Василий Цаголов - За Дунаем
— Пусть бог даст тебе богатого покупателя.
— Да не откажет и тебе всевышний в счастье! Не уходи с базара, деньги для тебя есть.
— Нет, такой серп у меня уже есть... О, кажется, у тебя я и приобрел его,— Петр выпрямился и пошел дальше.
Впереди шлепал чувяками на босу ногу старик-болгарин. Ватный халат висел на нем клочьями. Он свернул в сторону, к кустам, пролез сквозь густые ветви и, усевшись под тенью, извлек из-за пазухи тряпку, долго вертел ее перед глазами. Потом, повалившись на бок, улегся на земле.
Еще тяжелее стало на сердце у Петра. Он остановился напротив продавца седлами, сидевшего на корточках. Покупатель, худой, длинный турок с впалым животом, размахивал рукой над его головой:
— За один флорин я куплю осла и буду разъезжать на нем.
Продавец молча курил, словно не его товар торговался. Но вот покупатель махнул рукой и пошел. Продавец тут же вскочил и закричал на весь базар:
— Стой! Куда ты?
Однако покупатель и не думал останавливаться, он уходил все дальше, провожаемый взглядами недавних советчиков продавца.
— Сколько заплатишь? — истошным голосом закричал' продавец.
Он перепрыгнул через свой товар и понесся за покупателем, догнал его, схватил за руку:
— Не уходи...— Он тянул его за собой.— Идем, такое седло годится даже для самого персидского шаха!
Насильно притащив его, продавец подхватил с земли седло.
— Бери, езди на нем на здоровье.
Покупатель долго рассматривал седло, потом осторожно положил на место и пошел прочь. Вначале торговец остался с открытым ртом, потом, схватившись за голову, стал проклинать себя за то, что послушался советчиков, а те уж разошлись...
Петр вернулся к своему коню.
10
Событие на нихасе потрясло Бза. Придя домой, старик молча ходил по двору, заложив руки за сутулую спину, а когда наступила ночь, уселся у очага и, дымя трубкой, горестно размышлял. Бза не мог понять, что случилось с людьми. Почему Кудаберд стал врать в присутствии стольких людей? Смотрел им в глаза и ни разу не моргнул. Что же происходит в селе? И этот русский... Он даже не слез с коня, когда разговаривал со стариками, да еще угрожал им расправой и все время потрясал кнутом. «О, бог ты мой, и никто из мужчин не стащил его на землю, не заставил просить прощения у старших».— Бза схватился за голову и застонал от горькой обиды. Так просидел он до рассвета. В доме тоже не спали, уснули разве только внуки. Домочадцы боялись показаться ему на глаза и разговаривали шепотом, женщины находились на своей половине, а сыновья были во дворе; укрылись в сарае на случай, если позовет отец.
Утром старик умылся, расчесал бороду, надел новую черкеску и сафьяновые ноговицы и, помолившись богу, отправился в канцелярию. Не мог Бза смириться с тем, что помощник пристава посягнул на волю нихаса. Да разве такое было прежде? Бза шел в канцелярию, к чиновнику, чтобы напомнить ему об обычаях отцов, переступить которые никто не может, даже помощник пристава. Он скажет ему мудрые слова дедов: «В чьей арбе сидишь, того и песню пой».
Была суббота, и у высокого деревянного крыльца канцелярии толпились люди. Крестьяне собрались со всей округи. Они явились с прошениями и жалобами. В этот день помощник пристава выслушивал верноподданных русскому царю. Вот и женщина явилась с чем-то. Бза приостановился и, недовольно поморщившись, отвернулся от нее. Ему показалось это чудовищным. Чего бы она пожаловала сюда? Подойти к ней и спросить, разве в ее роду перевелись старшие? Но Бза считал для себя позорным заговорить на улице с женщиной, да еще с той, которая потеряла совесть.
Уступая дорогу Бза, сельчане поспешно расступились, и он с достоинством поздоровался с ними. При этом Бза смотрел прямо перед собой.
Поднявшись на крыльцо, старик положил левую руку на черную массивную рукоятку кинжала. Чувствуя на себе взгляды людей, оставшихся у крыльца, Бза не спешил входить в помещение. Он надеялся, что у порога его встретит сам помощник пристава. А как же иначе? Ведь Бза один из тех почтенных старших, чье слово до сих пор на нихасе было законом для других. А потом он и годами старше русского. Но вот открылась дверь и показалось одутловатое лицо курьера. О, Бза давно собирался отчитать его за беспробудное пьянство, да еще поговаривают, он занимается вымогательством. У кого? Берет с таких, как сам, бедных. Несчастные просители, давая взятку, с надеждой думали, что курьер поговорит с самим приставом н уладит их дело. Откуда им было знать, что курьер заискивает даже перед писарем, а при помощнике пристава теряет дар речи. Но курьер все больше наглел и уже требовал взятку одними курами и ара-кой. И люди несли. А как же! Ведь курьер сидел в канцелярии рядом с русским чиновником.
