Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче
— Что за праздник у кадетов? — спросил Дундич Шпитального.
— Должно, начальство высокое встречают, — неопределенно ответил ординарец.
— Сам ты начальство, — оскалил зубы Борис Шишкин, взятый в группу проводником как бывший подъесаул из григорьевского полка. — К масленице готовятся.
— Твоя правда, Бориска, — не обиделся на издевку Шпитальный. — Завтра маслена.
А Дундич по-новому взглянул на праздничные хлопоты станицы и вдруг подумал о своей суженой, которая наверняка завтра тоже будет провожать зиму, встречать весну. Весну, а не его, любимого Ивана. И ему так захотелось рвануться в Колдаиров, что он ни с того ни с сего дал шпоры коню, но тут же осадил его.
…Голощеков, молодцеватый, лет сорока, сухопарый полковник, встретил представителя Григорьева не только без радости, но даже с явной шпилькой.
— Вчера надо было поспешать, — сказал он, выслушав объяснение есаула. — Ишь, вспомнили. Теперь мы будем слушать выстрелы, когда Буденный навалится на вас, — как школьника отчитывал полковник Дундича. — Так и передайте хозяину, что господин Улагай и пальцем не пошевелит…
«Что же, учтем, — с удовольствием прокомментировал про себя заявление Голощекова Дундич, — отношения у них не лучше, чем у кошки с собакой». Но вслух заверил:
— Непременно передам, — потом подумал и с робкой надеждой спросил: — Может, еще не поздно, господин полковник? Наш командир мечтает…
Полковник даже не дал ему договорить, зачастил:
— Знаем, есаул, о чем мечтает Григорьев. Спит и видит себя верховным атаманом Дона. Кишка тонка.
— Но, господин полковник, — напружинился Дундич. — Я прошу выбирать выражения. Мы не давали повода…
— Что?! — взъярился Голощеков. — Не давали?! А где вы были, когда нас гнали от Гумрака, когда нас прижали у Разгуляевки? Ваш Григорьев как иуда выжидал. Ну и чего дождался, отсиживаясь в Калаче? Не сегодня завтра краснюки вышвырнут вас оттуда. Куда побежите? В Новочеркасск, в Воронеж? А может, к большевикам переметнетесь?
— Господин полковник! — выразительно сверкнул гневными глазами Дундич. — Я представитель Кавказской добровольческой дивизии…
Полковник смешно вздернул голову, словно освобождаясь от петли или сплетенных на шее рук. Гнев, бушевавший в его груди, начал постепенно угасать, когда их взгляды встретились. «Этот дикарь, чего доброго, пустит мне пулю в лоб, — почему-то подумал Голощеков. — Собственно, есаул тут ни при чем. Кажется, я переборщил».
— Знаю вашу преданность нашему святому делу, — выспренно заговорил Полковник, чтобы как-то снять напряжение. — И лично вас, дорогой, не имею в виду. В знак моего искреннего уважения к вам прошу… — и жестом радушного хозяина Голощеков пригласил есаула в небольшую боковую комнату, где на розовой льняной скатерти выстроились бутылки.
После второй рюмки коньяка полковник на правах старшего не по званию, а по возрасту уже обращался к гостю на «ты» и называл его по имени.
— Послушай, Алеко, дождись генерала и переходи со своей ба… боевой группой к нам. Поверь старому штабисту: скоро вам крышка. Не только мы, поверь, никто не поддержит Григорьева, этого выскочку и подхалима…
— Здесь надо подумать, ваше превосходительство, — польстил полковнику Дундич, прикидывая, как бы побыстрее накачать Голощекова и вывезти с собой в займище.
— Какое там, к черту, превосходительство! Я казак. У нас не принято это чинопочитание. Мы же вольные люди. У нас каждый сам себе превосходительство. Впрочем, как и у вас, должно быть?
— У нас если сто овец имеешь — уже князь…
— Господа! — вошел в комнату поручик. Подчеркнуто втягивая воздух широкими ноздрями, проворковал: — А-ля фуршет, мон шер? Разрешите присоединиться, господин полковник? Рад знакомству. Поручик Михаил Юрьевич, к сожалению, не Лермонтов, а Баклайский.
— Командир взвода охранения есаул Лека Думбаев.
— Можно просто Михаил.
— Можно Лека.
— Это не ваши молодцы там осадили кухню?
— Да, господин полковник, — вспомнил есаул, — дайте, пожалуйста, команду.
— Они без команды, — засмеялся Баклайский.
— Нет, нет, — запротестовал Голощеков, — Для приличий. Скажите, Мишель, и чтоб по чарке.
Поручик, как волчок крутнувшись, исчез, а полковник, поднеся палец ко рту, сказал:
— Наша контрразведка. При нем не очень.
