Семен Бабаевский - Свет над землёй
— А если не жена?.. Значит, с неженой все можно?
Она проговорила с трудом, тяжелым, дрогнувшим голосом, и Виктор, взглянув на нее, увидел, как болезненно скривились ее пересохшие губы. Она хотела уйти, но Виктор удержал ее, схватив рукой за мокрое и горячее плечо.
— Куда ж ты в такую ночь?
Она молчала и смотрела в шумящую дождем темноту.
— Зачем же одной идти в дождь… Останься… А если не хочешь, то я тебя провожу…
Соня повернула к нему голову, свет фонаря упал на ее мокрое и не бледное, а зеленое лицо, и теперь Виктор увидел в ее глазах не капельки дождя, а слезы.
— Видишь? — И она замигала ресницами, и по щекам ее потекли слезы. — Если у тебя еще есть хоть капля жалости ко мне, не мучай…
И не успел Виктор сказать слово, как Соня выбежала из вагончика, точно нырнув в воду, и исчезла. Виктор рванулся следом за ней, но не пробежал и десяти шагов, остановился… Вокруг него сомкнулась тьма, и ничего, кроме шума дождя, не было слышно. Болезненно-вялой походкой он вернулся в вагончик, пригладил намокшие волосы и, держась руками за голову, лег на сено. «Что это? Что? — спрашивал он себя и не мог найти ответа. — «Если у тебя еще есть хоть капля жалости, не мучай…» Кто же я теперь рядом с ней?.. «Не мучай…» Он закрыл ладонями глаза и видел в дверях Соню, ее гордо поднятую голову, ее взгляд со слезами, полный тоски и ненависти.
28
Еще задолго до рассвета дождь перестал, а к утру и совсем распогодилось: небо сделалось высоким и светлым-светлым, точно его кто промыл и вытер досуха. Земля сильно промокла, всюду белели лужи, через дорогу прыгала серая пупырчатая лягушка, похожая на твердый комок песка. Степь радужно зеленела и вдали слабо курилась, а в удивительно чистом и еще влажном воздухе с какой-то особенной живостью шныряли ласточки, резво спускаясь над лужами, чертя своим белым брюшком уже устоявшуюся воду.
Виктор в это время направлялся в Усть-Невинскую и ничего не видел и не замечал. Ему было и стыдно, и обидно, и как-то неловко за вчерашнюю встречу с Соней. Он смотрел себе под ноги и думал о том, какая мягкая и вязкая сделалась почва, а в голову лезли мысли о Соне. Он смотрел на придорожный бурьян, унизанный бисером мельчайших росинок, на широкий лист сочного лопуха, а видел опять Соню: ее мокрое и гордое лицо, ее слезы, стекавшие по щекам; он прислушивался к песне жаворонка, где-то над головой сверлившего небо, а слышал голос Сони…
Дома мать налила в таз воды, положила на блюдечко мыло, повесила полотенце. Виктор, до пояса голый, умывался и, чтобы как-то развлечься, стал размышлять о том, как он побреется, переоденется и поедет в Рощенскую к Сергею, а мысли снова возвращали его к Соне… «Коня я попрошу у Саввы, на коне и по грязи проеду… Конечно, проеду… Пришла в ливень… Она пришла… И как она на меня смотрела!..» И опять он уже был в вагончике, а в дверях стояла Соня… Вытираясь полотенцем, он посмотрел в зеркало, хотел думать о чем-нибудь, только бы не о том вечере, и не мог… «В зеркале мой чуб всегда кажется темнее… или это оттого, что он мокрый… И она была вся мокрая… Вот у Сергея хорошая шевелюра… Одна ушла во тьму…» И уже опять Соня завладела им, и мысленно он снова стоял в сумеречном вагоне и слышал шум дождя за дверью.
Савва Остроухов охотно дал верховую лошадь. Виктор, чисто выбритый, но с бледным от бессонницы лицом, сел в седло и рысью выехал за станицу. И как только он остался один в степи и лошадь пустил шагом, им снова овладело то знакомое беспокойство, которое не покидало его всю ночь и утро. Тогда он свернул на скошенный и уже снова зеленевший луг, густо усыпанный копнами, — тут не было грязи, — и пустил коня в галоп, надеясь, что теперь-то он уже ни о чем не будет думать. По бокам мелькали зализанные дождем копенки, а глухой стук копыт о влажную траву как бы выговаривал: «Не мучай меня, не мучай меня». «Если у тебя еще есть хоть капля жалости», — думал он, ощущая в ушах свист ветра и видя перед собой рывками качающуюся голову лошади и взлетающую на ветру гриву… «Капля жалости…», не любви, а жалости… Почему же не любви, а жалости?..» И опять неотвязно лезли к нему все те же мысли, и он вынужден был приостановить коня и уже до Рощенской ехать шагом.