Другой бы при виде Бза поздоровался, а курьер, не мигая, выдержал взгляд старика. Бза, не раз смотревший смерти в глаза, стушевался от столь великой дерзости.
— Тебя избаловали русские, лаппу,— едва сдерживая ярость, сказал Бза.
Курьер нагло ухмыльнулся в коротко подстриженные усы и, облокотившись о косяк узкой двери, закинул ногу за ногу.
— В гости пожаловал, Бза? — курьер зевнул, обнажив крупные крепкие зубы.—А разве ты до сих пор не знал, что к русским ходят, если они сами приглашают... У них свои законы, Бза.
Надвинув на узкий лоб лохматую шапку из черной овчины, курьер засунул руку под бешмет и пошлепал по голой груди.
— Подожди, сейчас офицер доест баранину... Видишь, сколько к нему явилось сегодня... Все его ждут, а разве ты...
На крыльце послышались шаги, и курьер моментально умолк. На его лице задрожала улыбка, и он чуть не силой оттолкнул Бза от двери.
— Отойди, не видишь, кто идет? — прикрикнул курьер на старика.
Мимо ошеломленного Бза прошел Сафар Тулатов. Курьер открыл дверь, и Сафар шагнул через порог. Закрыв за ним дверь, курьер чмокнул губами:
— Мда! Сафар — настоящий мужчина...— Он потер тонкий с горбинкой нос.— Иди, Бза, не стой здесь зря, мой господин позовет тебя, если понадобишься ему. Он у меня важный. Одно слово — офицер!
Не успел курьер умолкнуть, как на его одутловатое лицо легла тяжелая рука Бза. Удар оказался настолько неожиданным и сильным, что курьер упал назад и открыл головой дверь.
— Собака! — выругался Бза и поспешно сошел по крыльцу вниз.
Курьер вскочил и кинулся за ним, но мужчины преградили ему дорогу. Бза же удалялся от канцелярии, быстро шагая по тропинке, вьющейся через поросшую репейником площадь.
Поздно вечером прибежал Знаур. Племянник был так взволнован, что, забыв о приличии, выпалил одним духом:
— Бабу жив! Он на войне! Письмо прислал. Я к Сафару бегал, чтобы он мне прочитал. На край света уехал! Там тоже горы...
Бза сердито прикрикнул на расходившегося племянника:
— Ты что раскудахтался? А мы разве Бабу похоронили? Сходи завтра в город и найми писаря, пусть напишет тебе письмо к Бабу. И о Каруаевых не забудь написать. Иди и не ори, а то я уже оглох.
— Извини, Бза, обрадовался я письму Бабу...
— Никогда не забывай, что ты мужчина.
Знаур ушел, прижимая письмо брата к сердцу.
11
В штабе генерала Черняева сознавали, что сербы проигрывают войну, и все же боевой дух русских добровольцев был по-прежнему высок. Сраженья продолжались с неослабевающей силой. И если туркам удавалось добиться успеха, то только ценой больших потерь. Днем шли бои, а по ночам действовала разведка.
Небольшой летучий отряд охотника Бабу спустился в долину и устроил засаду на дороге. Лазутчики донесли в штаб, что ночью ожидается проезд обоза с продуктами. В штабе решили, что не худо захватить его и пополнить запасы провианта. Тем более, что снабжение продуктами боевых позиций в последнее время ухудшилось в связи с отступлением. Отряду пришлось ждать сутки, пока появился турок верхом на коне, но его не стали брать. Он покрутился у моста и, не заметив ничего подозрительного, поспешно вернулся, понукая своего коня. Вскоре на дороге показался вьючный караван. Еще раньше охотники уговорились, чтобы не вызвать шума, который могли услышать в турецком лагере, брать неприятеля без единого выстрела. Караван, наконец, поравнялся с засадой, и охотники выскочили с обнаженными саблями. Турки растерялись и не смогли оказать им сопротивления. Бой был короткий и неожиданный для турок. Неприятель оставил на дороге пятерых убитых и трофеи: десять навьюченных коней. В живых остались только те, кто догадался упасть на колени и поднять руки. Таких насчитали шесть человек. Вести в горы пленных не было смысла, и кто-то из сербов предложил тут же покончить с ними. Бабу не согласился, хотя и понимал состояние людей, которым турки причинили столько горя. Он приказал связать пленным руки w ноги, а чтобы не орали, заткнуть рты и оставить на дороге. Иначе Бабу не мог поступить. Правда, ему было больно смотреть на своих друзей-сербов, перед которыми чувствовал он себя виноватым.
