Леонид Соловьев - Книга юности
— А ведь он хлебнул из фляги настоящего самогона, — сказал я, продолжая разговор о театрализованном чтении. — Рома-то достать негде, так и самогон сойдет. «За неимением гербовой пишем на простой».
— А что это за напиток — ром? — спросил Юсуп. — Я никогда его не видел.
— Я тоже не видел, но знаю, что его делают из сахарного тростника. Самый лучший ром — ямайский, он очень знаменит на весь мир.
— Очень крепкий, наверно.
— Да. Матросский напиток. Вернее, даже пиратский. Пираты его очень любили.
— А теперь не любят?
— Они любили бы и теперь, только их нет больше, пиратов.
— Это что, народ был такой — пираты?
— Пираты — это морские разбойники. Они плавали по морям на своих кораблях и грабили купеческие суда.
Мы говорили о роме, о пиратах… Нужно же нам было говорить о чем-то. Юсуп вдруг замолчал, точно вглядываясь в самого себя, и признался:
— Вчера я был не прав, прости меня. Действительно, я подчинился в душе законам старины, а я не должен им подчиняться. Ты обещал подумать, ты подумал?
Я, честно говоря, в этот день за недосугом даже и не вспомнил о его деле, но сказал бестрепетно:
— Да, подумал…
А может быть, и вправду я думал о его деле, только сам не замечал этого. Ведь бывают такие глухие мысли, что долго и неведомо для человека таятся где-то в глубинах ума и души, прежде чем всплыть на поверхность и принять отчетливую форму в словах.
— Что же ты скажешь? — спросил он. Меня осенило.
— Кутбию надо украсть!
— То есть как это украсть? — изумился Юсуп.
— Мы живем на Востоке, а на Востоке с давних пор всегда воровали девушек.
— Это было когда-то, но теперь этого нет, слава богу.
— Так пусть будет, если нет! Почему обычай старины мы не можем обернуть на пользу новому, когда это нужно. Разве лучше погубить и себя и Кутбию?
— Тише! — прошептал Юсуп. Я в самом деле, увлекшись, начал говорить слишком громко, и чайханщик, сидевший у своего самовара, с беспокойством поглядывал в нашу сторону.
— Это возможно, ты думаешь?
В голосе Юсупа я услышал проснувшуюся надежду.
— Конечно! — шепотом воскликнул я и вспомнил давным-давно прочитанную книгу.
— Почему удаются побеги даже из тюрьмы? Потому что арестант больше думает, как ему убежать, чем тюремщик думает, как ему укараулить арестанта. А ведь твоя Кутбия не за решеткой, и часового нет возле нее! Все дело в том, кто больше будет думать!
Мы сидели в чайхане до полуночи, вселяя тревогу в сердце чайханщика: то кричат, то шепчутся, должно быть — что-то замышляют недоброе… Он облегченно вздохнул, получая с нас деньги. Мы разошлись. Но уснуть я не мог — в моей беспокойной голове началась кипучая работа, и к утру план был готов.
Когда я пришел к Юсупу, оказалось, что он за ночь тоже придумал план, и я очень удивился, что наши оба плана сходятся почти во всем, как будто один человек их придумывал. Для начала нужно было уговорить Кутбию на побег. Эта часть плана внушала наибольшие опасения. Вдруг не согласится — тогда все полетело к чертям. Но Юсуп уверял, что она согласится, обязательно согласится. Мы вообще переменились местами: вначале я был ведущим, а он ведомым, да к тому же еще и упиравшимся (следы восточного фатализма), а теперь, стронувшись с места, он развил такую скорость и энергию, что я не успевал за ним. Было решено, что через два дня он попытается увидеть Кутбию и поговорить с нею — в пятницу, в час молитвы, когда над Ходжентом со всех минаретов протянутся дрожащие нити призыва и муссулимы, покоряясь ему и шаркая по сухой земле кожаными калошами, потянутся в свои мечети. Юсуп, сын муэдзина, превращал и всех муэдзинов Ходжента в соучастников нашего заговора. А вообще выбор этого дня и часа я признал мудрым: люди в мечетях, меньше глаз.
Вторая трудность плана заключалась в следующем: если Кутбия согласится, то как ее выкрасть? Сначала мы подумали — ночью, потом отвергли этот путь. Летние ночи коротки и светлы, Кутбия может попасть кому-нибудь на глаза. Девушка ночью на улице! Неминуемо поднимется шум. Днем проще вывести ее со двора, но как потом доставить ее на станцию к поезду? В Ходженте было наперечет восемь извозчиков, женщины ездили на извозчиках очень редко и только в сопровождении мужей, конечно же, извозчик удивится таким диковинным седокам, как Юсуп и Кутбия, даже может не посадить их и поднять крик.
— Верхом! — предложил я.
