Михаил Щукин - Имя для сына
Обзор книги Михаил Щукин - Имя для сына
Михаил Николаевич Щукин
Имя для сына
Роман
Сердца!
Да это же высоты,
Которых отдавать нельзя.
Вас. ФедоровИз-за крутого желтого яра выкатывается красавица Обь, вытягивается гибким серебристым телом, раздвигает берега, неспешно, величаво несет себя, словно хочет задержаться и досыта наглядеться на крепкие, осадистые дома старинного Крутоярова. Будто еще одна река, сработанная из кирпича и дерева, тянется поселок вдоль правого берега. Два века любуется Обь на Крутоярово, два века плывет мимо него, унося все новые и новые воды к далекому холодному морю…
Родная земля! Вот она! Вот она, Обь-красавица! Вот он, родной дом!
Лили дожди на него, снега падали, ветры стучались со всех четырех сторон, сушила жара, мороз тискал, а он стоял по-прежнему, крепко и надолго срубленный, только слегка чернел да прочней врастал в землю. Оставался до калитки один шаг. Андрей перевел дыхание и шагнул. В темноте сразу нашел крючок, открыл. Подковки тяжелых матросских ботинок глухо стучали по короткому деревянному настилу, проложенному от калитки до крыльца. Как все-таки долго тянутся они, последние минуты, дольше, чем три года, дольше, чем длинная дорога с бесконечными пересадками, дольше, чем восемь часов в поезде, от города до родного Крутоярова. Быстрей хотелось, но сердце замерло, сухо стало во рту, и Андрей прислонился к косяку головой. Иней на дереве таял от тепла, маленькая капля скатилась по виску, потом по щеке…
Легкий стук в тишине, а стояла как раз середина темной ноябрьской ночи, показался слишком громким. На него долго не откликались. Но вот вспыхнули ярким светом окна, на снег в садике упали искрящиеся квадраты, и в сенках послышались торопливые шлепающие шаги. Опережая вопрос, он прижался к двери.
— Это я, тетя Паша, я, Андрей…
— Ой, господи… — Шарила руками, никак не могла найти в темноте защелку. — Господи, да где она… — И заплакала.
Дверь наконец отворилась. Он обнял тетю Пашу за широкие мягкие плечи и задохнулся от родного знакомого запаха. Тетя Паша потянула его за рукав.
— Да что же мы на улице-то, Андрюшенька. Проходи, проходи.
Она усадила его за стол в комнате, сама примостилась рядом.
— Дай хоть посмотрю как следует. Орел стал, прямо орел. Весь в отца, помню, Егор с фронта пришел… встали бы с матерью, глянули…
— Не надо, тетя Паша, потом. Потом. Лучше расскажи, как ты живешь.
— Чего про старуху говорить, только слова зря тратить. А чё расселась, ты, поди, голодный. — Она проворно поднялась. Маленькая, круглая, зашлепала по кухне…
Андрей снял бушлат, разулся у порога, с удовольствием прошелся босыми ногами по мягким чистым половикам, по всем трем комнатам. Дома наконец-то.
Они долго беседовали, старательно обходя то, о чем не хотелось пока говорить — о недавно умершем отце Андрея. За окном истаивала холодная ночь, стекла затягивало тонким ледком, а на небе ярче, чеканней горел серпик месяца. Неожиданно зашипело радио, пропикало шесть часов. Андрея неудержимо потянуло в сон — последние двое суток он почти не спал. Уснул сразу — нырнул в мягкую прохладную постель, в уют тугих, высоких подушек — и уснул.
Тетя Паша осторожно погасила свет, сняла тапочки и босиком, неслышно прошла на кухню. Взялась убирать со стола, но ей показалось, что тарелки звякают слишком громко, махнула рукой и села на табуретку. Она горько вздыхала и думала о веселой, ладной семье, которая жила в этом доме. А жили здесь ее старший брат Егор Агарин и его жена Наталья, жили, растили двух сынов — Николая и Андрея, — а потом свалилось несчастье. Умерла Наталья. Егор после ее смерти не женился, и одинокая Павла, которой не повезло с мужиком, перебралась к брату, стала хозяйничать в доме и присматривать за парнишкой. Время не стояло на месте. Николай давно уехал в город, Андрей ушел служить. Казалось, жить бы да жить Егору. Жить да радоваться, глядя, как взрослеет младший сын. Но открылась старая военная рана, и он сгорел за какие-то две недели. Андрей был в плавании, и ему не удалось приехать на похороны отца.
