Илья Лавров - Галя Ворожеева
— Понимаешь, я случайно узнала, — проговорила Маша, тоже гребя руками.
— Что узнала?
Комары вились вокруг мокрого лица, сильное течение пыталось утащить Галю. Оно вымывало из-под ее ступней сыпучий песок. Галя боролась с рекой, клонясь вперед, грудью разбивая несущуюся воду.
— Ты думаешь, почему Витька зачастил в село? К Люське он ездит, к библиотекарше. Поняла? Вечером на велосипед — и к ней, а утром — обратно. И все шито-крыто.
Галя перестала грести, река сразу же повалила ее, понесла. Маша ринулась за ней и, догнав ее, поплыла рядом.
— Я его, дуролома, разделала на все корки, — громко продолжала Маша. — Прямо так и влепила ему: «Бессовестные твои шары!» А он этак нахально: «Я — не запряженная кляча. Куда хочу — туда скачу!» А я ему: «Так что же, по-твоему, хочу — унижу человека, хочу — совру, хочу — украду? Долой совесть! Долой честность! Они ведь руки связывают, ноги спутывают. Не воля это, а распущенность». В общем, я ему, Галка, дала жизни. И ты его отшей! Не будь мямлей. Такое прощать нельзя. Вообще-то он просил меня молчать. Но разве я могу допустить, чтобы тебя водили за нос?
Галя поплыла к берегу, сильно ударяя по воде ладонями и выбивая ногами фонтаны брызг. Наконец она вырвалась из реки на берег; с нее сбегала вода, губы на бледном ее лице посинели, и вся она дрожала.
— Гони его от себя, — решительно сказала Маша, выбираясь следом за ней. — Гони! Он же подлец!
Комары облепили, жалили, а Галя, не замечая их, отжимала на себе трусики. Выше колен розовели два шрама, — в этих местах взяли кожу для Стебля.
Галя оделась.
— Ты иди обедай, я сейчас, — и скрылась среди кустов, за которыми слышались голоса парней.
Виктор несся по пояс в траве, на бегу снимая рубаху. Галя появилась из-за кустов боярки, и он обрадовался, бросился было к ней, но тут же остановился, увидев ее испуганное лицо.
— Как же это, Виктор, получилось? — прошептала она, только сейчас до конца поняв всю непоправимость беды и ужаснувшись этому. — Как же это?.. Что же теперь?..
Виктор понял, что Маша все рассказала. Он растерялся. Не зная, что сказать, он хлопал рубахой по голой спине, отгоняя комаров.
Галя резко повернулась и побежала к трактору. Виктор тоже сорвался с места, волоча по траве рубаху, догнал ее и, забегая то с одной стороны, то с другой, невнятно бормотал:
— Я же не хотел так, Галя! Клянусь! Все это как-то, черт ее знает… Все по-дурацки вышло… А ты для меня… — он пытался заглянуть ей в глаза. Она уже не бежала, а молча шла, глядя вперед, будто никто и не метался вокруг нее. Виктор отстал, смотрел ей вслед.
— Черт меня дернул, — пробормотал он, вспоминая о своих недавних поездках к Люсе…
Отчаявшись получить то, о чем тоскует каждая женщина, — любовь, Люся решила просто зазвать к себе Виктора. Однажды, приехав с сенокоса, он зашел к ней. Когда они выпили по стакану портвейна, Люся вдруг обняла его за шею и, смеясь, будто дурачась, заблажила:
— Ах ты, мой золотой да серебряный! Женился бы ты на мне. Я бы так тебя любила! Я бы на тебя молилась.
— Не дури, — засмеялся Виктор.
А уж так ли она дурила? Слишком истерическим был ее смех, слишком несчастны были ее глаза. Случившееся представлялось Виктору простым дорожным приключением.
Когда же он подумал о Гале, он беспечно отмахнулся: «А! Не узнает. Да меня, в конце концов, не убыло. И потом — я же не собирался жениться на Галке. Ничего я ей не обещал, ни в чем не клялся. Значит, и обмана никакого нет. Ну, нырнул разок-другой к Люське — подумаешь! Никаких чувств у меня к ней нет. Человек я вольный. А Галя… Галя для души».
Галя забралась в кабину трактора, захлопнула дверцу и скорчилась на сиденье. Ей не хотелось жить, ей казалось, что все отвратительное — непобедимо…
Где этот венок из бабочек вокруг лужи? А гаснущие лилии в сумерках, а костер Уа-та-Уа и черные тальники на белых песках? Да было ли все это? А если было, то как же он решился предать все это?
Столкнувшись впервые с таким, Галя растерялась и не знала, что ей теперь делать, как жить? Она сжала виски ладонями — так разболелась голова. Ее пересохшие, колючие губы пылали.
