Мария Глушко - Год активного солнца
Был ли он на строительстве деткомбината? Знает ли, что ничего не делается? Что техника переброшена на другой объект? Что у рабочих нет бытовки, прячутся по подъездам?
Жищенко слушал, благодушно улыбаясь, поигрывал синим толстым карандашом.
— Все знаю, Кира Сергеевна. Да вы садитесь.
— И что возведен только первый этаж — тоже знаете?
— Обязательно знаю. Технику и рабочих угнали на гостиницу, там на неделю работы. А дождь — не от меня, дождь — от бога. Сами же говорили: год активного солнца. Кстати, Кира Сергеевна, когда он кончится, этот активный год?
— Для нас с вами — никогда!
Он покачал головой.
— Вот видите…
Ее бесило такое безмятежное спокойствие. Сама слышала, как яростно повизгивает ее голос — только бы не сорваться, не закричать. Она снизу вверх медленно и холодно посмотрела на него.
— Буду ставить вопрос на исполкоме!
Он поднял руки и уронил их на стол. Нагнул голову — косой чуб упал, прикрыл левый глаз. Ей показалось, что он хитро подмигнул.
— Ставьте, ругайте, побейте — что хотите, только не надо так смотреть… От такого вашего взгляда заикаться начнешь!
Кира Сергеевна только сейчас заметила, какой у него праздничный вид — новый твидовый костюм, яркий галстук, сверкающая булавка. Вспомнила: у него же сегодня круглая дата. Утром Шурочка с каменным лицом — она не любит Жищенко ходила по отделам с адресом, и все расписывались. Кира Сергеевна тоже расписалась.
Называется, поздравила.
Ну, ладно. После работы сегодня он будет слушать о себе сладкие слова. А пока пусть послушает горькие.
— Николай Иванович, я не жажду крови — не такой я человек. Но вот вам, любителю прогнозов, мой прогноз: если провалим сроки, вас — как, впрочем, и меня — ожидают крупные неприятности! И их не так уж трудно вычислить!
Он вздохнул, заерзал на стуле.
— Назовите меня ослом, если не будет вам детсад в срок. Вы — в скобках замечу — не знаете этих деятелей: через неделю пригонят технику, людей, вагон-бытовку, прожекторы навесят, станут в три смены вкалывать… Ленточку перережем, Кира Сергеевна! — бодро заключил он.
— Я все сказала.
Она пошла к дверям, забрала со стула плащ, зонт. На пол с плаща натекла лужица, к столу протянулась цепочка грязных высыхающих следов.
В приемной сказала Шурочке:
— Пусть у Николая Ивановича вытрут пол.
24
После работы собрались в малом зале, Олейниченко произнес короткую прочувствованную речь, из которой следовало, что на старейшем работнике исполкома Николае Ивановиче Жищенко держатся успехи и традиции. Потом выходили и другие ораторы, каждый говорил что-нибудь хорошее, на все лады повторялись слова «вклад», «преданность», «чуткость», и сочетались эти слова с самыми превосходными эпитетами.
Николая Ивановича и его жену пристроили за отдельным треугольным столиком. Он слушал, сцепив на колено пальцы, и смотрел в пол.
Кира Сергеевна сейчас жалела его — должно быть, ему очень стыдно слышать о себе все эти фразочки о «неизмеримом вкладе» и «глубочайшей преданности». Неужели и я когда-нибудь вот так же усядусь за отдельный столик в ожидании дежурных несправедливых похвал?
Ни за что!
Почему мы ждем круглой даты, чтобы сказать человеку добрые слова? Почему не говорим их в обычной жизни? Если человек хорошо работает, все равно хвалить опасаемся — как бы не расслабился. А если и похвалим скупо, то тут же: «Но мог бы и лучше работать, недотянул, недоучел, недоделал!» «Недо», «недо», «недо»… А чаще всего ругаем — вот и я налетела сегодня, орала, как рыночная торговка старых времен… И что мне делать со своим бешеным характером — мало того, что дома ору, и тут начинаю орать…
Она опять посмотрела на Жищенко, которому уже торжественно вручали общий подарок — настольные электронные часы. Девчонки из машбюро застенчиво сунули в руки юбиляра цветы, которые он передал жене, поцеловав ей руку.
Быть может, в первый раз за свои пятьдесят лет он услышал о себе добрые слова, подумала Кира Сергеевна. Потому и согласился на процедуру чествования — хоть раз в жизни человек должен слышать, что не зря прожил длинные нелегкие годы.
В ответном слове взволнованный юбиляр благодарил и обещал не пожалеть сил «для достижения еще больших успехов».
Его жена, полная женщина с желтым, нездоровым лицом, сидела в пестром ворсалановом платье, уставившись в точку, сложив на животе руки. Как перед фотоаппаратом.