Она снова вздыхала, думала, что сегодня надо будет рассказать, как умирал Егор, о том, что говорил напоследок. А не только рассказывать — про себя вспоминать было тяжело. По-бабьи жалела всех Агариных, живых и умерших. Не спала, слушала, как ровно и спокойно дышит Андрей. Светало. Голубоватые потемки лежали на сугробах, редели и таяли…
После обеда, выслушав рассказ тети Паши, Андрей отправился на кладбище. Никого не хотелось встречать, надо было побыть одному, и поэтому сразу от дома он свернул в переулок, к кладбищу добирался узенькой тропинкой по кромке бора.
До могилы пришлось брести по сугробу. Низенькая железная оградка, пухлый, еще не улежавшийся снег. Деревянный потрескавшийся крест и маленький железный памятник с невыцветшей еще краской. Навалясь на оградку, Андрей смотрел на могилу, и не было ни слез, ни слов, только сильно стучало сердце, и стук его упруго отдавался толчками в ушах. Прилетел снегирь, уцепился тоненькими лапками за жестяной венок, клюнул розовое пятнышко краски, видно, принял за ягодку, поднял головенку, покрутил ею, клюнув еще раз, жесть тихо звенькнула. Снегирь порхнул на оградку и долго недоуменно смотрел на пятнышко, которое его обмануло.
Так вот и встретился сын со своими родителями. Любил старший Агарин затянуть своим красивым голосом печальную песню: «Горе-горькое по свету шлялося…» Пел и не думал, что оно давно держит путь в его дом. Не заблудилось, не прошло мимо.
Изо всех сил Андрей сжал прутья оградки, так, что скрипнули кожаные перчатки, оторвался и побрел по глубокому снегу назад.
На службу Андрея провожал отец, и всю дорогу от дома до военкомата он шел чуть, впереди сына, словно закрывал его широким, сильным плечом. Теперь плеча впереди не было, теперь впереди был только он сам, Андрей Агарин.
А райцентр Крутоярово жил своей жизнью. На улице стоял мороз. Дым из высоких труб прямыми столбами подпирал белесое небо, даже не покачивался в неподвижном, нахолодалом воздухе. Солнце над бором выползало лениво, но свет был ярким, и в несколько минут столбы дыма над трубами стали розовыми. Розовые дымы стояли над Крутояровом. Андрей долго на них смотрел, потом тихонько зашагал по центральной улице.
Возле универмага ему попались парень и девушка. На парне была солдатская шапка с темным пятнышком от снятой звездочки, солдатские брюки и тонкое, не по сезону, пальто. Свой брат, отслужил только, сразу догадался Андрей. Сбоку, едва доставая парню до плеча, шла маленькая круглолицая девушка. Ее глаза так светились, что Андрей невольно остановился и несколько раз оглянулся…
2Ранним утром в редакции было пусто. Только что вымытые полы влажно блестели. Андрей очень любил этот ранний утренний час, любил стоять у окна и смотреть с высоты второго этажа на центральную крутояровскую улицу. Сейчас она была многолюдной — народ спешил на работу. Горбились, поднимали воротники, зажимали носы варежками, а у ребятишек, которых на санках везли в садик, нельзя было даже разглядеть лиц, так они были закутаны в платки и шарфы.
Всего несколько минут он смотрел в окно, затянутое снизу ледком, но и этих минут хватило, чтобы ощутить радость нового дня. Отошел от окна и взял со своего стола свежий номер крутояровской газеты. Осторожно развернул ее, поднес к лицу. Сухой, чуть горьковатый запах, похожий на запах старых сосновых стружек. Но скорее всего это неверно. Скорее всего Андрей сам это придумал, потому что для него обычный запах типографской краски значил очень многое.
Когда-то он впервые прочитал в газете свое стихотворение, отец потом недоуменно держал на широкой ладони почтовое извещение и своим глуховатым голосом басил: «Ты гляди, еще и деньги платят. Ну дела… Три рубля с копейками ни за что». Сейчас запах этот напомнил Андрею о том, как он в первый раз перешагнул порог редакторского кабинета и как в первый раз пришел сюда на работу. Вспоминался этот запах даже в кубрике, далеко-далеко отсюда. Со временем многое стало обычным, неудивительным, а вот запах, сухой, чуть горьковатый, никогда не перестает волновать.
Андрей положил газету на место, перевернул на своем календаре листок и увидел, что цифра «десять», десятый ноябрьский день, обведена красным карандашом. Долго не мог сообразить — зачем? И вдруг вспомнил — сегодня ровно год, как он вернулся домой. Ровно год назад. Андрей мысленно начал перебирать события одно за другим, но тут тишина редакционного коридора нарушилась. Захлопали двери, пулеметными очередями застрекотала пишущая машинка, нетерпеливо и громко залился трелью телефон, кто-то крепко крякнул, войдя с мороза. И вот уже ответственный секретарь, пожилая, но все еще энергичная сухонькая Нина Сергеевна зацокала острыми каблучками от одного кабинета к другому.
