Николай Асанов - Электрический остров
— О возможности конструктивных изменений больше знаю я, автор, а не вы, мой хотя и милый, но чрезвычайно нелюбезный помощник, и не какой-то там Пустошка, которому не терпится влезть в соавторы машины. — Сказав это, директор потянулся и, взглянув на огромные стоячие часы, добавил: —
Батюшки! Уже второй час!
— Нет! Я все же против такой поспешности,— растерянно сказал Орленов, даже не замечая, как неуместно звучит это несогласие после слов Улыбышева о его роли в создании трактора и сближения его с Пустошкой, которое Борис Михайлович сознательно или бессознательно только что сделал…
— А вас никто и не просит голосовать! — чрезвычайно вежливо поправил его Улыбышев. — Мы не на собрании, Кроме того, свою конструкцию на обсуждение я вообще не ставлю…
Неожиданный отпор до такой степени поразил Орленова, что он не нашел что возразить. Ему всегда казалось, что наука — дело коллективное, что в ней каждое возражение товарища должно взвешиваться. В конце концов и Пустошка имел право на сомнения, ведь он же строит эту машину! Может быть, он не должен был выражать их в слишком резком тоне, но кто знает, как он говорил с самим Улыбышевым? Так или иначе, Улыбышев начисто отвергал всякое вмешательство и все возражения. Андрей медленно крутил в руках чертеж, понимая, что никакая его помощь, с которой он стремился сюда, директору не нужна. Чудак — он боялся напугать Бориса Михайловича, а испугали его самого!
— Как понравился доклад Нине Сергеевне? — по-прежнему любезно осведомился Улыбышев. — Я, к сожалению, не успел спросить ее, пришлось поехать к Далматову, — значительно пояснил он. — Я провожу вас! — торопливо добавил он, видя, что Орленов все еще стоит в замешательстве.
Надо было уходить. Орленов сунул под мышку трубку ватмана и медленно пошел к двери. Что там ни говори, а его просто выгоняли. Улыбышев шел следом, все такой же благодушный и неуязвимый. Уже открывая дверь, Орленов вдруг подумал, что не имеет права уходить, не сделав еще одной попытки образумить директора. Он повернулся к Улыбышеву и мрачно, сказал:
— Как хотите, Борис Михайлович, а Пустошку надо выслушать. Может быть, кое-что из его замечаний еще можно учесть. Я понимаю, вам сейчас некогда, и, если вы позволите, могу взять разговор с ним на себя, так же как и подготовку нужных вариантов. Пусть даже выпуск машин немного задержится, но вам и самому будет приятнее, если в электротракторе не окажется конструктивных недоделок.
— А если я не разрешу?
— Тогда… — Орленов удивленно взглянул на шефа и сухо закончил: — Тогда я сам обращусь к Пустошке, уже от своего имени.
— Да ну?— удивился Улыбышев. Однако за маской полного спокойствия на его лице Орленов угадал волнение. — А как же быть с тем, что обком настаивает на сжатых сроках?
— Ну, если Пустошка дойдет до обкома и докажет, что машина еще не готова, вас поддерживать не станут. Это похоже на обман!
— Вы в этом уверены? — спросил Улыбышев. — Ай-яй-яй, а мне-то казалось, что наш трактор выдающееся изобретение! Вот ведь как ошибочно бывает авторское мнение!
Внезапно тон директора изменился, и он грубо спросил:
— А вы не находите, что при таком отношении к делу вам будет трудно работать со мной?
Теперь Орленов не мог бы прекратить разговора, как бы его ни просили. Если сначала ему казалось, что Улыбышев иронизирует только над его неопытностью и молодостью, то теперь он убедился, что шеф имеет какие-то тайные причины для выпуска несовершенной машины. А что машина несовершенна и что Улыбышев сам знает это, было уже ясно. Невольно Орленову вспомнилось, что над конструкцией электротрактора работают еще несколько ученых и инженеров, вспомнилось, что Улыбышев связал со своим трактором дальнейшую карьеру.
«Докторская степень и, возможно, правительственная премия…» — так, кажется, сказал Улыбышев Нине при их первом знакомстве? И то, что Улыбышев не отрицал своих честолюбивых замыслов, то, как упорно он отстаивал свой «приоритет», идя напролом,— ведь конструкцию-то все равно придется потом переделывать, — не только удивило Орленова, но и как бы охладило его, сделало спокойнее, взрослее, а в его возрасте эти качества придают мужество. Он еще не понимал, что вступает в серьезную борьбу, пока он думал только о том, чтобы не сдаться Улыбышеву в словесной схватке; однако, чем откровеннее становился Улыбышев, по-видимому сразу зачисливший его во вражеский лагерь, тем упрямее делался Орленов.
