Сергей Петров - Память о розовой лошади
— Где мама?! Что с ней?! — крикнул я прямо ему в лицо.
— Как то есть где? Арестована, в тюрьме сидит. Где же ей еще быть, раз арестована, — он удивленно посмотрел на меня, и глаза его расширились. — Ты что, не знал разве об этом?
Удивительное дело: взрослым я хорошо понимаю, что, именно узнав правду, и надо было по-настоящему встревожиться за мать, но тогда я, наоборот, вмиг успокоился — значит, действительно недоразумение и скоро все разъяснится.
Я даже недоверчиво хмыкнул:
— За что это ее вдруг взяли и арестовали? — и хитро прищурился, давая понять отцу, что если он темнит что-то, то меня не проведешь.
— В этом нам с тобой и надо разобраться, — усмехнулся отец.
Бабушка уже приготовила обед, и едва мы пришли, как принялась накрывать на стол — тарелки и ложки сильно побрякивали в ее дрожащих руках. Отец все молчал. Он достал из чемодана бутылку водки, налил чуть ли не полный стакан и залпом выпил, не морщась; отщипнул от куска хлеба корочку, пожевал и еще налил в стакан водки.
— Коля... — простонала бабушка.
— Ничего, мама. Ничего, — усмехнулся отец. — На меня почти не действует.
Бабушка осела на стуле и так посмотрела на отца, что я подумал: сейчас она на него накричит.
— Бог с тобой, Коля. Пей сколько хочешь... Я не о том. — Она подалась телом в его сторону. — Что с Олей, Коля? Ты узнал что-нибудь или нет? Скажешь ты мне наконец об этом?
Отец так отодвинул в сторону стакан, что водка выплеснулась на стол.
— Под следствием находится Ольга. За пропаганду в пользу немецкой армии... — он быстро глянул на бабушку. — Очень удружил ей капитан, ее приятель, как его там... Скворешников...
— Рукавишников, — поправил я отца.
— Он самый, капитан Рукавицын, — отец обиженно, будто его оскорбили, выпрямился на стуле. — Ольгин приятель.
— Ты что говоришь? — удивилась бабушка. — Какой он ей приятель, если она и знакома-то с ним была всего один день.
— Вы могли и не знать, сколько они знакомы.
— Да что с тобой, Николай, на самом-то деле? Знать, не знать... Да и при чем здесь Рукавишников этот, когда речь идет об Ольге?
— Он же ей недавно письмо написал, — насупился отец.
— Верно, писал, — бабушка ничего не понимала. — Затеряла Ольга куда-то это письмо.
— Об этом я и говорю все время. Она потеряла, а кто-то нашел письмо... Но дело даже не в этом. Главное, что Ольга кому только не лень рассказывала, что ей тот капитан написал. — А болтовня в тылу знаете во что там, у нас, обходится? В десятки человеческих жизней!
Он молча посидел, отсутствующе поглядывая куда-то в сторону, — словно подсчитывал в уме число убитых, — и спокойнее сказал:
— Вполне возможно, что теперь вот получит лет этак пять за пропаганду в пользу немецкой армии...
Лицо у бабушки посерело:
— Ты в своем уме? Какая пропаганда? Да как ты можешь... смеешь?! — она вдруг схватилась за сердце и стала клониться к полу.
Отец вскочил на ноги — стул за ним опрокинулся.
— Да успокойтесь вы, мама, — поддерживая ее, с досадой сказал он.
Но бабушка уже оправилась, села прямо и, стараясь унять дрожь в голосе, потребовала:
— Ты мне рассказывай все. Все, все... — она опять чуть не закричала на отца. — Все как есть рассказывай!
— Я и пытаюсь это делать, но вы мне не даете, — поморщился он, — то и дело перебиваете.
— Пока ты только чепуху городил, а не рассказывал.
Допив налитую в стакан водку, отец вновь отщипнул немного хлеба, но не бросил его в рот, а стал катать пальцами из хлеба шарик; катал и катал, а потом бросил шарик на стол, и он, подпрыгнув, покатился по клеенке.
— В ужасно глупую историю я попал, — следя взглядом за шариком, сказал он. — В такое глупое положение, что глупее и не придумаешь. Отыскал я в управлении кое-кого из старых друзей, а они мне и сказали, что у Ольги якобы был приятель, ну, тот самый капитан Рукавишников. Представляете, каково мне было? Просто не знал, куда от стыда деться, хоть сквозь пол проваливайся...
— Тебе же сказано, что Ольга с ним только день и была знакома, — рассердилась бабушка.
Отец, похоже, не очень-то ей поверил.
— Эх, в Ленинград бы ее на годик, — вздохнул он, — так небось на всю жизнь отпало бы желание с кем-то там по закоулкам встречаться, а то, понимаешь ли, мучаются тут ленью...
— Ольга... и ленью, — изумилась бабушка и прикрикнула: — Думай, что говоришь!
