Виктор Устьянцев - Крутая волна
— Стой! — рявкнул боцман. — Куда прешься, чумазая харя, не видишь, вымыто?
Заикин остановился и весело доложил:
— В гальюн приспичило, вашскородь!
Боцману польстило, что матрос назвал его как офицера — высокоблагородием. И он уже менее строго сказал:
— Бери вон тряпку и затирай то, что наследил.
Пока Заикин затирал оставленные им грязные следы, боцман стоял над ним и рассуждал:
— Я бы ваше чумазое племя совсем не выпускал на верхнюю палубу. Одна грязь от вас, да и вид кораблю портите. Что задницей на флаг уставился, а ну повернись!
Боцман поддал матросу под зад. Заикин быстро, как пружина, распрямился, и в то же мгновение Пузырев почувствовал оглушающий удар в ухо. Пытаясь удержаться на ногах, боцман схватился за робу Заикина, рванул его к себе и прошипел:
— Ты што? На кого руку подымаешь?
Заикин растерянно смотрел на него, он и сам не ожидал, что ударит боцмана, это была какая- то мгновенная, бесконтрольная реакция. Теперь, осознав, что произошло, Заикин, досадливо подумал: «Так глупо получилось!» Он пытался осто рожно высвободиться, но Пузырев вцепился еще крепче и теперь уже громко орал:
— Я тебя, сукиного сына, на каторгу за это упеку!
Крик боцмана не пугал Заикина. Его больше волновало, как бы боцман не нащупал лежавшую под тельняшкой листовку. Пять минут назад в котельное отделение прибежал сигнальщик Зотов и сказал, что от берега отвалил полицейский катер, на корабле будет обыск. Заикин сначала хотел незаметно сунуть листовку в топку, но, как назло, в котельном отделении торчал механик, едва удалось отпроситься у него в гальюн.
Нет, крик боцмана не пугал Заикина. Но этот крик привлек внимание вахтенного офицера старшего лейтенанта Колчанова, он вышел из рубки и строго спросил:
— В чем дело, боцман?
Боцман выпустил Заикина, вытянулся и доложил:
— Так что, вашскородь, дерется!
— Кто дерется?
— Вот матрос Заикин. Ударил в ухо.
— Вы с ума сошли! Заикин, это правда?
Заикин понимал, что, если сознается, ему грозит суд. С листовкой удалось выкрутиться, спасла роба. Жесткий брезент ее заглушил хруст бумаги. Но и за то, что ударил старшего — по чину, полагаются в лучшем случае штрафные роты. Может, не сознаваться?
— Нечаянно я их задел, — сказал Заикин. — Наследил я на палубе, боцман заставили меня подтереть. Как я повернулся задом к флагу, они мне под этот зад пнули, я выпрямился и нечаянно задел боцмана плечом. Вон и Демин видел.
Колчанов повернулся к Демину:
— Видел?
— Так точно, вашскородь! Все так и было, как Заикин обсказал. Нечаянно вышло.
И хотя Колчанов отлично видел багровое ухо боцмана и понимал, что матросы врут, решил принять их версию. Как бы там ни было, случилось это на его вахте, а наживать лишнюю неприятность незачем. К тому же боцмана. Пузыре- ва он не любил и сейчас, отведя его в сторону, сказал:
— Полиция на корабль идет, надо принимать катер, так что сейчас не до этого. Потом разберемся. Надо поскорее сдать приборку, идите докладывайте старшему офицеру.
И боцман побежал, но не к старшему офицеру, а в свою каюту. Там у него на дне сундучка лежали две серебряные ложки, украденные. из сервиза барона Осинского.
2Демин говорил сердито:
— Хорошо еще, что я тут оказался, а не другой кто. И то неизвестно, чем дело кончится, боцман вряд ли будет молчать. И как тебя угораздило?
— Черт его знает! Я и сам не ожидал, что смажу его в ухо, — огорченно признался Заикин.
— Драть тебя за это мало! — сказал Зотов. — Нас выдержке учишь, а сам…
Клямин сидел в углу, хмурил свои густые брови и молчал. Наконец тоже выдавил:
— Неладно вышло. Пузырев, ясное дело, сволочь, а ты из‑за него в каторгу мог угодить.
— И ведь может еще угодить! — подхватил
Демин. — Если Колчанов даст этому делу ход, полевого суда не миновать.
— Колчанов не даст, — уверенно сказал Шумов.
Все обернулись к нему.
— Почему? — спросил Заикин.
— Так вот, не даст, и все. Я вам еще не говорил, а ту листовку‑то он нашел. И никому о ней не сказал.
— Может, притаился, выжидает?
— А чего ему выжидать? Он не Поликарпов. Вспомните, как он в этой истории с капустой помог нам. У меня такое предчувствие, что он нашу сторону держит.