Юсуп отрицательно пощелкал языком — где взять лошадей? Кроме того, Кутбия вряд ли умеет ездить верхом, ведь она узбечка, не киргизка. От побега верхом на французский манер в стиле Дюма пришлось отказаться. А как было бы хорошо: двое влюбленных, два коня, распластываясь, мчатся по дороге, уходя от погони!..
Пешком? Но до станции двенадцать верст, три часа хода на глазах у людей. Может быть, заранее войти в сговор с извозчиком? Да нет, продаст из корысти либо из страха.
Мы приуныли — эти двенадцать верст до станции оказались большой помехой.
— Если бы пришлось бежать мужчине, было бы легче, — сказал Юсуп. — Весной здесь, в Ходженте, судили одного басмача, он целый год прятался под женской одеждой, под черным покрывалом, и его не могли поймать.
Почему он вспомнил этого басмача? Видимо, он уже вступил на путь догадки, только с другого конца.
Басмач, мужчина под женской одеждой! Перевернем — пусть будет женщина, девушка в мужской одежде!
— В европейской мужской одежде! — подхватил Юсуп. — К нам в Ходжент, в райком комсомола, часто приезжают из области. Потом уезжают. Извозчики привыкли.
Так родился наш простой и фантастичный план; если он удался, то потому только, что был по-мальчишески фантастичным.
В ближайшую пятницу, в час предвечерней молитвы, мы пошли к дому Кутбии. Я остался на углу, на страже, а Юсуп нырнул в переулок, к забору, огораживающему сад.
Минут через десять он вернулся. Его брюки на коленях были выпачканы серой глиной. Я понял: забор высок, и он, чтобы заглянуть, подтягивался на руках.
— В саду ее нет, должно быть — в доме, — сказал он.
— Следи, Юсуп, может быть, она все-таки придет в сад.
— Меня могут заметить в переулке.
— Прыгни через забор, притаись в саду где-нибудь в кустах и жди.
Он исчез, я отошел на противоположную сторону дороги в тень старых верб над маленьким водоемом. Отсюда переулок хорошо просматривался, он был пустынен. Вот показался в глубине какой-то старик на сереньком ишаке, выехал на большую дорогу и повернул к базару, потом из переулка вышли две закрытые женщины и тоже повернули к базару, и я, глядя им вслед, старался по походке угадать, какая моложе, а какая старше. Ждал я долго, солнце садилось в золотой пыли, а на земле в затененных местах уже сгущался вечерний сумрак, от водоема потянуло на меня запахом тины. Юсупа все не было, уж не попался ли он?.. Наконец он появился, махнул мне рукой: пойдем. Он быстрым шагом шел по одной стороне дороги, я вровень с ним по другой, мы не сближались, даже не смотрели друг на друга. «Что это мы врозь идем, точно оставляем за собою труп», — подумалось мне. Я пересек дорогу, подошел к Юсупу, он был бледен.
— Ну? — спросил я.
— Чуть не попался, — ответил он. — Когда мы с нею разговаривали, в сад пришел ее дядя. Удивительно, что он не заметил меня в кустах, десяти шагов не было.
— Так ты говорил с нею?
— Конечно, говорил. Она согласна.
— Ты назначил день?
— Да, послезавтра, в это же время.
— Послезавтра! — воскликнул я. — Ты сошел с ума! У нас же еще ничего не готово и нет мужского костюма для нее! Почему ты назначил так быстро?
— Это не я, это она сама назначила. Ее хотят на лето отправить в горы, дядя за ней приехал.
Признаться, я удивился характеру Кутбии: сразу решила, в одну минуту. Вот вам и забитая, угнетенная женщина Востока! Но ведь и решила она так быстро потому, что и сам Восток уже изменился и она уже могла решать сама за себя.
Юсуп описал мне фигуру Кутбии: роста среднего, очень тоненькая, значит костюм нужен самого маленького размера, на подростка.
Жизнь в Ходженте из-за дневной жары начиналась рано, в семь часов магазины уже открывались. На следующее утро я пошел в центросоюзовский магазин. Там готовой одежды не оказалось, мне смогли предложить только мужскую соломенную шляпу и ботинки. В госторговском магазине оказался один-единственный парусиновый костюм — необъятный, сшитый на толстяка. Пришлось взять с расчетом на переделку.
Вблизи базара обитал русский портной: «Прием заказов, а также перелицовка и ремонт». Его вывеска была как и все другие, украшена золотой медалью и надписью «Фирма существует с 1862 года». Мы с Юсупом постучали в калитку. Никто не ответил. Мы вошли во дворик и увидели портного. Лохматый, в одних кальсонах, босой, он крался вдоль освещенной солнцем стены и ловил на ней кого-то невидимого. Прихлопнет ладонью, потом, сжав пальцами пустоту, долго и внимательно разглядывает ее.