— Да ладно... — поморщился отец. — Дело, в общем, не в этом. Капитан написал ей письмо, в котором указывал, на некоторые недостатки наших танков. Ну, написал, черт с ним, но зачем Ольга всем об этом рассказывала? Да еще, — дальше отец проговорил так, как если бы процитировал где-то прочитанное, — со злорадством.
Тихо охнув, бабушка прижала к щекам ладони:
— Коля, господи, что за бред?
— Если бы бред... — отец подтолкнул ногтем остановившийся хлебный шарик и стал наблюдать, как он катится дальше.
Лицо у бабушки пошло пятнами:
— Откуда эта ерунда... эта... эта... сплетня появилась?
— Письмо пришло в управление. Еще в письме написано, что капитан говорил Ольге, что у нас все равно мало танков, чтобы с немцами воевать. И Ольга якобы с ним соглашалась.
Смутное воспоминание о каком-то похожем разговоре мелькнуло у меня в голове, но я был так встревожен, что не мог сосредоточиться и сообразить, вспомнить, где и когда я слышал что-то подобное.
А бабушка прямо-таки застонала:
— Чепуха же все это, Коля, пусть они как следует выспросят того, кто написал письмо.
— Письмо анонимное...
— Так надо найти того, кто писал. Разве нельзя найти?
— Для этого надо большую работу проделать, а ребята, я посмотрел, и так замордованы: их же в тылу мало...
— Они замордованы, так, значит, и с другими можно... не разбираясь, — потерянно сказала бабушка.
— Обещали во всем разобраться внимательно. Есть тут кое-что интересное... Разберутся — и мне напишут, — ответил отец и покачал головой. — Ну, Ольга... Ну, Ольга... Кто бы мог подумать?
Бабушка вдруг схватила тарелку и с размаху бросила ее на пол.
— Дурак ты — и говорить с тобой не хочется! — выпалила она и заспешила в соседнюю комнату.
Отец посмотрел на осколки, покачал головой и сказал мне:
— Принеси веник.
Вдвоем с отцом мы навели в комнате порядок: подмели пол, собрали со стола посуду и помыли ее. Отец расспрашивал, как мы жили все эти годы. От всего только что случившегося в голове у меня все перепуталось: настоящий ералаш был в голове, и рассказывал я невразумительно, с пятое на десятое, но он слушал очень внимательно; особенно оживился отец, когда я заговорил о наших соседях, о Яснопольских — заинтересовался, выпытывал подробности... А что я мог тогда рассказать? Кажется, плел что-то о Кларе Михайловне, о ее окурках на железном листе у печки, опять вспомнил, как ел Самсон Аверьянович картошку, держа за хвост убитую мышь, как мышь эта покачивалась над полом, а на ее шерстке запеклась кровь... Несущественную чепуху я нес, но — странное дело — отец заметно повеселел.
— Любопытно было бы пощупать этого крысолова, — жестко усмехнулся отец и даже так потер пальцами, как будто и правда пробовал что-то такое на ощупь. — Жаль — времени нет...
Вечером отец опять достал из чемодана бутылку водки. Они с Юрием сидели за столом и курили; отец сказал ему, что побывал в управлении, и сердито добавил:
— Понимаешь ведь, как иногда жестоко на нас отзывается всякая безответственная болтовня? Кровью оборачивается.
— Понимаю, — кивнул Юрий и твердо добавил: — Но я уверен, что Ольга нигде ничего не болтала. Разве ты ее не знаешь? Со мной говорила, верно. Но я сам эти танки делаю и знаю их до последнего винтика — какие уж тут секреты... Да и пушки на танках давно стоят другие.
Отец с досадой пристукнул кулаком по столу:
— Капитан еще этот, Рукавицын, под ногами путается.
Юрий развел руками:
— Этого я не знаю. Ничего не могу сказать.
Вскоре к столу подсела Аля, потребовала:
— Налейте и мне водки, что-то муторно на душе.
С отвращением поцедила водку сквозь зубы и отставила стакан подальше.
— Тебе, Николай, обязательно надо повидать Ольгу, — сказала она.
Отец заупрямился:
— Не пойду.
— Как знаешь... — Аля нахмурилась. — Смотри.
— Поверь, не могу я ее сейчас видеть. Вот разберутся во всем... Напишут мне. Тогда и будем думать, как жить дальше. Ребята обещали, я им верю.
— А Ольге не веришь, — усмехнулась Аля. — Ну, смотри сам...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Тяжело досталась мне зима, наступившая вскоре после того, как уехал отец. Даже в тихом, спящем доме, в нашей теплой квартире с деревянной лесенкой и комнатами наверху о пяти окнах стало жутковато и холодно сидеть в мягком уютном кресле: прошлое навалилось с такой же тяжестью, как один сон в детстве после лихой мальчишеской выходки... Тогда днем, зайдя в гости к приятелю, я поспорил с ним и прошел — просто так, ради забавы — по узкому карнизу под окнами шестого этажа от одного угла дома до другого и обратно. И ничего... Только пальцы на руках немного подрагивали да ощущалась слабость в ногах; ночью же все это приснилось заново, и я проснулся от ужаса — лежал весь в поту, а сердце, казалось, готово было вот-вот лопнуть.
