились вооруженные всадники.
Надо поскорее выбраться из овражка и скрыться в лесу. А если заметят с дороги? Нет, не убежать ему от всадников, безопаснее оставаться в овражке.
Вскоре послышался топот скачущих лошадей, голоса людей. Шум нарастал, приближался. Цыганок припал к пологому краю овражка, замер. Совсем близко прозвучала команда:
— Спешиться!
Затем все стихло. Немного выждав, Цыганок приподнялся, выглянул и с трудом удержался, чтобы не вскрикнуть: шагах в двадцати от себя сквозь неплотную шеренгу кавалеристов, державших под уздцы лошадей, он различил запряженную телегу, которую не заметил на дороге, и стоящего перед ней Пичугина.
Все, что совершилось потом, было для Цыганка, как в дурном сне, когда хочется поскорее проснуться. Вцепившись руками в сосенку, скрывшую его худощавую фигуру, он неотрывно смотрел туда, где стоял Пичугин.
...Конвой расступился, и к телеге торопливо прошли офицеры. Тот, что стоял впереди (Цыганок сразу узнал в нем штабс-капитана Корочкина), громко сказал:
— Арестованный!.. Вам предоставляется право высказать последнее желание.
— Развяжите руки! — послышался твердый голос Пичугина.
Наступила пауза. Отойдя в сторонку, офицеры стали вполголоса совещаться.
— Эту просьбу исполнить не можем! — крикнул Корочкин, подавая знак конвою. — Хотите повязку на глаза?
— Трусы!.. Боитесь одного безоружного человека!
Лес ожил, наполнился гулкими шумами; эхо донесло хлопки приближающихся выстрелов.
— Слышите?! Нас много!.. Народ сильнее вас!.. Да здравствует Ленин...
Залп оборвал голос. Дмитрий упал ничком, мгновение лежал неподвижно. Вдруг последним усилием воли согнул в локтях связанные руки и, напружинившись, стал медленно приподниматься на колени.
— Конвой!.. Залп!.. — исступленно кричал Корочкин, но солдаты, пораженные мужеством человека, презревшего смерть, стояли в оцепенении. Корочкин выхватил из кобуры наган и, пятясь к телеге, выпустил в умирающего одну за другой все пули.
...От ночной прохлады Цыганок очнулся на дне овражка, куда скатился в беспамятстве. Сознание возвращалось медленно.
Неслышно выбравшись из овражка, осторожно пополз в темноте. Лес стоял непроглядной массой, но острые глаза различили смутные силуэты двух сосен. Вот они... Искать надо где-то здесь!
Нащупав распростертое тело, Цыганок достал перочинный нож, разрезал ременный узел, стягивавший запястья рук Дмитрия, с трудом расправил их. Прикрыв платком лицо, засыпал труп мшистой боровой землей.
Только теперь он почувствовал страх. Нет, не мертвого, а живых, тех, кто убил Дмитрия, испугался парнишка.
Цыганок наугад пошел к дороге. Нога запнулась о что-то мягкое. Машинально нагнувшись, поднял фуражку Пичугина, с гордостью надел ее и, выбравшись на дорогу, торопливо зашагал к городу.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
БОЛЬШЕВИКИ
Воровская «малина» и в тюрьме чувствовала себя неплохо. Карманники и спекулянты всю ночь напролет резались в карты, каким-то чудом добывали самогон, пили, дебоширили.
Им все сходило с рук.
Для политических же был установлен суровый режим. Как глухой стеной, они были изолированы от внешнего мира. Но и до них время от времени доходили вести с «воли». Каждая такая новость быстро облетала тюрьму. В полночный час разговаривали стены. Невидимые руки осторожно выстукивали: «три точки — точка — тире — две точки...». И чуткое ухо улавливало: «Слу-шай-те, то-ва-ри-щи!».
Но вот и политическим разрешили свидания с родными, для них стали принимать передачи.
Из семнадцатой камеры первым счастливчиком оказался Владимир Губанов, невесте которого удалось выхлопотать в военно-следственной комиссии пропуск на свидание. Вслед за вернувшимся в камеру Владимиром конвоир внес большую корзину.
— Пир, друзья! — воскликнул он.
Губанов вывалил на нары содержимое корзины: вареные вкрутую яйца, творожные ватрушки, жареное мясо, огурцы, редис. Не прошло и четверти часа, как от передачи не осталось крошки.
Подняв пустую корзину, Губанов долго вертел ее перед глазами, внимательно рассматривал со всех сторон.
— Что, брат, жалко съеденного? — пошутил Климов.
— Снявши голову, по волосам не плачут, — рассеянно отозвался Губанов, продолжая пытливо изучать добротную лубковую корзину. Поперечные и продольные дранки ее были сплетены так плотно, что, казалось, налей в корзину воды и ни одна капля не просочится.
— В следующий раз рекомендую принимать передачу по ночам, когда мы уже будем спать, — не унимался Климов.
Губанов промолчал, о чем-то сосредоточенно размышляя. Вдруг лицо его просияло.
— Эврика! — крикнул он и, когда к нему подошли остальные, возбужденно прошептал: — Сюда... в переплет... можно вложить записку...
К этому предложению отнеслись по-разному: впечатлительный Лавр не удержался от бурного выражения радости, медлительный Климов вопросительно вскинул густые, сросшиеся у переносицы брови, а осторожный Зайцев спросил:
— Володя! А ты хорошо знаешь свою невесту? Уверен в ней?
Губанов густо, по-мальчишески покраснел.
— По совести говоря, знаком с ней недавно...
— Не подойдет, дружище! — решительно заключил Зайцев. — Для такого дела нужен надежный, проверенный товарищ!
...Когда Наташу ввели в комнату свиданий, там толпилось уже много людей. Тут были женщина с бескровным, испитым лицом, державшая за руку шуструю девочку с ярким бантом в тоненькой косичке; девушка, которая то и дело поправляла цветастую косынку, сползавшую с непокорных кудрявых волос; угрюмый мужчина в пенсне, по виду банковский служащий; старик и юноша, в которых без труда можно было узнать отца и сына. В сторонке стояла сухонькая старушка в кашемировом платье с глухим воротом, обрамленным кружевами, и пышными буфами на плечах. По морщинистым щекам ее катились крупные слезы.
Наташа невольно поежилась: чем-то нежилым, заброшенным веяло от этой грязной, полутемной комнаты с давним, устоявшимся запахом плесени и сырости. Узкое оконце пропускало жидкий серенький свет; его чуть усиливала электрическая лампочка, горевшая вполнакала. Посреди комнаты от пола до самого потолка высилась толстая решетка. Через шаг от нее находилась другая такая же решетка. Они образовали тесный коридорчик, в который выходила дверь со двора тюрьмы.
Через эту дверь и ввели заключенных.
— Мамочка, папка пришел! — пронзительно крикнула девочка с бантиком в косичке и потащила мать к решетке.
Вместе со всеми кинулась туда и Наташа. Но, заметив, что старушка от волнения не в силах двинуться с места, вернулась, обняла ее за плечи, подвела к решетке. В толпе заключенных Наташа не сразу заметила Лавра.
— Наташа!..
Прямо перед собой, за второй решеткой, она увидела высокую фигуру брата и, ощутив мгновенную слабость, схватилась за железные прутья.
— Не узнала... У тебя такая бородища...
— Отойдите от решетки! — послышался сиплый голос надзирателя.
В комнате стоял сильный гул. Наташа с трудом различала голос брата. Надзиратель, медленно прохаживавшийся по коридорчику, не сводил с нее настороженного взгляда. И все же Наташа улучила момент, сказала:
