Леонид Пасенюк - Люди, горы, небо
Он сказал немного тише, чем говорила Воронцова, и удерживая ее руку:
— Ваш комплимент дает мне право заявить, что вы мне нравитесь, доктор!
Посуровев, она выдернула руку.
— Если угодно, комплименты — моя врачебная обязанность. Иным больным они необходимы так же, как профилактические пилюли. Придется учесть, что вас они излишне возбуждают.
Уже давно был окончен обход, а Бескудников молчал. Молчал и Шумейко, задетый за живое резким тоном доктора‑. Вообще–то он к такому обращению со стороны женщин не привык. Возможно, много баловали его женщины, ласкали, льстили… При этом вышло так, что остался он холостым, не имел ни жены, ни детей, и такому исходу своего бытия радоваться не мог, какая уж тут радость…
В отдаленном углу опять–таки толковали о рыбе, вспоминали охоту на глухарей, стычки с медведями, но уже более приглушенно. Только разговор об атомной войне накалил страсти, засудачили о способах защиты от радиации. Наконец подведен был малоутешительный итог.
— Да уж, спасешься от нее! — сказал какой–то пессимист.
— Говорят, нужно укутаться мокрой простыней…
— Вот–вот, — не сдавался спорщик–пессимист, — как же! Укутайся мокрой простыней и ползи потихоньку на кладбище.
Сдержанно хохотнули: и правда, чего раньше срока слезы проливать?
И возможно потому, что там в углу была вдруг поднята военная тема, Бескудников свесился с койки, уже с затаенным неприятием спросил, не утерпев:
— Тебе сколько лет?
— Сорок два, — сказал Шумейко.
— А ты Берлин брал?
— Брал.
— Покажь документы. Медаль покажи.
— Где же я тебе здесь медаль возьму?
— А ордена у тебя есть?
Шумейко засмеялся, чересчур детскими показались ему эти расспросы. Однако у Бескудникова был свой довольно прямолинейный резон.
— А‑а, нет? А у меня есть. Я Берлин брал! Бранденбургские ворота, да? А для тебя я браконьер, вот и вся твоя политика. В том–то и разница между нами. Подумаешь, какое дело, десяток рыб в ухе сварил! Так за что сражались, я тебя спрашиваю? Я вот в партию собираюсь поступать, уже одну рекомендацию имею, вот ты мне и растолкуй, чтоб…
— Слушай, заткнись, пожалуйста, гренадер заслуженный, а то ведь не посмотрю, что ты больной…
Вот и обнаружился сразу весь недостаток образования Игоря Васильевича Шумейко, вопиющая его бескультурность. Правда, техникум он все же имел какой–то за плечами. До войны. Неоконченный.
Вот и насчет Берлина он соврал. Не брал он никакого Берлина.
6
Воспоминание первое
И раз он его не брал, то разговор пойдет не о Берлине. Хотя и о войне, которой Шумейко хлебнул не так чтобы через край, но вдоволь,
В первые дни июля 1942 года, находясь под. Севастополем в районе Херсонеса, Шумейко попал в окружение. Севастополь был сдан врагу, отступать было некуда, с трех сторон немцы, с четвертой — море. Улететь Шумейко не успел, отдал какой–то женщине. место в самолете, предложенное прежде ему, оперуполномоченному Особого отдела, старшему лейтенанту, дважды орденоносцу. Масса народу осталась на крымском раскаленном берегу — красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, члены их семей, чекисты…
Решено было уходить в пещеры, которыми изобиловали крутые черноморские берега: соваться туда немцы пока не рисковали.
Сколотил группу и Шумейко — рослый, красивый, даже картинный парень двадцати одного года. Еще и легкая хромота придавала его облику суровую привлекательность. И хотя в группе были и другие командиры, даже майор, все они без дебатов, с молчаливого согласия, признали его старшим и пошли за ним, зная или догадываясь, что может ожидать каждого в тех самых пещерах. А в пещерах, между острыми ребрами скал, среди накаленных камней, не было ни глотка воды. Впрочем, и продукты нашлись далеко не у всех. Игорь располагал несколькими пачками галет, с килограмм сахару лежал у него в полевой сумке.
Да, немцев пока опасаться не приходилось, но рано или поздно голод и жажда выкосили бы всех пещерных обитателей злей, чем лобовой огонь пулеметов.
Однажды на рассвете в проеме пещеры замаячил и встал в рост невесть откуда взявшийся Герой Советского Союза — звездочка сверкала, а звания было не разобрать. То ли от жажды и безвыходности, то ли в приступе святого бешенства он закричал, потрясая пистолетом:
— Вы что же это, курвы, в норах прячетесь, как кроты, вам, видно, уже и Советская власть не дорога?! Там фашист над нашим народом измывается, а мы шкуры спасаем?! А ну, в ком есть еще совесть, за мно–ой!..
Неизвестно, каких именно фашистов он имел в виду, на уточнение задачи времени не было, — уж народ загалдел, взбудоражился, бряцало оружие: лучше смерть, чем такая жизнь… Подхватил Игорь свой черный трофейный «шмайзер», ткнул на немецкий манер в живот рукоятью и, перебарывая тяжесть и зуд онемелости в ногах, кивнул своим — ну, все враз!
Атака была бессмысленной, сразу же на пулеметы, на прямой расстрел. Игорь не успел даже очередью впереди себя полоснуть, как вдруг левая рука невесомо дернулась в сторону, будто и не рука вовсе, а привязанная к туловищу палка. Ощущение было уже позабыто–знакомым — нечто похожее он испытал, когда бежал в финском снегу впереди остановившегося танка, чтобы обезвредить мину на его пути (так же, как чужая, подломилась у него тогда нога, и невдомек было, что это вошла в бедро разрывная пуля «дум–дум»: финские «кукушки» на деревьях не зевали).
Очнулся он в пещере — втащила его назад дебелая медсестра, — она рядом все дни вертелась, как рьяная тело–хранительница. То ли неравнодушна была, то ли долгом своим считала…
Спеленала сплошь все плечо бинтом, потная тельняшка из–под бинтов голубыми полосками пестрит, краешек ордена, лучик один, алой кровью запекся — был Игорь действительно этакий киноплакатный. Кто после атаки в живых остался, еще беззаветней к нему душами прильнули. Но прошел еще день, наступил еще один рассвет, и вот обратился к нему майор с такой речью:
— Слушай, старший лейтенант, разреши мне, уйду я отсюда, ведь погибнем от голода и жажды, а так, если сумею под шумок проскочить в Севастополь, не исключено, что и пользу какую–нибудь принесу. Слушай, старшой, страх не хочется погибать бессмысленно!
— Да что ж, мне–то что, какие у меня права здесь, — сказал Игорь, — иди, майор. Может, действительно, жив останешься, пользу принесешь.
И пошел он.
А медсестра эта, будто знала что про майора, порывисто оборотилась к Игорю, сказала с хрипотой:
— Зачем вы его отпустили? Предаст он, вот увидите!
— Ну какой же он предатель, зачем зря наговаривать? — пробормотал Игорь, уже сомневаясь в душе, стоило ли отпускать майора, тем более одного. А что Игорь тогда понимал, много ли разбирался в людях, хотя и был по случайному стечению обстоятельств работником Особого отдела?
Будто в воду медсестра глядела: не прошло и получаса, как встал перед пещерой тот самый майор или не майор, шут его разберет, — привел, оказывается, немцев, предлагает сдаваться, сулит златые горы и реки, полные вина… словом, все, что и в немецких листовках тогда обещалось, вплоть до лечения на лучших европейских курортах.
Дали по нему залп из всех видов, какие только нашлись в пещере; жаль, не задели, потому что он не очень–то мишенью красовался, вовремя отпрянул.
Ночью с Кавказа подошли наши торпедные катера, и отовсюду, из всех закоулков, нор и пещер ринулись вниз люди. Очень крутой был берег, немцы почти не имели возможности простреливать его сверху, а тут еще катера дали по ним заградительный огонь. Игорь со своими тоже спустился, хотя для себя лично никакой не видел возможности пробраться на катер. Попытался он навести порядок в этом разгуле человеческих и, пожалуй, уже нечеловеческих страстей, в обезумевшей толпе, бывшей некогда войском: никому не хотелось идти в позорный плен; никто не имел желания умирать от жажды и голода; каждый стремился пожить еще и подраться на равных, отомстить за все муки и унижения сполна. А пока что не имела вида и подобия армейского эта толпа, доведенная до крайности нуждой и бессилием своим. Игоря, чуть он сунулся устанавливать очередность, без малого не затоптали. Поняв тщету своих попыток, выругался он и отошел.
Увешанные людьми (многие срывались с поручней и тонули; крик стоял в воде и по берегу, перемежаемый пулеметной трескотней), катера наконец отошли. Толпа рассосалась, схлынула под прикрытие скальных козырьков.
Сжигала людей жажда.
— Что ж, будем прорываться, — сказал Игорь своим через день–другой, — как вы считаете, ребята? Здесь нам без воды амба. Нам бы на тридцать пятую батарею, там хоть вода. А потом будь что будет.
Поднялись ребята и гуськом потянулись друг за дружкой по карнизам, по узким серпентинчикам над морем — так, чтобы немцы ракетами не обнаружили, не истребили огнем. Мучительный путь был, опасный… кто–то сорвался на береговые клыки. Но зато на 35‑й батарее выкопали в земле лунку и впервые напились вволю; раньше пили только морскую воду, эта тоже была солоновата, но от такой уже не умрешь; а до рассвета опять уползли в камни — ждали своих катеров, ждали, может быть, чуда… И «чудо» случилось: среди бела дня на полном ходу к берегу в белых бурунах опять летели катера. Сгоряча никто не разобрал, что на них звезды, да не те: итальянские то были катера!
