Рустам Валеев - Браво, молодой человек!
Самое трудное — то, что надо было сделать быстро, — было сделано. Теперь поезд разведут, и начнется не так уж трудное, но медленное, нудное, и опять та безрассудная, сводящая мускулы сила стала томить его… Но надо просто ходить и ждать или самому, вместе с обжигальщиками, закладывать и замазывать «окно».
Рыжий Прохоров все держал в одной руке куртку Варакосова, во второй теперь у него было ведро, и когда Рустем посмотрел на него, он поспешил к Рустему, и Рустем долго держал ведро, запрокинув над лицом, но отпивая редкими мелкими глотками холодную воду.
— Главный знает? — спросил он, возвращая ведро рыжему Прохорову.
— Я позвонил, — охотно оказал рыжий Прохоров. — Он велел, если что, звонить. Я позвонил.
Пришел Мусавиров.
— Ничего выдающего, — с улыбкой сказал Фокин главному инженеру. — Еще час — и поезд пойдет. Ничего выдающего.
— Знаю, — резко сказал Мусавиров. — Знаю. Где были вы? — Он резко повернулся к Рустему. — В тот момент вы были здесь?
— В… тот… момент… я… был… не… здесь, — оказал Рустем.
Подошел Варакосов.
— Да-да, — сказал Мусавиров, слегка смутившись. Он только сейчас увидел начальника цеха. Он смутился, но и спокойнее стал.
Мусавиров отвел Варакосова в сторону, поговорил с ним, потом вернулся к Рустему и опять спросил о том же.
— Да, да! — сказал Рустем. — В тот момент я не был здесь!
Мусавиров сказал, чтобы он не волновался, сказал, что никто не винит его. Сказал:
— Идемте.
— Куда?
— Ну что, здесь мы будем разбираться?
Они вышли из цеха.
— Я не хотел там, понимаешь. — Мусавиров кивнул в сторону цеха, — не хотел. Берегу твой авторитет, чего, к сожалению, не делаешь ты.
Рустем не ответил.
В кабинете Мусавиров сел за стол. Рустем стоял против и смотрел.
— Садись, — пригласил Мусавиров.
— Я жду, что вы мне скажете, потом я пойду в цех.
— Да боже мой! Садись.
Рустем сел.
— Как ты думаешь, такая авария могла произойти прежде?
— Завал, какие случались и прежде, — сказал Рустем. — Или поторопились отправить изоляторы из сушилки, или обжигальщики не выдержали заданной температуры — такое случалось и прежде. Заложат, замажут «окно», и работу продолжим.
— Я подумал, что-то очень страшное. Мальчишка звонит, а голос… чуть не плачет.
— Что ж, — неопределенно оказал Рустем.
— Что ж, — повторил Мусавиров. — Вот и романтика. Завод в степи, на краю государства, команда «Зарево».
— Романтика — это не команда «Зарево», Андрей Андреич, не завод в степи.
«Это состояние души. Еще, может, нет ни знаменитого завода, ни команды «Зарево», а о н а есть. И человек идет к тому, чего еще нет, но — он это знает — обязательно будет», — подумал он.
— Да, все это сложно. И для них, и для нас. Ты понимаешь? Ты чувствуешь, вообще говоря, ответственность за этих ребят?
— Да, чувствую.
Мусавиров помолчал.
— Да!.. — вспомнил он о чем-то. — Да… хотя там Варакосов. — Он взглянул на часы. — Одиннадцать без четверти. Ну, будьте там начеку. — Он опять взглянул на часы, потом на календарь, оторвал листок. — Двенадцатое. Георгий Степанович должен был приехать десятого. И если бы он приехал десятого, мы с тобой — он улыбнулся, — могли бы рапортовать: все в полном порядке. А может, он приехал?
— Может, — сказал Рустем.
— Давай позвоним ему? — сказал он. — Давай позвоним? — повторил он с хитроватым, веселым видом, точно предлагал сыграть над товарищем безобидную шутку.
— Давайте. — Рустему было все равно.
— Нет, в самом деле, а? — настаивал Мусавиров, и тогда Рустем понял, что Мусавиров хочет, чтобы позвонил он, и он поднял трубку и назвал номер.
— Да, — услышал он отрывистый голос Галкина, — да.
Рустем протянул трубку Мусавирову и улыбнулся тому, как мгновенно исчезло с его лица хитровато-веселое выражение и как злобно прикусил он губы.
— Добрый вечер, Георгий Степанович, — сказал Мусавиров, — да, я. С приездом. Простите, что беспокою так поздно. Да, у себя. Все отлично, да. Печь — отлично. Правда, несколько времени назад завалилась вагонетка. Вы не придете? Нет-нет, все в порядке. Ну, посмотреть. Не соскучились? Ха-ха! Во сколько приехали? В четыре? Ну, я не ухожу, жду. — Он положил трубку. — В четыре приехал. Мог бы заглянуть.
