Михаил Щукин - Имя для сына
— Клубок, Алексеич, все равно кому-то распутывать надо!
— Я человек маленький, понимаете, ма-а-ленький! Я ничего не значу, ничего не могу. Попытался — меня пнули.
Андрей понимал, что Шелковников говорил в запале, в обиде, но все равно не мог с ним согласиться. Не мог принять «маленького» человека, противился всей душой. Не сдерживая себя, почти закричал в сухощавое лицо Шелковникова:
— А кто же тогда будет делать? Ведь маленьких, как вы сказали, большинство. Выходит, за них кто-то должен делать.
— Забыл, Агарин, как нас Козырин из кабинета выставил? Напечатал ты сразу статейку, дали на нее ответ, а все осталось по-прежнему. Можешь сходить проверить. И дальше так будет. Нет, извините, Павел Павлович, — повернулся он к редактору, — не могу. Не верю я. Ни во что не верю. И ничего больше ни писать, ни делать не буду. Вы меня не невольте.
Он поднялся и старательно стал отряхивать брюки, на которых уже не осталось ни одной стружки.
— И все-таки вы увидите, что люди не маленькие букашки, — вырвалось у Андрея, когда он тоже поднялся с табуретки.
— Дай бог.
Шелковников сказал это без всякого чувства, сухо и блекло. — Сказал и словно стал ниже ростом, казалось, еще сильнее заострился у него нос. Сгорбившись, он подошел к верстаку, поднял рубанок, подержал его, как бы взвешивая, принялся строгать, но не так скоро и твердо, как раньше, а вяло и медленно, явно через силу.
Собака лежала на прежнем месте и, глядя на хозяина, не обратила на гостей никакого внимания. Савватеев пропустил вперед Андрея и аккуратно закрыл калитку.
— Павел Павлович… — начал было Андрей.
— Не надо! — прорычал Савватеев.
Таким злым Андрей его еще ни разу не видел. Осекся и замолчал.
22Возвращались из командировки — объездили дальний куст приобских колхозов. Пал Палыч охал и ерзал на переднем сиденье, пытаясь устроиться поудобней, — ему ломал спину радикулит.
— Совсем расклеиваться начал, — жаловался он, повернувшись к Андрею. — Чуть проехал — и все.
Нефедыч хмыкнул и поддел шефа:
— А я думаю, что такое — как редактор в командировку съездит, так я с чехла песок выбить не могу.
— Ладно уж… На твоем-то чехле еще побольше, наверно.
— А вот как раз и нету.
— Нет так нет, бог с тобой. Что сделаешь, если постарел.
— Постарел, постарел, шеф, на печку пора.
— А тебе не пора?
— Мое дело маленькое — сопи в тряпочку, крути баранку. Открутил свое — слезай.
Так они по многолетней привычке беззлобно подшучивали друг над другом, и время в дальней дороге летело быстрее. Уже перед самым Крутояровом, свернув с трассы к обскому берегу, Нефедыч приткнул машину к старым ветлам, заглушил мотор.
— Разомнитесь, пока я своим кроликам травки надергаю.
Покряхтывая, вылез Савватеев. Кинул на землю пиджак и с наслаждением вытянулся. Рассыпавшиеся волосы его от соседства яркой зелени казались снежно-белыми. Андрей присел рядом. После гула мотора, после удушья дорожной пыли по-особому свежо и тихо было в закутке, огороженном старыми разлапистыми ветлами. Кукушка без устали насчитывала года, и ее бесстрастный, ровный голос тонким эхом звенел по разлившейся воде. Савватеев потянулся и бессильно раскинул руки. Был он сейчас действительно очень уставшим и старым. Вдруг резко повернулся на бок и отрывисто сказал:
— Понимаешь теперь, после этого письма, что за человек Рябушкин? Помнишь, ты недоумевал, почему я так к нему отношусь? Да, вот такой человек. Я к тому разговор завел, что шум обязательно будет. Рябушкину надо повыше забраться, тут они с Травниковым общий язык нашли, обеими руками в меня вцепятся. И момент подходящий выбрали.
— Почему подходящий?
Савватеев прикрыл глаза и вздохнул. Он словно решался — говорить дальше или нет.
— Потому, что наши взгляды с Воронихиным разошлись, и я его стал просто раздражать. Особенно после бюро с Козыриным.
О том, как прошло бюро, Андрей слышал. И отказывался верить тому, что слышал. Не хотел верить, что такое может быть. Но вспоминал ответ Воронихина на свой вопрос, который задавал первому во время поездки в совхоз, и убеждался — значит, правда.
— Так вот, — продолжал Савватеев. — Тебе уже пора решать, на какой стоять дороге. Сам решай, сам разбирайся. Время подходит. А продолжение обязательно будет… Эй, Нефедыч, заканчивай свой сенокос, домой надо!
