Василий Шукшин - Рассказы
– А чего прокурор-то?
– А то… Пусть, говорит, пока не переживает, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескать, сами тут сделать ничего не можем, потому что не имеем права, а ты, мол, не теряй время, а садись и езжай в краевые организации. Нам, мол, оттуда прикажут, мы волей-неволей его отпустим, Тада, говорит, нам и перед своими совестно не будет: хотели, мол, осудить, но не могли. Они уж все обдумали тут. Мне, говорит, самому его жалко… Но мы, говорит, люди маленькие. Езжай, мол, в краевые организации, там все обскажи подробно… У тебя сколь денег-то было?
– Полторы сотни.
– Батюшки-святы! Нагрели руки…
В дверь заглянул длинный милиционер:
– Кончайте.
– Счас, счас,– заторопилась мать.– Мы уж все обговорили… Счас я, значит, доеду до дому, Мишка Бычков напишет на тебя карахтеристику… Хорошую, говорит, напишу.
– Там… это… у меня в чемодане грамоты всякие лежат со службы… возьми на всякий случай…
– Какие грамоты?
– Ну, там увидишь. Может, поможет.
– Возьму. Потом схожу в контору-тоже возьму карахтеристику… С голыми руками не поеду. Может, холст-то продать уж, у меня Сергеевна хотела взять?
– Зачем?
– Да взять бы деньжонок-то с собой – может, кого задобрить придется?
– Не надо, хуже только наделаешь.
– Ну, погляжу там.
В дверь опять заглянул милиционер:
– Время.
– Пошла, пошла,– опять заторопилась мать. А когда дверь закрылась, вынула изза пазухи печенюжку и яйцо.– На-ка поешь… Да шибко-то не задумывайся – не кувырком ишо. Помогут добрые люди. Большие-то начальники – они лучше, не боятся. Эти боятся, а тем некого бояться – сами себе хозяева. А дойти до них я дойду. А ты скрепись и думай про чего-нибудь – про Верку хоть… Верка-то шибко закручинилась тоже. Даве забежала, а она уж слыхала…
– Ну?
– Горюет.
У Витьки в груди не потеплело оттого, что невеста горюет. Как-то так, не потеплело.
– А ишо вот чего…– Мать зашептала: – Возьми да в уме помолись. Ничего, ты – крещеный. Со всех сторон будем заходить. А я пораньше из дому-то выеду – до поезда – да забегу свечечку Николе-угоднику поставлю, попрошу тоже его. Ничего, смилоставются. Похоронку от отца возьму…
– Ты братьям-то… это… пока уж не сообщай.
– Не буду, не буду. Только лишний раз душу растревожут. Ты, главное, не задумывайся, что все теперь кувырком. А если уж дадут, так год какой-нибудь – для отвода глаз. Не семь же лет! А кому год дают, смотришь – они через полгода выходют, Хорошо там поработают, их раньше выпускают. А может, и года не дадут. Милиционер вошел в камеру и больше уже не выходил.
– Время, время…
– Пошла.– Мать встала с нар, повернулась спиной к милиционеру, мелко перекрестила сына и одними губами прошептала:
– Спаси тебя Христос.
И вышла из камеры… И шла по коридору, и опять ничего не видела от слез. Жалко сына Витьку, ох, жалко. Когда они хворают, дети, тоже очень их жалко, но тут какая-то особая жалость – когда вот так, тут – просишь людей, чтоб помогли, а они отворачиваются, в глаза не смотрят. И временами жутко становится… Но мать – действовала, Мыслями она была уже в деревне, прикидывала, кого ей надо успеть охватить до отъезда, какие бумаги взять. И та неистребимая вера, что добрые люди помогут ей, вела ее и вела, мать нигде не мешкала, не останавливалась, чтоб наплакаться вволю, тоже прийти в отчаяние,– это гибель, она знала. Она – действовала.
Часу в третьем пополудни мать выехала опять из деревни – в краевые организации. "Господи, помоги, батюшка,– твердила она в уме беспрерывно.Не допусти сына до худых мыслей, образумь его. Он маленько заполошный – как бы не сделал чего над собой".
Поздно вечером она села в поезд и поехала.
"Ничего, добрые люди помогут".
Она верила, помогут.
Мой зять украл машину дров
Веня Зяблицкий, маленький человек, нервный, стремительный, крупно поскандалил дома с женой и тещей.
Веня приезжает из рейса и обнаруживает, что деньги, которые копились ему на кожаное пальто, жена Соня все ухайдакала себе на шубу из искусственного каракуля. Соня объяснила так:
– Понимаешь, выбросили – все стали хватать… Ну, я подумала, подумала – и тоже взяла. Ничего, Вень?
– Взяла? – Веня зло сморщился.– Хорошо, хоть сперва подумала, потом уж взяла.– Венина мечта – когда-нибудь надеть кожанку и пройтись в выходной день по селу в ней нараспашку – отодвинулась далеко.– Спасибо. Подумала об муже… твою мать-то.
– Чего ты?
– Ничего, все нормально. Спасибо, говорю.
– Чего лаешься-то?
