Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания
— Стой!
Потом говорит:
— Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, — значит, правда. А если не пойдет, — значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты — красный разведчик.
ИспытаниеЯ обрадовалась. Говорю:
— Ладно!
А сама думаю:
«А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?» Ведь все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака…
Вздохнула я тихонечко и говорю:
— Ноченька! Ночка!..
Она — хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не спешит, травку жует.
Тогда я погромче говорю:
— Ночь, Ночь, Ноченька!
Вижу — Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я — к ней навстречу.
За шею схватила и — целовать. И опять чуть не плачу.
— Ноченька ты моя, Ноченька! — говорю. — Бедная ты моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим шершавым языком лижет.
Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
— Ну что ж, — говорит. — Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку или бочку и — катись отсюдова.
А я думаю:
«Куда же мне катиться?»
Потом думаю:
«Ясно — куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени…»
Атаман СоколовскийНо и тут мне не повезло.
Только мы с бандитами разговор кончили, не успели попрощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
— А ну, — говорят, — ребята, сторонись! Атаман едет!
А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
— Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а на боку целых две сабли — одна с золотой рукояткой, а другая с серебряной. Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
— Да ты не ругайся, Соколовский. Чего там. Мы же в разведке тут.
А он их не слушает. Кричит:
— Какая разведка? Какие вы к черту разведчики? Пока вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спалить!..
Бандиты ему говорят:
— Мы же не виноваты.
А он им:
— Не виноваты?!
Раскраснелся весь, зубами залязгал.
— Я вот, — говорит, — вас всех сейчас постреляю за такое дело.
Потом меня увидел и говорит:
— А это кто такая?
— А это, — говорят, — девочка. За коровой пришла.
Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
— Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с грудными младенцами прохлаждаются!
Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только думаю — надо сматывать удочки. А то, глядишь, и тебе попадет от такого бешеного.
Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто на коне, кто пеший… Коляска еще какая-то приехала.
Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит.
Я думаю: «Ну, до свидания. Я пошла».
Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку в кусты.
«Кирпичом по голове»До кустов не дошла — слышу за спиной:
— Эй, дивчина!..
Оглянулась — вижу: ко мне атаман подъезжает.
У меня сердце захолонуло. «Что еще? — думаю. Этак, я думаю, — с вами и через час до плотины не доберешься».
А он на меня зверем посмотрел и говорит:
— Ты тутошняя?
Я говорю:
— Да, тутошняя.
Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел и говорит:
— Скажи, далеко отсюда будет Стахеевская мельница?
У меня сразу и хворостинка на землю полетела. Меня будто кирпичом по голове стукнули. Даже губы затряслись. Я говорю:
— Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Никакой мельницы тут нет.
А он:
— Как это нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо известно, что тут где-то есть мельница, и около мельницы — плотина.
У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись. Я думаю:
«Как же это? Откуда они узнали? Ведь если они, раньше чем плотину взорвут, до нее доберутся, это ж — городу крышка. Это же значит, что они у нас всех перережут. Вы посмотрите — их сколько? Вона — у них и пулемет, и второй пулемет из коляски торчит… А у наших мальчишек — только ружья да наганы заржавленные…»
Я думаю:
«Нет, нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обязательно задержать, обмануть. Давай, — думаю, — покажу им не в ту сторону. Пускай-ка побегают. Пока они там разберутся, пока догадаются, а уж от плотины одни щепочки останутся!»
Все это я в одну секунду обдумала.
Атаман говорит:
— Ну что? Вспомнила?
А я перед ним дурочкой представилась и говорю:
— А-а! Это вы про плотину спрашиваете? Так это ж далеко. Это — в ту сторону. Это — за мостом…
Он говорит:
— А ну, проводи нас.
Не в ту сторонуУж этого я никак не ожидала.
«Вот, — думаю, — влипла, девочка!»
Ну, сами подумайте, — что мне делать было?