Дундич понимающе кивнул. Полковник плеснул в стаканы жидкость цвета мореного дуба. Не успели чокнуться, а в дверях снова Баклайский.
— Господа, что я вижу, — обидчиво сложил он бантом яркие губы. Не ожидая приглашения, налил себе, чокнулся. Одним глотком выпил. — Умеют союзники делать коньячок. — Смачно хрумкнул моченым яблоком. — А вот мы даже закусывать не научились. Азия. — Бантик губ помялся. — Господи, скоро ли кончатся эти куреня или курени, как их там? Скоро ли въедем в стольный град, где я смогу всех принять в своем особняке на Чистых прудах? Что по этому поводу думает господин есаул?
— Как будет угодно господину поручику, — в тон ему ответил Дундич, смакуя коньяк.
— Ого, — вскинул густые брови Баклайский, — а наш Лека не так прост, как кажется. Вы не находите, Александр Федорович?
— Мишель, что за привычка видеть в каждом что-то такое…
— Помилуйте, господин полковник, даже в мыслях не было. Ну, а если не секрет, с чем пожаловали? — Поручик как иголкой впился взглядом в лицо есаула.
— Мой хозяин приказал узнать, не нужна ли вам помощь?
— Шарман, какая приятная неожиданность, — кокетливо произнес поручик. — Господин Григорьев снизошли.
— Я уже объяснил есаулу, — недовольно пробурчал полковник. — Дорого яичко ко Христову дню.
— Кстати, о Христовом дне, — вмиг одухотворился поручик, наливая в стаканы. По этому оживлению было видно, что он не просто заглянул к Голощекову, он принес какую-то важную новость, о которой, кроме него и его шефа, пока никто ничего не знает. И ему прямо-таки не терпелось передать ее из первых рук, и не кому-нибудь, а полковнику. — Он близок, господа. Только что получены вести: после масленицы выступаем, Александр Федорович.
— Откуда такие сведения?
— Не далее как из Арчеды, и не более чем четверть часа назад.
— По такой-то дороге, — сокрушенно покачал лысеющей головой Голощеков. — Запалим коней.
— Им там виднее, — вздернул холеную руку к потолку Баклайский и так же, как в первый раз, одним глотком опорожнил стакан. — Ах, как хорошо, черт возьми. У меня такое настроение, господа, что кажется, я готов вылакать бутылку. Мамонтов настроен решительно пройтись по тылам красных. Но… после масленицы. Я надеюсь Лека, этот праздник вы встретите с нами?
— Сожалею, Миша, но такую новость я обязан доставить хозяину немедленно. — А мысленно добавил: «Надеюсь, вместе с тобой» Теперь он задался новой целью.
— Ты забыл о моем предложении, есаул, — напомнил Голощеков.
— Никак нет, господин полковник. Благодарю за высокое доверие, но я должен посоветоваться с джигитами…
— Не о юбках ли, мон шер? Так этого добра в любом хуторе хоть отбавляй, — тоном заядлого ловеласа заметил поручик.
— Чем это вам не нравятся казачки? — вспылил вдруг полковник.
И в этой прямо-таки юношеской вспыльчивости, в этой явной издевке Дундич уловил поразительную схожесть собственного взгляда с взглядом русского полковника на донских казачек.
— Пардон, Александр Федорович, — примирительно сказал Баклайский, — казачки — прелесть: бюст — во, талия — во, ниже — во, — начертил он в воздухе фигуру.
— Не знаешь ты казачек, — все больше входил в раж Голощеков. — Кто тебе сказал, что у казачки зад — во, а талия — во? Не повезло тебе, Мишенька. Ты все своих сиволапых Чистопрудных баб подбираешь. А казачка, — чмокнул полковник, — чтоб вы знали молодые люди: казачка, она не идет, она несет себя по земле. Почему? Потому, что ноги у нее длинные, стройные, и это самое место не такое широкое, и талия не такая узкая. В ней все в норме. А то: во, во.
После такой длинной речи во рту Голощекова пересохло. Он, не чокаясь, отпил немного «Донского игристого» и о чем-то задумался. Не решаясь нарушить молчание, Баклайский подмигнул есаулу и кивком пригласил его в большую комнату.
— Теперь это надолго, — доверительно сказал поручик, показывая в сторону полковника. — Тоскует старик по семье. Она у него в Нижнем Чиру.
— Скоро увидит, — тоже тихо сказал Дундич. — Ведь пойдем по его местам.
Нет, пойдем этой стороной Дона. Хорошо бы теперь основательно что-то пожевать. А у этого куркуля вечно одно пойло..
«Кажется, птичка сама просится в силки», — подумал Дундич, а вслух сказал:
— Дорогой Мишель, если мои орлы приобрели барана, то не перекусить ли на воле, у костра? — Дундич предвкушенно цокнул.
— Шашлык по-карски? — просиял Бакланский.
