Михаил Стельмах - Четыре брода
— Пожалуй, нет, — не унывает парубок.
И тогда в разговор вмешивается Лаврин:
— А ты, хлопче, на ярмарку пешком пришел или подводой приехал?
— А что? — удивляется парубок.
— Не «а что», а говори, когда старшие спрашивают.
— Подводой, — переглядывается парень с девушкой и пожимает плечами.
— Так подгони сюда воз, я вам на новое хозяйство уложу и мисок, и горшков, и кринок, и макитр. Принимай, человече, задаток. — И Лаврин бросает гончару кошелек.
— Вот диво! — растерялся парубок. — Кто же вы, дядько, будете?
— Старый друг твоего отца. Он тебе случайно не рассказывал о пулеметчике Лаврине?
— Так это вы Лаврин Гримич, что моего отца в гражданскую спасли?! — вскрикнул хлопец.
— Собственной персоной, — посмеивается Лаврин, а парубок бросается ему в объятия.
— Ой, дядько Лаврин, почему же вы так долго у нас не были?
— А ты разве теперь бываешь дома по вечерам? — смеется Лаврин и глядит на дивчину, что зарделась, как калина. И откуда она, эта краса, берется?
А тем временем, обойдя щетинников, Магазанник останавливается возле Олены и похотливым взглядом ловит ее темно-вишневые полные губы, которые, наверное, хорошо знают вкус поцелуев. Есть же у чертова Лаврина такая роскошь! Женщина, наверное, угадывает Магазанниковы мысли, но не сердится, а насмешливо оценивает его лицо.
— Олена, чего это твой золотистый так хорохорится да ерепенится, будто сам сребро-злато производит? Что, он с тобой еще до ярмарки не поладил или у него деньги дармовые?
Олена оглядывает лесника бархатом очей и презрительно отмахивается от него красивым, отороченным вышивкой рукавом:
— Зачем вам все знать?
Да Магазанник не отстает и язвительно спрашивает:
— А может, Лаврин раскопал в кургане клад?
— Отгадали: наконец-таки раскопал, — неожиданно отвечает Олена.
— Это где же? — оторопел Магазанник.
— В степи, возле казацкого брода.
— Возле казацкого брода? — переспрашивает, тревожась, Магазанник. — И что же там было? Глиняные черепки? Или и золото блеснуло?
— Были и золотые украшения, — лукаво играет бровями и ресницами женщина.
— Ты смотри! И что вы с ними сделали? — переходит на полушепот лесник.
Олена так взглянула на Магазанника, будто он с луны свалился:
— Что же нам делать с ними? Полюбовались со всех сторон, я даже к шее примерила их, а потом завернула в тряпочку и… спрятала в сундук.
У Магазанника даже дух перехватило. Он туда-сюда бросил вороватый взгляд и снова полушепотом спросил:
— Олена, а вы по сходной цене не продадите мне то золото?
Женщина хотела тоже перейти на шепот, но не выдержала игры, засмеялась.
— Ты чего? — непонимающе глянул на нее Магазанник. — А?
— Да нет никакого золота у нас, — отмахивалась рукой от лесника. — Отнесли его в музей. Уж радости там было! А вам бы сразу покупать-продавать, — и на полных губах молодицы, что так и влекли к себе усачей, появляется насмешка.
— Выходит, для музея накопали добра? — растерялся лесник: вишь как высмеяли его! И кто? Погодя он уже спокойно спрашивает: — А ты не знаешь, почему это Лаврин передо мной на дыбы встает? Разве он не пользовался моей подмогой в лесу? Или мои пчелы обленились и худший взяток дают? Может, ты уймешь, его?
— И не подумаю.
— Почему же?
— Лаврин не суется к моим курам, а я к его чесноку и табаку. Пусть делает, как сам хочет. Он у меня всему голова.
Магазанник удивленно поглядел на женщину, на свежую голубизну вышивки, под которой покоем лета, покоем материнства дышала высокая грудь.
— Потворствуешь ты ему, потворствуешь. За ним по пятам надо ходить, а то на другую засмотрится.
— А у него глаз не злой, пусть и посмотрит на кого-нибудь, — нисколечко не унывает Олена.
— Кадки и кадушки — покупайте, молодушки, — подал голос старый бондарь, у которого чуприна, усы и борода закрыли все лицо.
— Бабы кохани, продавайте онучи драни! — затараторил франтоватый, вертлявый тряпичник, у которого было сальное и в глазах, и в присказках…
— Так вот без мороки и сбыли бы всю вашу цибулю и чеснок… — не отстает Магазанник.
— И вы бы повезли в Сибирь? — перебила женщина.
— А что ж в этом плохого? Надо же помогать людям.
— Помогать, но не обдирать. Идите уж лучше к другим. — Олена гонит прочь от себя лесника и поднимает глаза на ветряки.