Потом все спустились в столовую, где ожидали накрытые холодными закусками низенькие столы.
После первых обязательных тостов поплыл общий гул, потом он раскололся, рассыпался, вспыхивали и гасли беспорядочные разговоры. Сломался строгий ряд стульев, кто-то лез к Жищенко целоваться, мужчины выходили курить.
В столовой стало тесно, жарко, из коридора вплывал сюда слоями табачный дым, замирал неподвижно в густом нагретом воздухе.
Две официантки в передничках и кокошниках разносили мороженое.
Свалив на глаз пиратский чуб, багровея лицом, Жищенко затянул басом песню. Сразу же его окружили любители пения, врубали в мелодию неслаженные голоса, песня ломалась, гасла, но юбиляр снова воскрешал ее. Пел он уверенно, хорошо и все время хитровато поглядывал из-под чуба на Киру Сергеевну.
Его жена протискивалась между стульями, заглядывая в бумажку, отыскивала нужных людей, коротко говорила им что-то. Подошла и к Кире Сергеевне, сказала тихим, приличным голосом:
— В субботу милости просим к нам. К семи.
От нее пахло духами и потом.
Кира Сергеевна все порывалась встать и незаметно уйти, но к ней лезли с разговорами, а тут и Жищенко вдруг эффектно оборвал песню, — будто обрубил, — громко сказал:
— Лучше всех меня поздравила Кира Сергеевна.
Ну, конечно же, посыпалось:
— Как поздравила?
— Когда поздравила?
— Где поздравила?
Жищенко поднял руку, требуя тишины.
— Сегодня у меня в кабинете чуть не прибила.
Все, кто был за столом, обернулись к Кире Сергеевне:
— Правда?
— Как била — кулаками или с применением…
— Стулья целы?
Она смеялась, все порывалась объяснить, что про юбилей забыла, но только взмахивала отяжелевшими руками и опять захлебывалась смехом. Надо же так опьянеть! С одного бокала шампанского! А все потому, что не успела пообедать…
Поднялась, вышла на балкон.
Ветер приятно холодил глаза, размазывал по щекам волосы, она убирала их вялой непослушной рукой.
Кто-то встал рядом, облокотившись на перила. Она подняла голову — Жищенко.
— Хотите, Кира Сергеевна, прогноз?
— Не хочу.
— Все-таки послушайте. Месяцы нашего уважаемого «мэра» сочтены.
Она почувствовала, как медленно проясняется и становится легкой голова.
— С чего вы взяли?
— Вычислил, как всегда, — хохотнул он и посмотрел на нее веселыми глазами. — На активе первый отчитал его как школьника. Да и какой он «мэр»? Мы ведь с ним в одном доме, так я сам видел, как он с пацанами на площадке футбол гонял. И вообще…
— Что вообще?
— Я, Кира Сергеевна, опытный, я уже четверых таких пересидел.
Именно — пересидел, подумала она. Свесившись за перила, сказала:
— У меня к вам большая просьба. Никогда не говорите мне про Олейниченко гадости.
Жищенко развел руками.
— Какие же гадости? Реальный взгляд опытного человека.
Ветер рвал с него рубашку, обнажал в вырезе майки волосатую грудь, выдувал на спине белым горбом. Он стянул полы рубашки, застегнулся.
— Вы, Кира Сергеевна, благоволите к Олейниченко, а потому и не видите…
— Да, — перебила она. — Мы с ним друзья еще с до нашей с вами эры, и неуважительных слов о нем я слушать не хочу.
— Понятно, Кира Сергеевна.
— Тем более, что сегодня он говорил о вас хорошие слова.
Жищенко засмеялся.
— Это ритуал, не больше. Такие слова говорят и на похоронах, но те мы уже не услышим. Игнат Петрович прочитал то, что для него написали…
Она подумала: всего каких-то два часа назад раскаивалась и жалела его, а сейчас опять готова взорваться, заорать, нагрубить.
— Мне неприятно говорить с вами.
Он пожал плечами, шагнул к двери.
— Вас продует. Принести пиджак?
— Не надо.
Она долго стояла, чувствуя, как тает в ней беззаботность и веселое настроение.
Толпа мужчин высыпала на балкон, с ними — Олейниченко. Сразу защелкали зажигалками, задымили. Олейниченко подошел к Кире Сергеевне.
— А я тебя ищу.
Он стащил с себя пиджак, набросил ей на плечи. Хотелось попросить у него сигарету, но в уголке балкона, у ящика с песком, кучкой стояли исполкомовские, при них курить она стеснялась.
— Мадам приглашала? — спросил Олейниченко.
— Да.
— Пойдешь?
— Нет.
— Что так?
Кира Сергеевна сбоку посмотрела на него.
