Николай Бондаренко - Будни и праздники
— Знаете что, — сказала Мэри. — Идемте ко мне. Нам никто не помешает. Поговорим, заодно пообедаем.
— Далеко ли?
— Рядом с вашим особняком.
Я не успел удивиться — Мэри подхватила меня под руку, и мы ускорили шаг. Девушка попросила рассказать о вчерашнем полете в космос. И я принялся описывать грозный железный поток, несущий над землей смертоносное оружие. Мэри прижалась к моей руке и шепотом спросила:
— А… против кого это?
— Против тех, кого господин Карл ненавидит.
— Ради бога, не говорите так, нас могут услышать… — Девушка обернулась и, убедившись в том, что «провожатые» значительно отстали, успокоилась.
— Земля наша в такой опасности, — сказал я, — словами не передашь…
— Наверное, не все так ужасно, — попробовала улыбнуться Мэри. — Если мы будем думать об этом — мы не сможем нормально жить.
— А разве мы живем нормально?
— Ну да. Я — по крайней мере.
— Кроме вас — миллионы людей!
— Они сами виноваты в своей нищете, в своей неустроенности.
— В том-то и дело, что не виноваты!
Мэри остановилась и серьезно посмотрела мне в глаза.
— Очень прошу, давайте о чем-нибудь другом.
— Что ж, попробуем.
Но разговора не получалось. Исчез между нами незримый контакт. Можно было бы бросить «до свидания» и просто-напросто уйти, но хорошее начало не давало на это права. Девушка еще поймет свои заблуждения. Человек она понимающий, добрый…
Когда проходили через парк, я поднял иссушенный лист и показал Мэри.
— Такое сейчас мое сердце…
— Вы, я вижу, великий пессимист, — ответила девушка и отобрала у меня листок. — Таких сердец, знаете, сколько! Вот мы сейчас соберем из них букет.
Нет, букет собрать не удалось. Почти все опавшие листья размокли, смялись, потеряли яркую окраску. Так что мой листок оказался единственным, и Мэри бережно несла его до самого дома.
Она жила действительно недалеко от моего особняка. Крохотный домик, крохотный дворик, крохотная дверца в ограде, оплетенной сухими стеблями хмеля. Проводя меня в свои владения, Мэри сказала, что я первый, кто переступил порог ее жилища: ей категорически запрещено приводить к себе кого бы то ни было. Да и некого приводить: живет одна, даже знакомых нет. Но, естественно, скрывать от господина Карла мой сегодняшний визит было бы нелепо…
Единственная комнатка, не считая кухни, была чистой, опрятной, на подоконнике в горшочках теснились цветы — здесь была и герань с ярко-красными цветочными гроздьями, и колокольчики — крупные, ярко-синие, и нарядные незабудки, и еще какие-то пестрые цветики, названия которых я не знал.
В комнате ничего лишнего — небольшой столик, покрытый вышитой скатертью, два стула, у входа сундук. Вот, пожалуй, и все. Чего-то все-таки не хватало, и я догадался: нет кровати. Где же девушка спит? Не на сундуке же! Я, извинившись, спросил об этом у Мэри. Она засмеялась. Дотронулась до сундука — здесь постель, и показала на стенку — а здесь пристегнуто ложе.
Была еще тумбочка, украшенная сверху вязаной салфеткой. А на ней, к своему удивлению, я вдруг увидел старую знакомую — начищенную до блеска керосиновую лампу. Я приложил палец к губам, как это делал Роб, поднял лампу и, сопровождаемый недоуменным взглядом Мэри, вынес во двор, поставил под единственным облетевшим деревом. Пусть записывает рулады ветра и прочие дворово-уличные шумы. Вернувшись, внимательно осмотрел все предметы в комнате и объяснил Мэри: не хочу, чтобы Карл нас подслушивал. Предпочитаю свободное изъяснение, без умалчиваний и настороженности. Мэри опустилась на стул и, сложив руки на коленях, как примерная школьница, изумленно наблюдала за моими действиями. Потом она сказала, что я, наверное, чересчур мнительный: не такой уж плохой человек господин Карл, а если глубже разобраться — даже замечательный. Пример тому — она сама. Кому нужна была девочка-сирота? У всех своего горя хватает. А господин Карл создал для нее все условия, предоставил жилье, обеспечил работой… Конечно, человек он необычный, сложный, но это не значит, что плохой…
Да, трудно будет переубедить девушку. По всему видно, она Карлу во всем доверяет. Я высказал эту мысль вслух и услышал подтверждение. И еще я спросил: значит, она с ним делится, обо всем ему рассказывает, особенно по интересующим его вопросам? Мэри утвердительно кивнула: да, это даже входит в ее обязанность. Значит, продолжал я, о нашем разговоре она тоже… донесет?
