Олег Куваев - Территория
— Цемент с пола не убран. Стекла не вымыты. Мы комнаты на двоих и четверых там нарезали. Перегородки из фанеры под масляной краской. Фанера двойная, краска салатного цвета. Для радости глаз. Личное указание Фурдецкого по культуре быта.
— Давай направление.
— Не имею права. Объект не принят начальством.
— А на улицу его гнать имеешь право? — мимоходом вмешался пурпурный снабженец. — Поехали ко мне на прииск, инженер. Жилье дам. Оклад дам. Бабу выпишешь. Небось голые снятся?
Сергей топал через Поселок с пружинной кроватью на спине. Рюкзак, чемодан и матрац ему положили сверху. Рядом с подушкой и бельем под мышкой прихрамывал Рубинчик.
— И что мы имеем за все эти хлопоты? За эти хлопоты мы имеем приличный быт неженатых работников. В комнате на двоих можно думать, а в бараке на семьдесят коек, где по углам снег, в средине бутылки, думать нельзя. Я правильно говорю?
— Правильно, — согласился Сергей, подкидывая на спине койку. — Машину не мог достать?
— Вы, Сережа, сегодня родились на свет? Вы не знаете, что в навигацию машин не бывает?
Коридор барака был усыпан цементом, залит известкой и завален обрезками досок. Рубинчик открыл крайнюю от входа комнату. Краска высохла, по полу толстым слоем лежала известка. Сергей нашел лопату с обломанной ручкой и выскреб грязь. Потом подобрал на свалке ведро, джутовый мешок и вымыл морской водой пол. Море было в пятнадцати метрах, и это ему нравилось. Можно будет купаться по утрам, а зимой поддерживать прорубь. Будет нормальная психика, когда жизнь не колышет.
Он прополоскал тряпку и положил на пол у входа. Собрал кровать, застелил. С рюкзаком сбегал в Поселок, купил электроплитку, банку консервированных персиков, чай, сахар, алюминиевую сковородку и большой кусок оленины. У него есть дом.
Баклаков финкой открыл банку, стараясь, чтобы края были ровными. Сок выпил, а персики выбросил у крыльца — они осточертели за лето, а ему требовалась банка — привычка заваривать чай только так, чтобы припахивало железом. Когда он вытряхивал компот, из-за угла вышла девушка и направилась к крыльцу. Она шла, засунув руки в карманы кожаной куртки, походка была не поселковая. В Поселке ходили тяжело и прямо, так как ноги привыкали к громоздкой обуви. Она шла легче и неувереннее. Желтого цвета «конский хвост» падал на черную кожу куртки, очень худое лицо, очень яркие губы и в пугающей мертвенно-синей краске веки. Он нагнул голову, соображал: «кто, к кому, зачем в этот дом?» и принялся тщательно очищать банку. Девушка прошла в дом и где-то исчезла, может, у строителей, может, вышла в другой выход в конце коридора.
Баклаков заварил чай, выпил кружку и переоделся. Чувствуя себя красивым и легким, снова направился в управление. Отмечаться, представляться, рапортовать. В отделе кадров правил Борода, или Богода, как все говорили, потому что отдел кадров картавил. Топограф, их сверстник, два года назад потерял ноги в зимней экспедиции и вот сел за стол канцелярии. Богоду все любили за положительность жизни.
— Могда с тгяпок, — весело произнес он любимое ругательство.
— Клизма без механизма, — прочувствованно ответил Баклаков и пожал крепкие пальцы Богоды.
— С возвращением, Сережа.
— Отметь прибытие. Рапортую.
— Когда?
— Вчера ночью.
— Запишу сегодня. Значит, будет завтра, послезавтра и еще после.
— Идет!
По неписаному закону «Северстроя» геологу, вернувшемуся с поля, полагались три вольных дня «на баню». По тому же неписаному закону на четвертый день полагалось прийти в управление ровно в девять утра побритым, прилично одетым и совершенно трезвым.
Он пожал еще раз сильные пальцы Богоды и вышел в коридор. Предстояли три пустых дня, так как никто еще не приехал. Монголов зачем-то застрял на Западном. Впрочем, Монголов и нашел ту россыпь касситерита, где сейчас Западный.
Выйдя из управления, Баклаков остановился у черепа быка-примигениуса. Его всегда тянуло к нему. Череп был найден на равнинном острове нафаршированным костями мамонтов и прочих крупных зверей. Позапрошлый год Семен Копков, делавший рекогносцировочную съемку острова, нашел в свежеобвалившемся береговом обрыве целый, заросший шерстью, бок мамонта. Волосы у мамонта были длинные, рыжие, под ними — эдакий пух. Копкову пришла идея — связать единственный в мире свитер из мамонтовой шерсти. Два дня ножом и ногтями он драл ее, надрал, наверное, пуд и отмыл в морской воде. Рации Копков не имел, и Академия наук про того мамонта не узнала, потому что осенние штормы начисто слизнули торфяной обрыв.