– Кто лается? Я говорю, все нормально! Ты же вон какая оборванная ходишь, надо, конечно, шубу… Вы же без шубы не можете. Как это вам без шубы можно!.. Дармоеды. Соня, круглолицая, толстомясая, побежала к матери жаловаться.
– Мам, ты гляди-ка, што он вытворяет – за шубу-то начал обзывать по-всякому! – Соне тридцать уже, а она все, как маленькая, бегала к маме жаловаться.– Дармоеды, говорит!
Из горницы вышла теща, тоже круглолицая, шестидесятилетняя, крепкая здоровьем, крепкая нравом, взглядом на жизнь,– вообще, вся очень крепкая.
– Ты что это, Вениамин? – сказала она с укоризной.– Другой бы муж радовался…
– А я радуюсь! Я до того рад, что хоть впору заголиться да улочки две дать по селу – от радости.
– Если недопонимаешь, то слушай, што говорят! – повысила голос теща.Красивая, нарядная жена украшает мужа. А уж тебе-то надо об этом подумать – не красавец.
Веня в самом деле не был красавцем (маловат ростом, худой, белобрысый… И вдобавок хромой: подростком был прицепщиком, задремал ночью на прицепе, свалился в борозду, и его шаркнуло плугом по ноге), и, когда ему напоминали об этом – что не красавец,– Веню трясло от негодования.
– Ну да, вы-то, конечно, понимаете, как надо украшать людей! Вы уж двух украсили…– И тесть Вени, и бывший муж Сони сидели. Тесть – за растрату, муж Сони – за пьяную драку. Слушок по селу ходил – Лизавета Васильевна, теща, помогла посадить и мужа и зятя.
– Молчать! – строго осадила Лизавета Васильевна.– А то договоришься у меня!.. Молокосос. Сопляк.
Веня взмыл над землей от ярости… И сверху, с высоты, окружил ястребом на тещу.
– А ты чего это голос-то повышаешь?! Ты чего тут голос-то повышаешь?! Курва старая…
Соня еще не поняла, что за это можно сажать. Она только очень обиделась за мать.
– Ох, молодой…– воскликнула она.– Да тебе двадцать восемь, а от тебя уж козлиным потом пахнет.
Теща, напротив, поняла, что за это уже можно сажать.
– Так… Как ты сказал? Курва? Хорошо! Курва?.. Хорошо. При свидетелях.-Она побежала в горницу – писать заявление в милицию.– Ты у меня получишь за курву! – громко, с дрожью в голосе говорила она оттуда.– Ты у меня получишь!..
– Давай, давай, пиши, тебе не привыкать.– Веня слегка струсил вообще-то. Черт ее знает, она со всем районным начальством в знакомстве.Тебе посадить человека – раз плюнуть.
– Я первые колхозы создавала, а ты мне – курва! – громко закричала теща, появляясь в дверях.
– А про меня в газете писали, што я, хромой, на машине работаю! – тоже закричал Веня. И постучал себя в грудь кулаком.– У меня пятнадцать лет трудового стажу!
– Ничего, он тебе там пригодится.
Веню опять взорвало, он забыл страх.
– Где это там?! Где там-то, курва? Ты сперва посади!.. Потом уж я буду думать, где мне пригодится, а где не пригодится. Сажалка…
– Поса-адим,– опять с дрожью в голосе пообещала теща. И ушла писать заявление. Но тотчас опять вернулась и закричала: -Ты машину дров привез?! Ты где ее взял?! Где взял?!
– Тебя же согревать привез..
– Где взял?! – изо всех сил кричала Лизавета Васильевна.
– Купил!
– На какие деньги? Ты всю получку домой отдал! Ты их в государственном лесу бесплатно нарубил! Ты машину дров украл!
– Ладно, допустим. А чего же ты сразу не заявила? Чего ж ты – жгла эти дрова и помалкивала?
– Я только сейчас это поняла – с кем мы живем под одной крышей.
– Э-э… завиляла хвостом-то. Если уж садиться, так вместе сядем: я своровал, а ты пользовалась ворованным. Мне -три года, тебе – полтора как минимум. Вот так. Мы тоже законы знаем,
– Не-ет, ты их еще пока не знаешь!.. Вот посидишь там, тогда узнаешь.
Теща в самом деле ездила с заявлением в район, в милицию. Но про машину дров, как видно, не сказала. Ей там посоветовали обратиться с жалобой в дирекцию совхоза, так как налицо пока что – домашняя склока, не больше. Нельзя же, в самом деле, сразу, по первому же заявлению, привлекать человека к уголовной ответственности. Вот если это повторится, и если он будет в пьяном виде… Лизавета Васильевна побежала в дирекцию.
Веню вызвали.
Перед заместителем директора, молодым еще человеком, которого Веня уважал за башковитость, лежало заявление тещи,
– Ну, что там у вас случилось? Жалуются вот.,.
– Жалуются!.. Сами одетые, как эти… все есть! – стал честно рассказывать Веня.– А у меня – вот што на мне, то и все тут. Хотел раз в жизни кожан купить за сто шестьдесят рублей, накопили, а она себе взяла шубу купила. А у самой зимнее пальто есть хорошее.