Галя тоскливо смотрела на березняк, в котором таился ее малинник. Теперь он, связанный с Виктором, был ей страшен, она уже никогда не придет к его ягодам, к его летучим малиновкам…
20Еще на сенокосе Стебля вдруг сразила страсть к пению, и он принялся петь романсы, вернее, один романс: «Очи черные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные». А еще вернее, он пел половину этого романса, потому что больше ничего не знал. Если он оказывался в поле один, то с упоением, зажмуриваясь, вопил: «Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы расцелуемся», если же рядом находились ребята, он бубнил себе под нос, немилосердно перевирая мотив: «И обнимемся, и забудемся».
С тех пор, как Стебель встретился с Машей на кладбище, он понял, что гнусные вихры его могут испортить ему всю жизнь. Он обливал их на ночь водой, плотно приглаживал, причесывал и обкручивал голову полотенцем, а потом долго не мог уснуть — голове было неловко на твердых узлах. Утром он снимал чалму и с умилением смотрел в зеркало на плотно прилипшие волосы. Но тут же вихры начинали медленно и упрямо подниматься. А через минуту они, будто издеваясь над ним, уже торчали браво и нагло. Стебель приходил в отчаяние…
Ребята на комсомольском собрании решили по-настоящему вникнуть в работу друг друга. Каждый должен был как бы отчитаться перед товарищами. Первой пригласила всех к себе на ферму Маша.
Ребята шли по гулкой лесной дороге, голося песню, а Стебель и Маша улизнули от них, пробирались напрямую через чащу. Лес тонул в тумане, из него сосны проступали смутно. На кончиках хвоинок зрели капли.
Стебель остановил Машу, преданно глянул ей в глаза, обнял. Маша хотела освободиться из его рук, но Стебель не отпустил, а ей и самой было приятно в этих руках. Молоденькие сосенки кололи их со всех сторон ершистыми, мокрыми ветками.
— А, черт возьми! — вдруг воскликнул Стебель, сгреб с головы кепку в кулак, хватил ее об землю. — Сегодня же, прямо на ферме, скажу ребятам, что мы поженимся, и никаких гвоздей! Все!
Маша смеялась, глядя в его лицо, — отважным и отчаянным показался ей Стебель.
— Ой, Валерка, ты вспыхиваешь, как порох! Ну, чего ты горячку порешь? Попробуй только сказать ребятам, знаешь что я сделаю?
— А что?
— Колодезной водой окачу тебя, чтобы остыл.
И они засмеялись. Но Стебель тут же нахмурился.
— Ты, что же, не хочешь выходить за меня замуж?
— Всему свое время. Я сама назначу срок, — строго проговорила Маша.
— Только ты уж не тяни, — умолял Стебель. — Неужели и у меня будет семья? Моя, собственная? — изумился он. — А знаешь, мне очень твои старики нравятся. Мы с отцом охотиться будем, куропатками, зайцами вас кормить станем! И домик ваш мне нравится.
Машин дом стоял на берегу реки у леса. Ели колючими лапами мели по его окнам, по бревенчатым стенам. Стебля умиляло, что прямо во дворе росли две сосны, сорили шишками на крыльцо, в кадушки, на крышу. Он слыхал, как ведро у колодца гремело, когда в него падала шишка. Маша вытаскивала из колодца воду, и в ведре плавали шишки и хвоинки. Прямо во дворе мелькали и дрозды-рябинники, и горихвостки, и сороки, а по стволам сосен шныряли пепельные поползни. Намотался безродный Стебель на ветру и теперь мечтал поселиться в Машином царстве.
Маша взглянула на его лицо и подумала: «Ничего-то он не может скрыть, вся его душа как на ладони». И никому она не верила так, как Валерке, и гордилась им и была счастлива, что такой парень полюбил ее…
Они пришли раньше ребят, распахнули дверь в длинную, шумную ферму. В ней было чисто, Маша сама побелила стены.
Наконец пришли ребята.
— Ну, показывай свой зверинец! — крикнула Тамара.
— Эк их, оглушили!
— Вот бы парочку поджарить! — скалил зубы Шурка.
— Входите, ребята, входите, — приветливо встречала Маша. На голове ее цвел кокетливый платочек, завязанный под подбородком.
— Входите, входите, — приглашал из-за ее спины и Стебель, сбивший кепку на затылок.
— А ты чего приглашаешь? — спросила Галя. Она улыбнулась, но улыбка у нее получилась грустной и болезненно слабой.
— Тоже хозяин нашелся!
— Ишь ты, какой свиновод!
— Он свинство разводит! — объяснил Шурка.
Ребята захохотали.
— Ну, Маша, показывай, — ласково попросила Галя, лицо ее было бледным, и она как-то зябко пожимала плечами.
— А чего тут показывать, все на виду.
Со всех сторон неслись хрюканье, визг. Из клетки в клетку перепархивали воробьи. Воздух был душный, тяжелый, теплый.
