Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля
Удивление парня было понятным: в те годы вообще-то мотоциклов было немного, а чтобы ездили на них девушки, и вовсе было редкостью. Но Марье не понравился насмешливый тон, каким разговаривал с ней парень, и она, уставшая, вспотевшая и раздосадованная, ответила ему дерзко и независимо:
— Твое-то какое дело? Кати своей дорогой.
— Грозна же ты, как я погляжу.
— Пусть грозна, да не грязна.
— Ха, какая колкая.
— Колкая, да не иголка я.
Парень весело, громко расхохотался:
— Да ты посмотри на свое лицо. Черно, как печное помело.
— На себя бы глянул, лагун дегтярный.
И опять парень засмеялся.
— Ну, хватит язык точить. Давай машину посмотрим.
— Посмотришь, да не увидишь.
Парень поставил свой мотоцикл и подошел к Марьиному.
— Ай-я-яй! Девушка вроде ничего, а машина — грязная.
— Зато лысина моего дедушки чиста.
Задиристые ответы Марьи, видимо, уже наскучили парню, и он, копаясь в мотоцикле, проговорил:
— Если бы твой язычок мог работать вместо мотора, пешком бы идти не пришлось. А так хоть он у тебя и больно востер, а машину тащишь на себе.
Парень некоторое время так сосредоточенно занимался карбюратором, что, казалось, забыл о Марье. Он даже начал напевать: «Упавшие листья шумят и шумят в саду…» А потом:
— Да ты, похоже, всю пыль с поля собрала. Хоть раз карбюратор-то чистила или нет? Видишь — бензин не поступает.
Марья перестала задираться, ворчание пария ей все больше и больше нравилось.
Парень прочистил карбюратор, поставил его на свое место, и через какую-то минуту мотор взревел, окутав их обоих густым дымом.
— Готово. Теперь можно и знакомиться. Сергей.
— Марья.
— Откуда?
— До этого считалась сявалкасинской.
— Соседи. Где работаешь?
— В магазине.
— Ха! Главная по водке.
— Нет, главная по соли. Целый амбар навален. Хочешь, приезжай.
— Что ж, может, и заеду. С тебя причитается сто грамм.
— И полкило не жалко.
Проверив, не ослабло ли привязанное к заднему сиденью ведро с малиной, Марья оседлала свою вновь ожившую машину и тронулась. Сергей, должно быть, долго глядел ей вслед: это она чувствовала, в этом была уверена. А еще, задним числом, она теперь корила себя за то, что так заносчиво и, в сущности, глупо разговаривала с парнем. Парень, по всему видать, хороший, надо бы малиной его угостить, а она даже спасибо не сказала.
Сергей прикатил в Сявалкасы на другой же день. И на третий, и на четвертый… Марья тоже выискивала самые разные предлоги, чтобы лишний раз съездить в леспромхоз.
Недолгой была эта первая любовь. Сергея перевели в один из северных леспромхозов, и он уехал. Уехал и как в воду канул: ни одного письма, ни одной строчки. Временами Марье думалось, что его напугала ее беременность. Но уж очень горькой была эта мысль, и ей хотелось думать, что причина была какая-то другая, хотя этой причины она не знает и по сей день.
Сегодня она опять видела Павла — они с Володей стояли у колхозного правления, — и он ей опять показался чем-то похожим на Сергея. Даже, пожалуй, больше, чем тогда ночью, когда она и разглядеть-то парня толком не смогла.
Марья скатала снежок, кинула им в ребят, а сама спряталась за ветлу. Парни тоже начали кидать в нее снежками, но они попадали в ветлу, а Марью не задевали. Павел с Володей, постепенно приближаясь, подошли совсем близко, и тогда Марья, выбежав им навстречу из своего укрытия, взяла целые пригоршни снега и кинула его прямо в лица ребятам. Еще, еще. Володя в конце концов убежал, а Павел и с места не тронулся. Лишь прикрыл лицо ладонью. А потом как-то изловчился, схватил Марью под мышки и поднял.
— В снег ее! В снег бросай! — послышался голос мужа.
Похоже, за баловством Марьи он следил с правленческого крыльца уже давно. И сейчас со смехом подбежал к Марье, залепил ей все лицо снегом и убежал назад. Марья все же настигла его и тоже забросала снегом…
В сенях раздался стук защелки, шарканье ног. Впустив за собой волну сырого весеннего воздуха, в избу вошел Трофим Матвеевич.
— Что так долго? Собранье, что ли, затянулось?
— После собранья звонил на станцию насчет вагонов. Обнадеживают, может, завтра же и найдут.
Марья вся собралась, насторожилась.
— Кого пошлешь?
— Сам хочу ехать.
Марья и виду не подала, что решение мужа ее обескуражило. Она с сочувствием взглянула на Трофима Матвеевича и спокойно сказала:
— Сев надвигается, а ты будешь сам где-то таскаться — что за необходимость… Вон, кум Виссар куда свободней. Он и съездит. Доверить тоже можно: как-никак парторг.
— Под его началом трактористы. Тоже глаз да глаз нужен.