Так что ты скажешь на это? Уже и у Лавриновой жены прорезывается идейность! Магазаннику, оставшемуся ни с чем, надо было бы насупиться, но он делает вид, что не заметил насмешки, и даже кривит на губах улыбку:
— Видать, Лаврин немало нарыл в курганах кладов, что такими богатыми стали. Обыскать вас надо, обыскать. — Расталкивая плечами ярмарчан, быстро отходит от женщины, а вокруг него бурлят ярмарочные волны.
— Да покупайте, пусть не плесневеют ваши деньги…
— У вас торгу на копейку, крика на рубль…
— Вечером же, возле вербы! Чего же ты молчишь?..
— Люди вон слышат.
— А разве они не стояли возле своих верб?
Неужели и он стоял когда-то возле своей вербы, возле своей любви, нашептывал ей были, небылицы да разные дурницы?.. Хоть бы не сговорились цибульники против него, как Лавринова пара.
— Сапожник-живодер, сколько за конские просишь?
— Все деньги…
— А за хромовые?
— Половину.
— Так меняемся, меняла?
— Кто меняет, тот без сорочки гуляет.
— А что я говорю: суетный мир, суетные люди.
— И излил бог чашу своего гнева на нас…
— Позолоти ручку, красавец, — кидаю карты на жизнь…
— Бублички с маком, сами во рту тают!..
Неподалеку от бубличниц и паляничниц застонала лира, и глуховатый голос лирника почему-то тревожно отозвался в душе Магазанника.
Ой коли кiнець свiта iскончається,
Ой тодi страшный суд наближається…
Прямо на земле сидел крутолобый нищий, у которого на широких плечах была не голова, а словно охапка слежавшейся шерсти, а из шерсти торчал хрящеватый носище; возле нищего лежали большие засаленные торбы и глиняная мисочка, куда изредка капало мелкое серебро и медяки. Магазанника не так удивили печальный кант и патлы лирника, как его сила, которая чувствовалась под истрепанной, грязной одеждой. Это дюжий мужик, а не хилый нищий. Вот серебряная монетка упала не в мисочку, а на землю, и лохматый потянулся к ней ржавой лопатистой рукой, потом посмотрел на своих слушателей и неожиданно остановил желтые, как у птицы змееяда, глаза на леснике. И снова какое-то дурное предчувствие шевельнулось в душе Магазанника. Кажется, никогда и не видел этого лохматого, а внутри даже все колотится. Он вынул кошелек, неосторожно выронил из него царский десятирублевый червонец, торопливо спрятал его, а нищему бросил гривенник.
Какой-то захмелевший усач поднес лирнику чумацкую роговую чарку:
— Выпей, божий человек, за грешные души наши.
— Спаси, господи, люди твоя. — Лирник левой рукой обхватил чарку, перекрестил, и она затерялась в зарослях его взлохмаченных волос. И уже потом глянул на усача. — Помолимся со слезами, чтоб наш создатель грехи отпустил.
— Тату, а вы чего тут прикипели? — удивленно спросил у отца Степочка. — Вы же раньше на всех нищих и лирников собак напускали.
— Лета, Степочка, лета, — неопределенно ответил Магазанник и пошел между возами, все еще чувствуя на себе тяжелый взгляд лирника. И чего он уставился на него? Прямо какое-то дьявольское наваждение. А его догоняют обрывки псалма:
— И прошло пять тысяч лет от сотворения мира, как в поле цвет зацвел, да и увял, так проходят лета…
— Как у вас, тату, с цибульниками? — почему-то радостно играет ресницами и синькой глаз Степочка. — Хорошо поярмарковали?
— Плоховато. А ты ж отчего, бездельник, развеселился? Малость где-то хлебнул?
— Угадали! Но никогда не угадаете, с кем, — засмеялось чадо.
— Говори уж.
— С будищанским батюшкой.
— С будищанским попом?! — не поверил лесник. — Да что ты мелешь? Или уже в голове как в мельнице?
— Истинную правду говорю, — самодовольно отвечает Степочка. — Слоняюсь я этак по ярмарке, к тому-сему прицениваюсь и вижу перед собой новенький подрясник отца Вениамина. И сразу же вспомнил будищанское кладбище. Вы же знаете, что оно все сплошь засажено яблонями, и не какими-то там дичками, а больше всего зимним ранетом. Вот поздоровался с батюшкой, да и спрашиваю, хорошо ли уродили на кладбище яблони? «Уже ветки гнутся, — говорит батюшка. — А зачем это тебе, чадо?» Отвечаю: «Да прикинул себе, нельзя ли у вас втихую взять кладбище в аренду?»
И не поверите — батюшка чуть было не подскочил от радости. Уже за чаркой я сообразил, что у него нет денег на ремонт церкви. По всему видать, обедняли будищанские прихожане, значит, недорого батюшка за кладбищенские яблоки запросит.
