Вениамин Каверин - Избранное
Пятьсот рублей нужны сегодня или завтра, а у нее — она открыла сумочку — двенадцать.
— Ужас какой! — грустно сказала она псу и, бросив сумочку на диван, пошла умываться.
Умываясь, она думала о том, что Неворожин прав — надо выйти замуж. Это утомительно, иногда мерзко. Но, черт побери, что же делать? В конце концов, брак основан на вежливости, а вежливости у нее хватит. Но за кого?
Даша просунула голову в ванну и сказала, что чай на столе и звонил Дмитрий Сергеевич. За Митю?.. Она засмеялась. Ко всем долгам еще и Митю!
Вчерашняя «Вечерняя» лежала на диване в столовой, она просмотрела ее, начиная с четвертой страницы и кончая первой. В «Солейле» последние дни шла «Парижанка», а она еще не собралась посмотреть. Ставил Чаплин — и, говорят, превосходно. Умер академик Лапотников, — одним женихом меньше. Оппозиционеры исключены из состава правительства. Она дважды внимательно прочитала постановление, напечатанное мелким шрифтом на второй странице. Мелким шрифтом — это ее поразило. Она съела три бутерброда с сыром, думая об этом. Сыр был очень хорош, русско-швейцарский, с большими дырками. На бутербродах она закладывала их маленькими кусочками, чтобы было вкуснее. Пес вошел в столовую и, повесив большую голову, приблизился к ней. Она бросила ему печенье, залпом выпила холодный чай и принялась за фельетон, кокетливый и пресный. Потом, сощурившись по-мужски, вдруг посмотрела на всю газету, как смотрят на человека, с головы до ног, одним взглядом. Где-то должны же быть хотя бы нечаянные совпадения с теми разговорами, которые она почти ежедневно слышала в своем кругу. Эта шаткость, неуверенность. Ничего! Ничего! Ничего нет. Если хладнокровия хватает на то, чтобы такие вещи печатать мелким шрифтом, — ничего нет, и слухи преждевременны, а может быть, и просто вздорны.
Варвара Николаевна была уже одета и собиралась уходить, только нужно было еще позвонить портнихе, когда явился Дмитрий Бауэр. Он был в кепке и осеннем пальто, полосатый шарф вокруг шеи и трость; весь в снегу, мохнатый, веселый, заиндевевший, как лошадь.
— Такой снег, да?
Дмитрий скинул пальто, побежал в столовую и сел на диван, поджав под себя ноги.
— Варенька, чаю — или между нами все кончено!
— Чай уже простыл, а я не пойду просить Дашу. И вообще мне некогда, — сердито сказала Варвара Николаевна.
— Дорогая, позовите Дашу, она все для меня сделает, она меня любит.
— Не позову. Вот, пейте, если хотите, холодный.
— Варенька, я вас понял наконец! Вы хотите удивить мир злодейством.
Страдальчески морщась, он выпил чай и встал.
— Сударыня, я ожидал встретить прием внимательный, даже сердечный, — подражая известному плохому актеру, фальшивым голосом сказал он, — и вот отшит, как последняя сволочь. Я пришел к вам, гонимый людьми, преследуемый судьбою…
— Митя, полно вам дурачиться. Сегодня ничего не выходит у вас. Очень плохо! И вообще мне пора. Вы меня проводите? Ну, так одевайтесь, а я пока позвоню портнихе.
Снег уже почти прошел, когда они спустились вниз, но все были запорошенные, пушистые — люди и лошади; и улица Рылеева, всегда некрасивая и простая, стала торжественной и добродушно-парадной.
— И совсем не холодно, — сказала Варвара Николаевна. — А вы замерзли…
— Варенька, вы сегодня в дурном настроении. — И Дмитрий взял ее под руку. — Ну, говорите — что случилось?
— Ничего не случилось. Митя, вы продали бы меня за сто рублей?
— Нет.
— А за триста?
— Тоже нет.
— За десять тысяч?
— Нет.
— Ну, за два, три миллиона?
— Я взял бы еще больше! — смеясь, сказал Дмитрий. — Теперь я знаю, что случилось. У вас нет денег, Варенька, признавайтесь!
— Спасибо! Еще признаваться. Только этого не хватает.
— Хотите, достану?
— Не хочу, не хочу. Вы еще убьете кого-нибудь или ограбите.
Дмитрий вдруг замедлил шаги; она взглянула на него с любопытством.
— Знаете, ведь у меня очень много денег, — немного побледнев и робко улыбаясь, сказал Дмитрий, — но я, как говорит мой друг Неворожин, недальновиден, и потому нищ. Но все-таки, Варенька? Сколько вам нужно?