— Ладно, пойду я, — сказал Рустем.
Он вышел из заводоуправления. Ночной воздух был свеж и чист, а он чувствовал усталость, покруживалась голова, он зашел в скверик перед зданием и сел на скамейку.
Испугался, подумал он с неприязнью. А чего тебе бояться? Всю жизнь (засвидетельствует анкета) работал на благо отечественной индустрии, партийный стаж, наверно, исчисляется двумя десятками лет — чего бояться, хорошая у тебя жизнь. Ну, на прошлую жизнь тебе тоже обижаться не приходится, именно прошлая жизнь дала тебе хватку и хитрость. Как можно плевать на прошлую жизнь?
Он вспомнил — он говорил Жанне: какое значение имеет теперь то, что было когда-то; надо меньше копаться в том, что было и чего, может, не было.
Сейчас ему казалось, что было это давно, и тогда он был несмышленыш, чудак из чудаков.
2Охолонув и отдохнув немного, он поднялся и направился к цеху. Возле входа стоял мотоцикл, и он не сразу догадался, что Галкин приехал, а только тогда — когда тот вышел из цеха.
— Ну! — сказал Галкин, протягивая руку.
— Ничего, Георгий Степанович. — Он крепко пожал его узкую сухую ладонь. — Вы были там, видели печь?
— Да. Я уже успел отвезти домой Варакосова. Сдает парень.
— Сдает, — с сожалением сказал Рустем. — А дядька что надо! — Он вспомнил, как бежал Варакосов, прихватывая у груди куртку, как увидел потом его в одной рубашке с закатанными рукавами, как плавным голосом говорил он: «Порядком, порядком». — Вот ведь, — сказал он смущенно, — этот завал треклятый!
— Работа, — сказал Галкин, — работа, и всякое в ней бывает. Кури. Сядем. — Они отошли чуть в сторону и сели на скамейку. — Трудно так работать?
— Трудно? — Рустем задумался. Да, т а к было трудно. — Трудно, — сказал он, — как и всегда. Огонь же.
— Рискованно?
— Два случая было, когда изоляторы не выдержали напряжения.
— Непонятно.
— Что?
— Повышенная кислотность твоего тона — вот что непонятно.
— Вы же знаете, Георгий Степанович… третья смена не укомплектована, ребята неопытней тянут на себе эту смену. А тут изоляторы колются, как орешки.
— А ты помнишь, — спросил Галкин, — как мы пускали первую печь и как отменно кололись тогда изоляторы?
— Опыта не было.
— И сейчас. Вон сразу сколько новичков стало к печи.
— Ребята вас уважают, — сказал Рустем. — Они, понимаете, на все готовы, чтобы только вырос в степи знаменитый завод. Они не пищат, когда им трудно. Но вот сейчас — мы делаем и важное и трудное дело, а приходится скрывать, будто совершаем преступление. Ведь в министерстве не знают, как нам удалось полностью нагрузить печь?
— Там знают, что печь действует, — ответил Галкин. — Все-таки очень важно было дать печи полную нагрузку.
— А потом?
— А потом будет так же, как и теперь. Только лучше, гораздо лучше! Пусть пока не совсем правильно и справедливо… Но ведь потом будет хорошо. Будет экспериментальный цех и будет знаменитый завод!..
— Ребята хотят, чтобы всегда было правильно и справедливо!
Галкин не ответил.
Рустем пристально смотрел на него, и долгое молчание, виноватый, но в чем-то очень упорный вид Галкина вдруг навели Рустема на мысль о том, что Галкин, все понимая, точно так же, как в с е понимает Мусавиров, гнет, однако, свое и может сказать вдруг о грядущем благе, и не только сказать, но и делать все не так, не так, ради грядущего блага обманывая и обижая очень верящих ему людей.
— Георгий Степанович! — громко сказал он.
— Может быть, ты прав, — произнес Галкин.
— Все вы знаете сами, — с горечью сказал Рустем.
По гаревой дорожке захрустели шаги, и в освещенной полосе перед входом в цех возникла фигура Мусавирова.
— Вы здесь, оказывается, — сказал он обиженно. — Я сижу, жду.
— Да, простите, — отозвался Галкин и поднялся.
Голос его, почудилось Рустему, прозвучал излишне оживленно. Он с ненавистью посмотрел на Мусавирова, с которым уйдет сейчас Галкин и с которым говорить ему будет легко и просто, несмотря на прошлые обиды, ни на что.
— Мы не поговорили с вами, — сказал Мусавиров. — Надо бы вернуться, — он указал кивком головы в сторону заводоуправления.
— Завтра, — торопливо сказал Галкин, — завтра.
— Вы в курсе? — холодно сказал Мусавиров.
— Да, да, — быстро сказал Галкин и стал смотреть, как быстро уходит со двора Мусавиров.
— Видать близко да шагать далеко, — произнес он.
