Василий Цаголов - За Дунаем
— Подогревается на огне.
— Подогревается... Не забудь положить в нее перец. Кинь целый стручок... Сегодня мы на дороге нашли трех баранов. Понял?
— А как же! Надо одного из них зарезать в субботу.
— Много говоришь! Иди за аракой.
Почесывая затылок, брат вышел, и Кудаберд произнес молитву. Только после этого отломил кусок от пирога, однако есть не стал в ожидании араки, но тут вбежал брат, и Кудаберд вскочил:
— Что случилось?
— Сафар!
— Сафар? Тулатов?
— Он. Ждет тебя!
Хромой выскочил в чем был: в бешмете и без шапки. Гость сидел на гнедом, с трудом сдерживая его: конь пытался вырваться вперед. Кудаберд приложил правую руку к груди и издали поклонился Сафару, состроив на лице улыбку. Но, взглянув в глаза гостя, не на шутку испуг алея. От волнения хозяин не мог промолвить и слова. Выпрямившись, застыл на одной ноге, но качнулся и, не удержавшись, принял обычную позу. Заметив, как вздрагивают перекосившиеся плечи хромого, Сафар ухмыльнулся.
— Тулатовы даже к тебе выходят в черкеске и шапке.
Смущенный замечанием, хромой оглядел себя и, неизвестно почему похлопав себя по груди, проговорил:
— Извини, Сафар, спешил к тебе...
— Ты лучше в другой раз забудь дома здоровую ногу, а о шапке помни. Мужчина ты или кто?
— Ох! — Кудаберд схватился за бритую голову.
Сафар поморщился и, отвернувшись, сказал тихо:
— Как только стемнеет, придешь ко мне, да смотри, не попадись людям на глаза, и язык свой не высовывай лишний раз.
Гость ослабил поводок, и конь рванулся, унося Са-фара. Как из-под земли, перед Кудабердом появился брат:
— Что ему понадобилось?
— Не твое дело,— огрызнулся хромой.
Брат не обиделся, только скривил в усмешке губы.
9
Иванна окончила поливать грядки и, забросив тяжелую тяпку под навес, поплелась в летнюю кухню. Упав на стол грудью, уткнулась лицом в загоревшие руки и заплакала. «Ну зачем Христо ушел в горы? Зачем? Говорил же ему отец, что турок не одолеть, если даже все наши мертвые явятся с того света. Ох, до чего он упрямый! Да турки истребят всех нас, и сами останутся на земле. И наши дома, и виноградники, и одежду — все заберут себе, а мы умрем... Рассказывал же отец, как турки убили дедушку. Пришли и забрали единственных волов. Дедушка умолял их оставить хоть одного вола, но турки смеялись ему в лицо. Тогда дедушка стал проклинать их, и они убили его. А маму за что погубили? Никто не знает. И так каждый день. Неужели у них нет бога? Люди перестали смеяться, не помню, когда я с девушками песни пела. Отец говорит, что турки сейчас злы, как никогда, и надо меньше попадаться им на глаза. Видно, не могут простить болгарам восстания. И почему только болгары терпят их? Каждый турок готов тебя оскорбить, им все одно — болгарин, значит, плохой... Пожалуй, Христо поступил правильно, что ушел к сербам. Не сидеть же ему сложа руки и ждать, пока турки придут в дом и отрубят голову. Будь я мужчиной, может, тоже не усидела бы здесь... Вот если все болгары, женщины, дети, ну, все, все, в одну ночь поднимутся, туркам придет конец»,— размышляя так, Иванна перестала плакать.
— Иванна,— позвал из дома отец.
Подперев голову руками, девушка сидела с закрытыми глазами. Она открывала их, когда по небу проплывало легкое облако и на лицо набегала тень.
— Дочка, да где ты там?
Иванна вылезла из-за стола и, закинув за плечо косу, провела ладонями по горячим щекам.
Отец лежал на деревянном топчане. Убийство молодого юнака в Булгарени так потрясло Петра, что он слег. Были дни, когда Петр отказывался от еды, а если к нему приходили соседи, то поворачивался лицом к стене. Иванна не знала, что и делать. Но вот однажды приехал младший брат отца, и они о чем-то долго говорили полушепотом. После этого Петр немного приободрился. Но зато, когда Иванна просыпалась ночью, она слышала, как отец разговаривал с самим собой. А то вдруг вставал, начинал ходить по дому и все грозился кому-то. Это было новое и пугало дочь. Однажды Иванна нашла под тюфяком старый мушкет. Это вселило в ее душу тревогу, и, боясь за рассудок отца, она вовсе не спала по ночам...
Иванна ждала, когда же отец скажет, зачем позвал ее. Наконец Петр дернул себя за ус, открыл глаза и посмотрел на дочь.
— Ты знаешь, Иванна, о чем я думаю? — Старик покашлял слегка.— Тебе надо выйти замуж.