В этот день в Рощенской Сергея не было. Виктор сперва заехал к нему домой — квартира была закрыта, затем зашел в исполком — там ему сказали, что Тутаринов звонил из Белой Мечети и обещал сегодня быть в станице.
Не зная, куда пойти, и не переставая думать о Соне, Виктор подъехал к райкому, оставил коня возле коновязи и пошел к Кондратьеву.
— Правильное решение, — сказал Кондратьев, — Кстати, твое желание счастливо совпало с желанием «Главсельэлектро». На наш запрос сегодня получен ответ — и весьма положительный.
Виктор взял телеграмму, которую Кондратьев почему-то уж очень осторожно и даже боязливо вынул из ящика стола, молча и долго читал ее, как бы желая понять не то, что было написано, а то, почему этот телеграфный листок был подан ему так бережно.
— И меня не спросили, — сказал он, все еще читая. — А если бы я не согласился?
— Тогда бы я эту телеграмму тебе не показал… Ну, а вышло, как видишь, так, что наш запрос пришелся как раз ко времени. И если уж все так хорошо разрешилось, то мне, Виктор Игнатьевич, хочется знать твое мнение… Как ты считаешь, куда именно необходимо направить энергию Усть-Невинской ГЭС?
— В настоящее время важнее, как я полагаю, подумать не об использовании энергии, а о тех, кто ею будет пользоваться, — о людях, — серьезным тоном заговорил Виктор и, заметив улыбку на лице секретаря, добавил: — Направлять и использовать энергию легко, если это делать умелыми руками.
— Умелыми — хорошо сказано…
— Сделаем не так, как нужно — и опозоримся на всю Кубань.
— Опозоримся? А как же это понять? — Кондратьев даже встал, погладил пальцами висок.
— Надо избежать того, что случилось у Рагулина… Вы же знаете?
— Да, да… Факт на будущее весьма нежелательный.
— А такое может случиться не только у Рагулина.
Видимо, этот разговор так заинтересовал Кондратьева, что он подсел к Виктору, угостил его папиросой и спросил:
— Как же, по-твоему, предотвратить подобные случаи? Что нам нужно делать?
— Есть один выход.
— Какой?
— Обучать людей технике и в первую очередь руководителей.
Виктор посмотрел на Кондратьева, как бы говоря этим взглядом, что он-то знает, что и как делать, и теперь об этом может говорить смело.
— Взять того же Рагулина. Я его знаю давно — хороший хозяин. А что он понимает в электричестве? Он умеет, и отлично умеет, сеять, знает, как наладить сеялку, запрячь быков, лошадей, — это тоже важно и нужно, но теперь этого мало.
— А! Мало! Интересно. Значит, по-твоему, этого мало? Ну, а как нам обучать таких, как Рагулин?
— Создать курсы.
— В районном центре?
— Лучше всего, конечно, в Рощенской.
— А если председатели не захотят учиться? Такие найдутся!
— Придется заставить.
— Силой?
— Если нужно для дела… А то что же получается? Электричество входит в жизнь колхозов, и если мы станем это делать наспех, а к тому же и без ума, то наши хорошие начинания вызовут одну только насмешку… Тут уж если делать, так наверняка, а для этого прежде всего нужны технически грамотные люди.
— Делать наверняка — мысль правильная, — согласился Кондратьев. — А как по-твоему: сумеем уже в этом году ввести электромолотьбу?
— Хотите знать мое мнение?
— Да.
— Лучше этого не делать.
— Ах, вот как! А почему?
— Все по той же причине… Людей мы не подготовили, а времени до начала молотьбы осталось мало.
— А если все же попробовать? — спросил Кондратьев. — Скажем, сделать ток Рагулина показательным. Поставить там дело образцово, а потом пригласить соседей, пусть смотрят и учатся.
— Это даже необходимо сделать.
Кондратьев еще ближе подсел к Виктору и, положив руку на его плечо, сказал:
— Виктор Игнатьевич, я тебя прошу вот о чем… В воскресенье у нас состоится собрание партийного актива… Выступи на этом собрании.
— Николай Петрович, вы, наверное, не знаете… Я же беспартийный!
— Это ничего… Коммунисты тебя охотно послушают.
В это время дверь распахнулась и в кабинет вошел Сергей. Он был в забрызганных грязью сапогах, брюки и гимнастерка промокли и потемнели.
— Что случилось, Сергей? — спросил Кондратьев, здороваясь. — У тебя такой вид, точно ты только что с передовой.
— Да, с передовой! А случилось, Николай Петрович, то, что в Родниковской и в Белой Мечети прошли совещания — народ зашевелился… Решили создать бригады по строительству электролиний. Надо нагнать упущенное время.
— Нет, нагонять не будем, — сказал Кондратьев, — Виктор Игнатьевич не советует. — Кондратьев кивнул на молчавшего Виктора. — И я с ним вполне согласен.