Савватеев как в воду глядел. Продолжение началось в тот же вечер.
Андрей с Верой поливали грядки. Тетя Паша половину огорода, где всегда сажали картошку, нынче заняла под грядки. Никакие уговоры не помогали, у нее был один ответ:
— Вы не перечьте, картошку на пашне посадили. Я столько годов ждала, когда семья как семья будет, дождалась, и теперь не перечьте. Верочка вон забеременеет, ее же кормить надо, а там и мальцу то морковочки, то редьки, если простудится:.
— Тетя Паша…
— А ты, Верочка, не красней, не красней, оно дело житейское и радостное! Как запищит, как застукотит ножками… Поливайте, не ленитесь.
И вот теперь каждый вечер Андрей с Верой по два часа отдавали огороду. И странное дело получалось.
Андрей, все время проживший в деревне, тяготился, работал только по необходимости, а Вера вдруг вошла во вкус, поливала и полола с таким рвением, что ничуть не уступала тете Паше. С разлохматившимися волосами, с грязной полоской на щеке, в стареньком платье, босиком, она только поторапливала Андрея, который качал воду, и успевала все делать быстро, ловко, с неизвестно откуда взявшейся сноровкой. Глядя на нее, тетя Паша умильно улыбалась, а иной раз даже смахивала слезу.
Вера не думала и не предполагала, что после замужества так круто изменится ее жизнь. Дело было не только во внешних переменах. Раньше, что бы ни делала, она делала только для себя одной. И никого не занимало, как она живет. А сейчас стала нужной, необходимой для других, любимой. Ее глаза наполнялись новым, радостным светом, и она еще больше похорошела. Вера нашла то, что искала, — близких людей…
Закончив поливку, садились на чурки в углу огорода и ждали, когда тетя Паша позовет к ужину. В эти минуты ни о чем не говорили, сидели молча, обнявшись, смотрели в небо, где трепыхался и угасал алый закат.
— Андрюша! — окликнула вдруг с крыльца тетя Паша. — Тут гости к тебе пришли.
На крыльце стояли Рябушкин и Травников, стояли чуть смущенные, потому что в гости к нему еще никогда не приходили. Андрей пригласил в дом. В дверях замаячила тетя Паша, поманила его пальцем, зашептала:
— Андрюша, может, бутылочку достать. У меня там есть. Начальник ить твой как-никак.
— Не надо, обойдемся.
Прошли в комнату, сели вокруг стола. Некоторое время молчали все втроем. Первым заговорил Рябушкин:
— Ты извини нас, Андрюша, за вторжение — дело требует. Я напрямую. Сам понимаешь — дальше у нас так в редакции дело не пойдет. Если на корабле плохой капитан, корабль утонет. Пора капитана менять, чтобы не утонуть. Решили мы пойти в райком, рассказать. И про зажим критики, и про остальное. Пойдешь?
Андрей сразу все сообразил. Под левой коленкой у него вдруг мелко и часто стала вздрагивать какая-то жилка — первый признак, что он мог сорваться. Но на этот раз сдержался и даже нашел силы поводить гостей за нос.
— Значит, как я понимаю, Савватеева снимут. А кто на его место?
— Как кто? — даже вроде бы удивился Рябушкин. — Вот Владимир Семенович. Образование, стаж работы, опыт… Чем не редактор?
— Я хотел сказать, э-э-э, — потянул Травников.
Андрей перебил:
— А ты, Рябушкин, — замом?
Тот сначала смутился, но поправил очки и твердо ответил:
— Да.
— А меня куда денете?
— Ты, Андрюша, на мое место, заведующим отделом. Для твоих лет это сверххорошо.
Рябушкин с Травниковым напряженно ждали ответа.
— А почему бы меня замом не сделать? А? Парень я молодой, энергичный, голова светлая — я бы потянул. Как вы смотрите, Владимир Семенович?
— Так ведь, э-э-э, Андрей, у тебя нет высшего образования.
— Будет. Я уже документы в университет отослал, на заочное.
— Так… э-э-э…
— Не хотите, значит, замом сделать?
— Андрюша, хватит шутить.
— Я не шучу. Хочу быть замом.
— Мы подумаем, но это пока невозможно. Пойдешь с нами?
— Может, ответсекретарем, а?
— Вот это более приемлемо.
Больше всего Андрея удивляло то, что они ему почти верили. И тут догадался — они считают его желторотым птенчиком, который вертит головенкой из одной стороны в другую и пока еще ничего не понимает в этом сложном мире.
Он помолчал, медленно оглядел их и твердо, без усилия выговорил:
— Ошиблись вы, мужики, адресом. Я на вашу ерундовину не соглашусь. Боитесь вы Савватеева, который неизмеримо выше вас всех. И честнее. Он бы такой мелочевкой не стал заниматься.