Мэри смутилась. Донесет? А если это нужно для дела?
В опасное русло повернул разговор, может привести к разрыву… А так не хотелось вражды, даже размолвки; девушка, я чувствовал, еще многого не видела, а то, что видела, объясняла чужими, не выстраданными словами… И самое главное — по неведению, по наивной доверчивости верно служила самым оголтелым врагам человечества…
Ну что ж, говорю я, не буду разубеждать в том, к чему вы привыкли. Однако я не смогу быть с вами откровенным до конца. Почему? Да потому, что мои слова станут известными Карлу, и многих хороших, настоящих людей я приговорю к смертной казни.
Мэри покачала головой. По ее мнению, я опять преувеличиваю. Она молча вышла на кухню и застучала посудой. Появилась опять и объявила, что сейчас будем обедать. Поставила разогревать.
Мэри попросила объяснить — ей не совсем понятно, почему я вынес лампу.
— В ней записывающее устройство.
— Вы, наверное, помешались, — усмехнулась она. — Шпиономания какая-то…
— А вы проверьте. Ну, нечаянно уроните, разбейте. На всякий случай и в сумочке своей покопайтесь. Пудреницу осмотрите и все другое. А лучше всего покопайтесь в себе. Вы найдете такое, очень важное, на что до сих пор не обращали внимания.
— Давайте договоримся, — попросила она. — Не нужно меня агитировать.
— Нужно. Иначе вы опять попадете в чернильницу.
— Теперь не попаду, — улыбнулась Мэри. Она принесла хлеб, наполнила две тарелки супом. Пригласила к столу.
— Ешьте. Вы первый, кто пробует мою кулинарию.
Я с удовольствием вычерпал душистый, вкусный бульон с белоснежными дольками картофеля и поблагодарил девушку.
— У вас есть друзья?
— Да, один есть.
— Расскажите. Не бойтесь, — добавила она. — Все останется между нами.
Мне было по-настоящему хорошо. Человек мне верил и я верил человеку. Я видел в нем его лучшее предназначение и не сомневался, что его душа раскроется до конца.
Я начал рассказ о Робе. О его трудной жизни. О невесте, которая стала женой богача. О его бедных родителях, которые до сих пор стараются помогать сыну. О бесконечных преследованиях. О том, что господин Карл очень боится этого человека и повсюду ищет его — опаснейшего историка…
О многом мы еще переговорили. Я даже рассказал о странном карловском глобусе со светящимися точками и продовольственном складе. Мэри была поражена этим почему-то больше всего. Она и не подозревала! Хотя десятки раз ходила мимо железных ворот и не один раз была в библиотеке…
— Все, — резюмировал я. — Теперь я полностью в ваших руках.
Уходил с хорошим настроением. Я не помнил, когда мне было так легко. На прощание я осмелел и галантно поцеловал девушке руку.
Лампу, естественно, вернул на прежнее место.
Размышляя потом о событиях прошедшего дня, перебирая в памяти долгий разговор с Мэри, я вдруг испугался: не изменится ли резко поведение девушки после всего, что она узнала? И на другой день, входя в карловскую приемную, я прежде всего изучающе посмотрел на Мэри. Нет, изменений не находил. Не считать же ее более теплое приветствие признаком грядущих роковых перемен. Я и сам стал более внимательным, разве это не естественно после вчерашнего…
Мэри сказала, что господин Карл не совсем себя хорошо чувствует, он хотел бы поговорить со мной у себя, в домашних условиях. Он просил справиться, не стеснит ли меня столь необычная форма приема. Я ответил, что весьма благодарен за высокую честь, и зашагал вслед за девушкой. Спустились на первый этаж, и Мэри шепнула: здесь живет господин Карл. Весь этаж — его, так сказать, квартира. И добавила, что вечером будет ждать меня.
Вслед за Мэри, по сплошным коврам, я медленно, по-кошачьи неслышно двигался по лабиринтам комнат, удивляясь, как ловко девушка находит дорогу. Она, судя по всему, здесь бывает нередко…
Кажется, последняя дверь. Мэри просит подождать и уходит. Сразу же объявляет: можно!
Я громко произношу установленное приветствие, и Карл с досадой поднимает руку: да, да, понятно, только тише… Он в махровом цветастом халате, среди зеркально-коврового великолепия возлежит на диване. Вокруг него подушки, лоб обвязан ослепительно-белым платком.
— Мне бы сейчас лежать, — жалобно говорит он. — Но нельзя. Дела не позволяют. Пожалуйста, Ри, подвиньте стул молодому человеку. — Мэри подносит к дивану мягкий резной стул, и Карл, закрыв глаза, удовлетворение кивает. — Умница, Ри. Теперь оставь нас. Женщинам не все нужно знать.