Дочь присела на корточки, снова встала, наклонилась над отцом, горячо задышала ему в лицо;
— Мне? Ты сказал это мне, отец?
— Если ты моя дочь Иванна, то тебе и никому другому,— старик приподнялся на локте.— Каждая
болгарка, когда она любит родину, должна подарить ей сына. Слышишь, Иванна? Мужчину, двух... десять. Ты бы видела того юношу! Как будто сошел с иконы... Ты знаешь, как он. попался жандармам? Его выдали. И ты думаешь кто? Болгарин! Да, болгарин.
Девушка закрыла лицо руками и покачала головой:
— Какой ужас! Еще один предатель...
— Нет, Иванна, не предатель. Это обезумевший, несчастный человек. У него убили двух мальчиков. Слышишь? Кто отомстит за них? Потерявший голову отец каждую ночь ходил за село и ждал сыновей. Не верил в их смерть... Господи! Говорят, он ходил по, улицам, стучался в дома и спрашивал, не видели ли люди его детей. А когда встретил посланца Христо, то вцепился в него и стал кричать, что, наконец, нашел того, кто увел сыновей на восстание. Жандармы схватили юношу...
Отец умолк, и дочь не знала, что сказать. К счастью, послышался голос бабушки:
— Иванна... Подойди ко мне, внучка.— Старуха прекратила работу. Она сидела на высокой скамье. На ее коленях лежало веретено, а поверх него сухие, костлявые руки.
— Бабуля! — только и смогла промолвить Иванна и залилась горькими слезами.
— Кто тебя обидел? Случилась беда?
Старуха затряслась, из рук выскользнуло веретено, а клубок закатился под стол.
— Дочка... Ты плачешь? — Старуха попыталась встать, но не удержалась на ногах и повалилась.
Хорошо Иванна успела подхватить ее, а сама продолжала:
— Замуж... Отец сказал.
— Что?
Внучка помогла бабушке дойти до постели, уложила ее, а потом, закрыв лицо руками, убежала. Она забилась в темной кладовой, куда раньше не заходила одна: боялась крыс, и ее провожали туда или брат, или отец.
Петр оделся и бросил на ходу матери:
— Съезжу на базар, к вечеру вернусь.
Взобравшись на свою клячу, Петр выехал со двора. Такое он позволял себе очень редко: берег коня для работы. И хотя дорога спускалась к речке, лошадь шла осторожно, вздымая впалыми боками. «Моя бедная кляча хочет надышаться на всю жизнь, боится, как бы турки не заставили меня платить налог и за воздух». В конце дороги он увидел турка-жандарма. Петр выругался про себя, но свернуть уже было некуда. Пришлось сползти с коня и, поравнявшись с турком, снять феску, приветствовать:
— Селям алейкум, эфенди!
Жандарм проехал мимо, даже не взглянув на Петра. Старик рассердился и больше не сел на коня. «Зачем только я выехал верхом? Чтобы слезть и пожелать доброго здоровья жандарму? Будь ты проклят! Разве я ему забуду, как он измерил наши окна и требовал, чтобы я уплатил налог больше прежнего. Ему показалось, что одно окно шире другого. За солнце тоже плати им! Скоро заставят нас нести налог за то, что мы дышим воздухом. Как только до сих пор не догадались?»
По дороге семенили ослики, груженные тюками табака, плетеными корзинами... Продавать у Петра нечего было, и покупать он не собирался. Повидаться он хотел кое с кем.
Мимо на лошадке протрясся турок, он болтался в седле вместе с переметными сумками. За ним, стараясь не отставать, спешил мальчишка на ослике.
Базар встретил Петра разноголосым гулом. Хотя торг только начинался и торговцы еще съезжались со всех сторон, народу собралось на площади много. Базар находился в том месте, где сходились дороги трех сел, рядом с речкой.
Турки сидели на зеленой траве и лениво перебирали четки. Они торговали всем на свете. В широких корзинах лежали яйца, тут же в клетках нахохлились канарейки; большие, желтые круги сыра и глиняные горшки с кислым молоком; веревки, ложки с длинными ручками. Покупатели пробовали на вкус муку, просыпали между пальцев кукурузные зерна.
В лавчонках, сколоченных из кольев и покрытых рогожей, торговали горшками, наваленными перед лавкой, а на стойке — свистульки, кувшины с изящными тонкими шейками.
Если находился покупатель, то тут же вокруг него собирались советчики и начинали яростно кричать, подкрепляя слова резкими жестами рук.
Чтобы пройти к болгарину, торговцу топорами и серпами, Петр переступил через цепи, вытянувшиеся на земле тремя рядами. Тут же, в окружении клеток с кроликами, дремал мальчишка.
Нагнувшись, Петр взял с земли серп и шепотом сказал:
— Пусть бог даст тебе богатого покупателя.
