Юрий Герман - Наши знакомые
— Ничего, — тихо сказала Антонина, — мне просто вдруг показалось, что Аркадий Осипович устал. А если нет, так я очень рада. Пойдем.
На огромной сцене было полутемно и холодно. Какие-то люди в фартуках, стоя на большом ящике, чем-то грохотали и ругались друг с другом. Сверху из мрака медленно спускалась стена с воротами. Пахло лошадьми.
— Теперь я не знаю, что вам и показать, — сказал Аркадий Осипович, — Возьмете да и обидитесь.
— Все показывайте, — попросила Зверева, — пусть себе Старосельская дуется.
— Вовсе я не дуюсь, — сказала Антонина и осторожно дотронулась до рукава артиста. — Не сердитесь, Аркадий Осипович.
— Мир?
— Мир!
Он пожал ее руку и, не выпуская, повел Антонину за собой.
— И вы мне дайте руку, Рая, а то здесь упасть можно… Осторожно, веревка.
На секунду Антонине стало обидно, что Аркадий Осипович ведет за руку и Звереву, но это сейчас же прошло.
— Аркадий Осипович, а кто Надя? — спросила она. — Артистка?
— Артистка.
— Знакомая ваша?
— Да.
— Почтеньице, Аркадий Осипович, — закричал сверху глухой голос, — чего поздно гуляете?
Артист ответил, что показывает театр своим дочкам, и спросил, хорошие ли дочки.
Наверху помолчали.
— Что ж, плохие? — спросил артист.
— Молоды вы для таких дочек.
— А вот дочки! — крикнула Антонина и тотчас же испугалась своей дерзости.
Артист засмеялся и начал объяснять.
— Ну вот, — говорил он, — это колосники, видите? Там вверху. Видите?
— Видим, — в один голос отвечали Рая и Антонина.
— А вот это падуги, это сукна, это портал — видите, щиты такие?
— Видим.
— Вот это и есть портал. А это машина для грома, она на завтра нужна. Дядя Коля, — вдруг крикнул Аркадий Осипович, — покажи моим дочкам гром.
— Гром так гром, — сказал дядя Коля и завозился в темноте.
— Только постепенно, — сказал Аркадий Осипович, — а то сразу оглушишь…
Гром не понравился.
— Вовсе все-таки не похож, — сказала Рая, — чувствуешь, что железо. Нет, природу не подменишь.
— И очень даже подменишь, — обиделся дядя Коля, — скажите, какие разборчивые!
Антонине стала жалко дядю Колю, и она сказала, что не очень непохоже.
— А вот пулеметная стрельба, — крикнул дядя Коля и поднял такой оглушительный треск, что девочки зажали уши руками. — Может, скажите, непохоже?
— Похоже.
— То-то, — произнес дядя Коля и исчез в темноте.
— Ну, дети, теперь ужинать, — сказал Аркадий Осипович, — уже поздно.
— Что ж делать? — шепотом спросила Рая у Антонины. — Думай скорей, Старосельская!
Артист опять шел впереди, ссутулившись и сунув руки в карманы.
— Пойдем, — решила Антонина, — все равно.
12. Ты в него влюблена
Когда они вышли из театра на улицу, Аркадий Осипович взял обеих девочек под руки и предложил:
— Хотите, ко мне зайдем? У меня сука ощенилась.
— Но уже поздно.
— Ничего.
Пока он открывал своим ключом дверь, Рая успела шепнуть Антонине, что просто некрасиво идти ночью в дом малознакомого человека.
— Ну и не ходи, — ответила Антонина.
Рая сделала большие глаза, потом поджала губы и сказала, что в таком случае нарочно пойдет.
В огромной комнате, заваленной книгами, пахло табаком, нафталином и собаками.
В камине пылали смолистые поленья, от их треска в комнате было очень уютно и весело. Языки огня отражались в стеклах портретов, плясали на позолоте рам, на лаке рояля, на дубовой отполированной панели, которой была отделана комната.
Дези долго зевала и потягивалась, царапая когтями паркет, и ни за что не хотела показать, где щенята.
— Опять в нотах устроилась, ведьма, — сказал Аркадий Осипович и, как был, в шубе и в шапке, полез под большой рояль. — Держите! — крикнул он оттуда. — Это, кажется, Клин, это Большая Вихнера, это Бологое, это Любавь, это Малая Винтера. Пять, правильно?
— Правильно, — кричала Рая, — ух, какие хорошие… Породистые, да? — спрашивала она, повалившись со щенятами на ковер. — Большие-пребольшие. И кобели, и сучки, — бормотала она, — это кобелек, это тоже кобелек, а уж это сучка… Ах ты моя милая… У нас тоже собака была, но простая сука, и вот она ощенилась, — кричала Рая так, точно все оглохли, — мама боялась отличить, какие кобельки, а какие сучки, а я, представьте, сразу отличала и ничуточки не ошибалась. Но потом наша собака так злилась, что ужас, молока у нее, кажется, не было.