Они вышли на проспект Володарского. Даже трамваи несли снег на подножках, на фонарях, на поднятых перед вожатыми стеклах. Окна были обведены им. Он был всюду и очень похож на борную кислоту, как будто весь город засыпали борной кислотой. Букинисты стыли у своих ларей, засунув руки в рукава, мрачно переставляя ноги.
Хоть Варвара Николаевна и сказала, что совсем не холодно, но через каждый квартал забегала греться. Так они вдруг оказались в магазине Охотсоюза. Не зная, что спросить, Дмитрий сперва потребовал, чтобы ему показали винчестер, а потом спутал сетку для ловли птиц с рыболовной. Похожий на Болдуина работник прилавка посмотрел с презрением и молча погладил пробор. Они вышли, насилу удержавшись от смеха.
В антикварном магазине, где можно было ничего не спрашивать, они долго ходили среди гор и развалин старой мебели, столов, стульев, комодов и диванов, наваленных друг на друга. Страшные дедовские буфеты еще пахли жильем, гвоздикой, сухой апельсинной коркой, а другие, только что подновленные, — дешевым лаком. Мебель была плохая, все больше рухлядь, которую ставили на комиссию безработные наследники аристократических семейств и разоренная буржуазия.
— Митя, мне на Садовую. Если в каждый магазин заходить, мы никогда не доберемся. Какой это стиль?
— А черт его знает…
— Ну и стыдно, вы же когда-то в Академии художеств учились.
Приятель Дмитрия Блажин остановил их, едва они вышли из антикварного магазина, и они простояли несколько минут, разговаривая о «Парижанке», о знакомой застрелившейся на днях балерине, о том, что ни у кого нет денег. Блажин, замерзший и безобразный в своем франтовском пальто, успел на ходу рассказать два плохих анекдота.
— Митя, у вас все приятели такие же дураки? — спросила Варвара Николаевна, когда они расстались.
— Не все, но много.
— А зачем они вам?
— Для коллекции. Я коллекцию собираю. Есть очень забавные. Один инженер, теперь, по призванию, аптекарь. Другой с бакенбардами, под двадцатые годы. Два писателя — и довольно известных. Они у меня по жанрам делятся. Дураки развратные, восторженные, унылые и дураки-дипломаты. Много… До сорока номеров. Кстати, вот, куда мы сейчас зайдем. К Борису Александровичу, в «Международную книгу».
— Почему кстати? Он тоже в вашу коллекцию входит?
— Нет, он не входит, — серьезно возразил Дмитрий. — Он умный. Пошли, да?
— Нет, нет, я не пойду, — сказала Варвара Николаевна, вспоминая с недоброжелательством, какое у Неворожина было лицо, когда он спал, а она сидела подле него и думала. — Мне некогда, а вы идите.
— Варенька, на десять минут. Я только спрошу у него, можно ли умереть от любви, и мы сразу же отправимся дальше.
— Что спросите?
— Можно ли умереть от любви? — серьезно повторил Дмитрий.
— Митя, вы еще маленький и сумасброд. Зачем вам это знать?
— Это очень важно. Я люблю одну женщину и боюсь умереть.
— Кого же вы любите?
— Вас.
Варвара Николаевна посмотрела на него. Не останавливаясь, он несколько раз подряд поцеловал ее руку, все пальцы по очереди, а потом — в маленькое круглое отверстие, там, где застегивалась перчатка.
— Старо, старо, — сказала она, совсем как Неворожин. — Впрочем, пойдемте. Я не хочу, чтобы вы умирали.
Знакомый служащий сказал им, что Неворожин наверху, в отделе подписки. По узкой винтовой лестнице они поднялись наверх и попали в закоулок, заваленный книгами и похожий на балкон; с одной стороны были устроены перила. Полная белокурая женщина стучала на машинке, и раздвижные лесенки были приставлены к многочисленным книжным полкам, дотянувшимся сюда, казалось, из первого этажа магазина. На одной из лесенок стоял с раскрытой книгой в руках Неворожин. Дмитрий окликнул его, он перешагнул через несколько ступенек и спрыгнул с неожиданным проворством.
— А, очень рад!
Закоулок был такой маленький, а они были такие высокие и большие, что Неворожин должен был убрать несколько лесенок, прежде чем начать разговор.
— Борис, мы к тебе по очень важному делу, — начал Дмитрий и отвел глаза, чтобы не рассмеяться, — Нам нужно узнать… Варенька, а может быть, не стоит его спрашивать? Он ведь в этих делах…
— Нет, спросите.
— Нам, видишь ли, нужно узнать… — он не окончил и чуть заметным движением глаз указал на машинистку.
— Мария Эдуардовна, вы еще не отправили письма? Будьте добры, отнесите вниз и попросите Гурьева это сделать.
Машинистка вышла.
— Ну? — улыбаясь спросил Неворожин.
— Нам, видишь ли, нужно узнать от тебя, — в третий раз начал Дмитрий, — можно ли умереть от любви?