В бараке Сергей стянул рубашку, галстук, надел привычный полевой свитерок. Выйдя в коридор, он вдруг увидел под дверью в противоположном конце барака полоску света. Барак был захламлен, необжит, темен и длинен, тени бессмысленных жизней еще мотались в нем. Полоска света озадачила Баклакова. Он постучал в дверь.
— Да! — резко сказал женский голос.
Он открыл дверь и увидел жилую комнату, на кровати сидела та, в кожаной курточке, с «конским хвостом». Она сидела, поджав ноги, забившись в угол кровати. В комнате было очень жарко — горели две плитки И очень накурено.
— В чем дело, что нужно? — все так же резко спросила она. Чрезвычайная раскраска лица при свете стоваттной лампочки выглядела страшновато.
— Ну… так как мы единственные жильцы этого дома…
— Это вы утром компот выбрасывали?
— Я.
— Идиотизм какой. Я весь день компота хочу.
— Магазин-то еще открыт.
— Не хочу я принимать компот от всякого.
— Я как лучше хочу. Нет, так не надо.
— Вы кто?
— Геолог. Коренной житель этого дома с сего дня. Вчера вот только вернулся.
— Ко мне каждый вечер ломятся с коньяком какие-то типы. Я дверь не заперла, потому что рано еще им ломиться.
— Сегодня ломиться не будут. Оборонимся.
Девушка улыбнулась.
— Ладно. Дуйте за компотом. Я здесь случайно. Мою комнату ремонтируют. Я из Ленинграда. Корреспондент окружной газеты. Собкор.
— Журналистка? Или журналист? Как правильно?
— Никак не правильно. Как дура, итальянский долбила. Мечтала, что в Рим попаду. Вот какой Рим оказался… — Она вздохнула.
— Рим никуда не денется. Вечный город, — осторожно сказал Сергей.
— А магазин, правда, работает? Есть хочу, как бездомная кошка. Или собака. Как бездомная кошкособака, — она снова вздохнула и засунула ноги под толстое оранжевое одеяло.
— Сейчас все будет. Зовут-то вас как?
— Зовут-то! — передразнила она. — Вятский ли, костромской ли?
— Вы что, совсем ничего не ели?
— У вас тут кафе, столовые, рестораны на каждом углу. Коньяком, что ли, одним люди живут? Хорошо, что мама одеяло прислала. Его у нас дома «Сахарой» звали. Только им и жива.
— Здесь вообще можно жить, — все еще переминаясь у входа, сказал Сергей. — Конечно, не Рим…
— У меня интеллекта хватает понять, что это не Рим. Многоуважаемая товарищ Сергушова, вот кто такая я, — она снова вздохнула.
— Сергей Баклаков. Можно просто Сергей. И именно вятский. Сейчас я вернусь.
В магазине была очередь, как всегда бывает перед закрытием. В дверь пулей влетали запыхавшиеся мужчины, спешили к Вере Андреевне.
— Опять за коньяком, Сережа? — сказала она. — Сегодня последний день. Завтра лучше не приходи, не дам.
— Я же с поля.
— Все знаю. И чем это кончается знаю.
— Со мной ничего не будет. Потому что не может быть. Меня жизнь не колышет. Правда!
Вера Андреевна посмотрела на него, поставила на прилавок две бутылки шампанского.
— Компота бы какого хорошего. Там девушка с голоду умирает.
— За компотом приходи хоть десять раз в день, — рассмеялась Вера Андреевна, сходила в кладовку и принесла болгарские банки с земляникой и малиной.
…Он мелко накрошил оленину и шлепнул ее на сковородку. Жарить надо без масла, ни в коем случае не закрывать крышкой и снимать сразу, как оленина побелеет. Сергушова наблюдала за ним, сидя на одеяле «Сахара».
— Ловко как все у вас получается, — сказала она. — А я ничего не умею.
Сергей заметил, что, пока он бегал в магазин, она сняла помаду, краску с глаз и распустила «конский хвост». Ему было легко, свободно, как почти никогда не бывало с женщинами.
— Красочку-то с лица зачем сняли, товарищ Сергушова? — спросил он. — Или…
— А я знаю, когда мне надо быть в красочке, когда без.
— Вот, — склонившись к сковородке, сказал Сергей. — Это называется пастеризованная оленина. У нас профессия кухонная. В управлении женатиков тридцать человек. В двадцати восьми семьях готовит муж.
— Расскажите лучше про героическое. Случалось ли вам стоять возле кочки или речки и вдохновенно мечтать: здесь будет город!
— Император я, что ли? — рассмеялся Баклаков. — Наш брат в лучшем случае может мечтать: здесь поставят разведку. Три буровых станка, десять палаток. Полсотни ребят.