— Ну уж незаменимый! Да что он умеет-то? Ремонтировать? Нет, сами они без него ремонтируют. Найди ему замену, и все дело. Вон Павел на целине бригадиром работал — его и назначь временно. Небось справится.
— Да ведь как довериться человеку, которого еще как следует не знаешь? — Трофим Матвеевич пристально поглядел на Марью, словно бы хотел сказать: что-то ты за этого Павла уж очень хлопочешь.
— Гляди. Мне-то что. Я только хочу, как тебе же лучше.
Пока муж мыл руки, Марья поставила на стол сыр, яйца, разожгла самовар.
— Выпьешь?
— Нет, нынче не буду.
— Тогда садись, ешь.
— Поесть-то я поем… У нас картошки сколь пудов будет?
— Своей? — Марья сделала вид, что ничего не знает.
— Конечно же, не соседской.
— Пудов сто двадцать. Не вешала.
— Жаль.
— Что жаль? Что не вешала?
— Да нет. Жаль, что не знал. На собрании дал слово пятьдесят пудов продать колхозу.
— Колхозу? Это за сколько-то там копеек пуд? Ни одного кило не дам. Лучше скормлю корове.
Трофим Матвеевич отодвинул еду и исподлобья уставился на Марью. Марья хорошо знала своего мужа, знала, что если он вот так посмотрел, значит, спорить с ним бесполезно. Ну, что ж: если дверь не открылась, когда ты напер плечом, — попытайся открыть ключом.
— Ты хозяин, тебе видней.
— Павел из картошки, которая была за колхозом, отдал пятьдесят пудов. Если мне и того не продать — что тогда люди скажут?
Марья промолчала. А когда поужинали, подошла к мужу и обняла его:
— Что ты не бреешься?
— Боюсь, девки сглазят.
— Похудел ты. Этим летом опять бы не мешало тебе съездить на курорт. Василий Иванович найдет путевку. Себя не жалеешь с этой работой.
— Что верно, то верно. На курорте отдохнуть не мешало бы. В последнее время частенько что-то начала голова прибаливать.
— Но чтобы ехать, нужны деньги.
— А разве того, что получаю, мало?
— Разве что в сберкассе. Но те лучше не трогать. А на руках не так много.
Потушили свет. Марья на этот раз легла вместе с мужем, прижалась к нему.
— Что-то ты сегодня ласковая, какой я тебя уже год не видел, — удивился Трофим Матвеевич. — Как-то даже непривычно.
И опять Марья промолчала.
2
Рано утром, придя на работу, Трофим Матвеевич поглядел с правленческого крыльца на хорошо видные отсюда колхозные склады. Там сновал народ. И но дороге, мимо Трофима Матвеевича, двигались тяжело груженные подводы. Кони с звонким хрустом крушили заледеневший за ночь снег, некоторые оскальзывались, а одна лошадь даже упала на колени.
— Куда глядят бригадиры, — сердито вслух сказал Трофим Матвеевич. — Даже чтобы лошадей подковать и то ждут председательского указания.
В колхоз «Сявал» входят три селенья: Верхний Сявалкас, Нижний Сявалкас и Сявалкасы. Теперь уж трудно найти, где проходили границы земель этих трех селений. Со времени объединения колхозов мало кто и называет деревни по своим прежним именам. Все говорят: Сявалкасы.
Трофим Матвеевич видел сейчас со своего крыльца, что к складам подъезжают подводы и машины и из Верхнего и Нижнего Сявалкаса. У весов с кожаной сумкой через плечо орудует Виссарион Маркович: ставит и снимает гири, положив тетрадку на колено, записывает, засовывает карандаш за ухо и опять берется за гири. Со стороны фермы с грохотом вывернулся трактор с двумя телегами на прицепе. «Кадышев привез свою картошку. Молодец, раньше всех успел…»
Любил Трофим Матвеевич глядеть вот на такую рабочую утреннюю суету. Она вселяла в него новые силы, вселяла своеобразную гордость. Сколько людей и машин приходит в движение, подчиняясь воле одного человека! И этот человек — он, Трофим Матвеевич Прыгунов.
Трудодень до его прихода в Сявалкасы, как и во многих колхозах района, был пустой, и колхозники шли на заработки или в лес, или в райцентр. В райцентре разным промартелям да конторам всегда нужны рабочие руки, а поскольку сявалкасинец после работы возвращается домой, значит, ему не требуется квартира, — он особенно желательный работник. Так и шло: колхоз бедный, потому что работать некому, а никто не хочет в нем работать, потому что он бедный, — и, естественно, трудодень пустой. Получался замкнутый круг, и круг этот разорвал он, Трофим Матвеевич. Может, поэтому районное руководство, зная о коммерческой жилке Трофима Матвеевича, о некоторых его коммерческих операциях, делало вид, что ничего не видит, ничего не замечает. Правда, Василий Иванович как-то выговаривал Прыгунову за такие дела, ругал за то, что он дает колхозу якобы одностороннее развитие. Трофим Матвеевич на это ответил, что есть же колхозная демократия, колхоз сам себе хозяин и это его дело решать, что ему делать и как делать. Держался Трофим Матвеевич при этом разговоре уверенно и независимо: мол, знай наших.