— Нет, у моей Дези молока много, — с гордостью сказал артист, — смотрите, какие они все толстые…
— Это потому, что собаку хорошо кормите, а мой папа в то время был без работы, наша Кутька сырую картофельную кожуру лопала.
Все они — Аркадий Осипович, Рая и Антонина — сидели на ковре. Дези лакала из плошки, щенки тоненько скулили и кувыркались один через другого…
«Как бы я эту комнату прибрала, — с жадностью думала Антонина, — как бы я всю пыль вытерла, ковры вытрясла, книги сложила… Разве так можно жить? Ну, вдруг ему какая-нибудь книга понадобится, где он ее разыщет в этом беспорядке? А я бы ему каталог завела, как в библиотеке».
— Им блох надо непременно вычесывать, — все кричала Рая, — у вас есть частый гребешок, такой, которым вшей вычесывают? Вот если бы был, я бы их сейчас всех вычесала.
— Мармеладу хотите? — спросил Аркадий Осипович.
— Хотим, — сказала Рая.
Пока Аркадий Осипович ходил за мармеладом, подруги чуть не рассорились. Рая сказала, что ей очень неприятно, так как она, видимо, портит Антонине настроение своим присутствием.
— С ума сошла?
— Ум ни при чем. Я ясно видела, что ты хочешь меня спровадить…
— Как спровадить?
— Конечно. Ты в него влюблена, а я тебе мешаю строить куры.
В соседней комнате послышались шаги. Рая быстро схватила с ковра щенка и, тормоша его, зашипела:
— Ладно, ладно, Старосельская, будут у меня свои секреты, скажу я тебе, фигу с маком!
Аркадий Осипович принес большой ящик отличного мармелада и две толстые книги. «Дон-Кихота» он подарил Антонине, «Гулливера» — Рае. Антонина попросила, чтобы он написал что-нибудь на книге.
— Что ж вам написать?
— Ну что-нибудь.
Аркадий Осипович написал:
«На память обидчивой Тоне Старосельской».
И Рае:
«На память веселой Рае Зверевой».
— Уж вовсе я не такая веселая, — сказала Рая, — напрасно вы думаете.
— Вы грустная?
— Скорее — да.
— Ну, ничего, — сказал артист, — я могу зачеркнуть «веселой» и написать «грустной».
— Пожалуйста.
— Только уж вам придется всегда быть грустной…
— Вы все шутите, — сказала Рая и встала с ковра.
Вместо «веселой» Аркадий Осипович написал «печальной» и с поклоном подал Рае книжку.
— Ну, теперь пошли!
— А щенята как же?
— Дези сама снесет, ей это только удовольствие.
— Вы один живете? — вдруг спросила Антонина.
— Один.
— А где же ваша жена?
— У меня нет жены.
— Совсем нет?
— Была, — весело сказал артист, — а потом взяла и ушла.
— Куда ушла?
— Туда, — сказал артист и махнул рукой, — вышла из дому, села на извозчика и уехала в ту сторону.
— Где же она сейчас?
— Бог ее знает, — щурясь от табачного дыма, сказал артист, — исчезла.
— Как же вы не знаете, — жестко спросила Антонина, — разве так бывает, чтобы жена ушла, а муж даже и не знал — куда?
— Видно, бывает.
— А вы ее любили? — краснея, спросила Антонина.
Аркадий Осипович посмотрел на ее поднятое к нему взволнованное лицо, вынул изо рта папиросу и, стряхивая пепел на ковер, медленно сказал:
— Любопытны же вы, однако.
— Любопытна.
— Ну вот, смотрите, любопытная!
Взяв Антонину за плечо своей большой и белой рукой, он подпел ее к овальному, в простой дубовой раме портрету, изображавшему во весь рост молодую, очень красивую женщину с гордым лицом и холодноватыми глазами.
— Красивая, — тихо сказала Антонина.
— Красивая, — согласился Аркадий Осипович.
— А как ее звали? — чувствуя, что сейчас расплачется, спросила Антонина.
— Наташей.
— Красивое имя. А фамилия?
— Подите вы, — улыбнулся артист, — ну зачем вам ее фамилия?
— Просто так, — задыхаясь от нового, никогда еще не испытанного чувства, сказала Антонина, — интересно.
— Ну, Шевцова.
Он секунду помолчал.
— А знаете, — вдруг добавил он, — вы на нее похожи. Право, похожи…
— Разве?
— Совершенно серьезно. А может быть, и не похожи, — поглядывая то на портрет, то на Антонину, говорил он, — может быть, между вами только что-то общее есть… А может быть, мне только кажется. Мне часто теперь кажется, — улыбнулся он, — очень часто. В трамвае или на улице… Ну-ка, покажитесь как следует.