Отказываться? Попробуй откажись — он тебя так плеткой погладит, что от шкуры ничего не останется. А если не откажусь — тоже хорошего мало. Куда ж их вести? Не в ту сторону? Так они тебя после в куски разорвут, из пулемета застрелят.
Да, ничего не скажу, испугалась я в эту минуту. Даже подумала: не сказать ли им правду?
А потом, как вспомнила, что в городе одни мальчишки да женщины остались, — стыдно мне стало.
«Э, — думаю. — Ладно! Чего там! Уж коли назвалась груздем — полезай в кузов».
Думаю:
«Так и быть! Поведу их не в ту сторону».
В лесуА уж Соколовский командует:
— Построиться!..
Вот они все построились кое-как — конные на коней позалезли, пешие ремни на винтовках подтянули, — и вся эта банда, вся орава двинулась за мной следом.
Впереди у нас, за самого главного командира, Ночка моя выступает. За ней — я с хворостинкой. Со мной рядом — атаман Соколовский на кауром коне, а за ним следом — его есаулы, помощники и вся шайка.
Идут они как попало: где у них конные, где пешие — не разберешь. Атаман на них кричит. Сами они ругаются. И на меня тоже все время покрикивают.
— Эй, — говорят, — босоногая! Чего спишь? Гони свою тварь, а то сейчас ее на говядину пустим…
А я не спешу, не тороплюсь. Думаю: «Куда мне спешить? Пока я веду вас, голубчики, ничего вы со мной не сделаете. А вот потом что будет — это дело другое».
«Ох, — думаю, — лучше об этом сейчас и не думать…»
Пугаю бандитовЯ только об одном думаю: скоро ли взрыв-то будет? «Что ж они, — думаю, — черти, копаются там?» Ведь рано ли, поздно ли бандиты очухаются, вернутся. Тогда уж поздно будет плотину взрывать. Неужели они, косолапые, до сих пор до мельницы не могли добраться?
А уж мы из лесу вышли. Опять по реке идем.
Над рекой туман. Уж темнеть стало. В городе, на той стороне, желтые огоньки замигали. И я как увидела эти огоньки, — мне до того худо стало, до того невесело, так мне домой захотелось, что прямо хоть в воду кидайся…
Я даже плакать опять потихоньку принялась.
Мне и себя-то до смерти жалко. И Ночку жалко. Бедняжка за день набегалась, нагулялась — теперь еле бредет, еле ногами переступает…
Да и бандиты, я вижу, тоже чего-то приуныли маленько.
Атаман уж сердиться стал. То и дело спрашивает:
— Ну, что? Скоро ли?
Я говорю:
— Скоро. Скоро.
Он говорит:
— Да знаешь ли ты, где плотина-то? Может, ты путаешь чего-нибудь?
Я говорю:
— Нет, не путаю.
— Ты сама-то была на мельнице? Какая она — плотина? Широкая?
Я говорю:
— Очень широкая.
— Тачанка пройдет?
— Нет, — говорю, — тачанка, пожалуй, не пройдет.
Это я нарочно сказала. Я думала, может, они испугаются и не поедут дальше, если тачанка-то у них не пройдет. Но, вижу, — нет, не испугались. Едут.
Они меня по дороге много о чем расспрашивали. И сколько в городе красных, и какие части, и много ли у них при себе оружия. А я хоть и знаю, что мало, а говорю:
— Ох, до чего много! И винтовки, и пулеметы, и револьверы.
Они только посмеиваются.
— Да ну? — говорят. — Неужели не врешь? Неужели даже револьверы?
Я говорю:
— А что вы думаете? Даже пушка есть. Я своими глазами видела: у самой плотины стоит. Вот такая пушища — с колесами.
Думаю: может быть, они хоть пушки-то испугаются. Нет. Опять смеются.
— Ну, что ж, — говорят. — Пойдем побачим, що це за пушка с колесами…
Наконец грохнулоА потом и смеяться перестали. Не до смеху им.