— Предчувствиям в нашем деле доверяться опасно, — заметил Демин.
— А хорошо бы нам и среди офицеров хотя бы одного своего заиметь, — сказал Заикин.
— Ни одному из них нельзя доверять, — возразил Зотов.
— Баре, они и есть баре, — сказал Клямин. И тихо добавил: — Полундра! Карев на горизонте.
— Нюхает, сволочь! Вот бы кого за борт спустить.
Карев вывернулся из‑за башни и пошел к ним, поигрывая висевшей на цепочке никелированной дудкой. Он очень гордился этой дудкой как символом его неограниченной власти над матросами. Стоило ему взять дудку за никелированный шарик, поднести ко рту, дунуть — и каждое его слово будет уже не просто словом, а командой, которую каждый матрос обязан выполнить беспрекословно.
Но на этот раз Карев свистеть в дудку не стал, а подсел к матросам и почти ласково спросил:
— О ч: ем толкуете, земляки?
— Про погоду, — ответил за всех Клямин. — Зима, а тут сыро. У нас в эту пору сугробы до крыши наметает. Ребятишки мои, поди, без дров- то околевают.
— Выживут! — уверенно сказал Карев. — Должок‑то помещику выплатил?
— Куды там! Последнюю коровенку забрал, ирод!
— А ты, Шумов, об чем печалишься? Слыхал я, девка у тебя на берегу завелась?
— От кого слыхали?
— Минный офицер Поликарпов сказывал. Он за тебя и перед старшим лейтенантом Колчановым просил, чтобы на берег пустил. Ну и я тоже просил. Пускают, значит. Как подойдем к стенке, так и собирайся.
— Покорнейше благодарю, господин унтер- цер! — рявкнул Гордей.
— Ладно, потом сочтемся, — снисходительно сказал Карев, поднимаясь с палубы.
Когда он ушел, Заикин сказал:
— Это хорошо, что тебя пускают, хотя и подозрительно. Смотри, как бы Поликарпов не выследил. На этот раз к Ивану Тимофеевичу пойдешь не ты, а Зотов, его тоже пускают в город.
Гордей огорчился. Как только корабль пришел на рейд Ревеля, Гордея неудержимо потянуло на берег. Он упрямо убеждал себя в том, что просто соскучился по земле, по городу, что эта тяга к берегу — обычная потребность долго плававшего моряка. Но после того как Заикин сказал, что ему не следует идти в тот маленький домик под черепичной крышей, у Гордея пропало желание идти на берег и он догадался, что обманывал себя, что ему очень хотелось видеть именно Наталью. Он еще не знал, почему ему хотелось ее видеть:
потому ли, что она так похожа на Люську Вицину, или просто она сама по себе понравилась. Как бы там ни было, он злился сейчас на Заикина. А тот, ничего не подозревая, говорил:
— Случай с капустой показал, что мы плохо знаем настроение экипажа. В минной части у нас вообще никого нет, боцманская команда тоже без нашего влияния. Осторожность осторожностью, но бездействовать нам нельзя. Ты, Демин, возьми- ка на себя боцманов.
— Боцманов мне теперь нельзя, — сказал Демин. — Пузырев после этого близко меня не подпустит.
— Тоже верно, — согласился Заикин. — Тогда придется тебе, Зотов, заняться боцманами. А ты, Гордей, займись минерами. У тебя видишь какая дружба с Поликарповым. Вот и используй ее.
— Как? — спросил Гордей.
— Это уж сам думай. Только смотри не попадись. А тебе, Демин, придется заняться старшим лейтенантом Колчановым. Возможно, он захочет выспросить тебя насчет моей стычки с Пузыревым, вот и прощупай. А не спросит — сам почаще лезь на глаза. Надо бы нам и к унтер — офицерам хорошенько приглядеться, среди них тоже есть люди подходящие, хотя и выжидающие пока. Назревают большие дела, недаром полиция даже к нам пожаловала.
— Что‑нибудь нашли?
— Нет. Но сам факт, что полиция обыскивала военный корабль, весьма показателен. Не думаю, чтобы барон Осинский сам разрешил это делать. Наверное, приказали сверху. А там ведь тоже не очень любят полицию. Если уж белая кость морского офицерства якшается с полицией, значит, дела у них неважные. Есть сведения, что в Петро граде да и по всей России опять неспокойно. Тебе, Зотов, надо получить у Ивана Тимофеевича более подробную информацию об этом. Революция вот — вот начнется, нам надо не упустить момент.
— Упустили уж, — насмешливо заметил молчавший до этого матрос Глушко. — Мы ведь могли ее начать, если бы ты, Николай, не отговорил матросов. Шибко они тогда озлились за капусту, в один миг могли скидать всех офицеров за борт.
— Всякое преждевременное выступление будет предательством революции, потому что дает возможность царскому правительству расправиться с нами поодиночке…