Я ведь назначен Башкировым, Борис Михайлович, а он приказа о переводе не отдавал.
— Ну что ж, ну что ж, — с добродушным сожалением сказал Улыбышев. — Не думал я, что мы столкнемся с вами по такому странному поводу. Однако, если вы настаиваете, пожалуйста, обращайтесь хоть к Далматову. Только боюсь, что он не станет вас слушать…— Сказав это, он поклонился, и Орленову ничего более не оставалось, как толкнуть дверь и выйти.
«Вот чертов Пустошка! — выругался Андрей, оказавшись на улице. — Сам небось спит ангельским сном, а меня втравил в такую историю, что неизвестно, как я из нее выкарабкаюсь! Одно утешение, что Улыбышев тоже не заснет!» — и, хмуро усмехнувшись, пошел домой.
Улыбышеву действительно плохо спалось в эту ночь. Он начинал бранить то Орленова, то себя, причем на себя обрушивался гораздо беспощаднее. В самом деле, если бы не идиотское желание услышать лишний раз из чужих уст похвалу своей машине, он мог бы не знакомить Орленова с трактором. Пустошку он, казалось, обезвредил. И незачем было дразнить гусей, заставив Орленова рассказывать о тракторе. Пусть бы Орленов говорил о чем угодно: о светоловушках, о ветроэнергетическом кольце, о ионизации семян, тогда у Пустошки не возникло бы ни повода, ни желания навязываться докладчику со своими «разоблачениями». И все шло бы тихо-мирно до того дня, когда полевые испытания закончатся. А победителей, как известно, не судят.
Что же будет теперь? И как он мог ошибиться в Орленове?
Эти два вопроса оказались связанными вместе. Судя по всему, Орленов уже подпал под влияние инженера. Значит, завтра надо ждать продолжения атаки. Вот уж не думал Борис Михайлович, что новый сотрудник окажется таким настойчивым! Правду говорят, что с человеком надо куль соли съесть, чтобы разгадать его. А ведь при первом знакомстве казалось, что звезд с неба Орленов не хватает.
Почти всю ночь ворочался Улыбышев в своей постели без сна. Он рассматривал события и так и этак и все больше убеждался, что без посторонней помощи или хотя бы совета выхода не найдет. И утром, едва оказавшись в административном корпусе, поспешил вызвать Райчилина. Надо было найти родственную душу, а кроме Райчилина вряд ли кто мог понять, чего может стоить история, затеянная нелепым инженером Пустошкой.
3
В голубом небе, где-то далеко, в самой его глубине, тянулась белая, похожая на разворсившуюся шерстяную нитку полоска за реактивным самолетом. Самого самолета не было видно, только все прялась и прялась нитка, будто невидимый челнок наматывал ее вокруг земного шара. Андрей стоял, запрокинув голову, и глядел до боли в глазах на небо, словно надеялся все-таки рассмотреть, кто же творит это чудо.
Самолет все еще поражает воображение, хотя прошло уже более полсотни лет, как человек впервые оторвался от земли и полетел на управляемом аппарате тяжелее воздуха. Так бывает в технике всегда: новое кажется и простым и вместе с тем чудесным. Хорошо бы создать такую машину, которая работала сама, без человека, чтобы она двигалась, пахала землю и чтобы изумленный зритель долго щипал себя за нос, за ухо: не снится ли ему, — машина идет и работает, а человека — водителя нет! Что ж, придет время, такие машины будут созданы, и их конструкторы вспомнят его имя, потому что где-то кем-то будет записано, что в создании приборов для управления механизмами на расстоянии участвовал и некий Орленов…
Так чего же Орленов тратит тут дорогое время, почему не торопится в лабораторию? И что это за просительство, что за постыдное ожидание в проходной в течение целого часа под подозрительным взглядом сторожа?
Секретарша директора, которой он изложил по телефону просьбу о пропуске на завод в цех тракторных деталей, расспрашивала Орленова с такой придирчивостью, будто заподозрила в нем злоумышленника. Затем сказав: «Подождите в проходной!», положила трубку, и вот он ждет, ждет, а пропуска все нет. Может быть, она забыла об Орленове? Или решила, что долгое ожидание надоест ему и он уйдет? «Нет, милая! Не уйду!»
Андрей не мог бы сказать, откуда и как появилось у него упрямое желание дойти до конца. Но пока он стоял у ворот завода, его все время занимали странные воспоминания, постепенно связавшиеся одно с другим в крепкую цепь.
Первого изобретателя Андрей увидел еще школьником.
