Агния Кузнецова (Маркова) - Мы из Коршуна
Шофер повел машину медленнее, но свернуть на улицу городка безработных в этом месте не смог, потому что на углу маячила внушительная фигура полицейского. Попытка шофера показать русским не веселый, поющий Рим с дворцами, фонтанами и магазинами, заваленными товарами, которые некому покупать, а Рим с печальными конурами безработных могла бы кончиться неприятностью и для итальянца и для гостей.
– Им предлагают поселиться в новых кварталах, – сказал шофер, сворачивая в переулок, чтобы все же как-нибудь проскочить в городок безработных, – но они не хотят. Их насильно переселяют в новые дома: подъезжают машины и увозят…
– Почему же они не хотят?
– Потому что в Италии квартиры очень дороги. Нечем за них платить.
Шофер высунул голову в окно, огляделся, поддал газу и въехал в городок безработных.
Вблизи это зрелище было еще страшнее. На полуразвалившемся заборе, около которого остановилась машина, было что-то написано черной краской и стрелка показывала влево.
– Что здесь написано? – спросил Федор Алексеевич.
– Написано, что ячейка Коммунистической партии находится там, – ответил шофер, показывая на угловую лачугу, и вдруг, стащив с головы берет, приветливо кому-то замахал.
Низко склонясь, чтобы пролезть в дверь, из лачуги вышел итальянец средних лет, широкоплечий и высокий, с огромными, сильными ручищами, которым, казалось, было невозможно и дня оставаться без дела. Но невозможное здесь становилось возможным. Это был тот самый слесарь, о котором говорил шофер.
Показались еще несколько мужчин и женщин. Вначале они лишь осторожно прислушивались к разговору. Но шофер представил иностранцев, и жители городка оживились.
Все же общего разговора не получилось. С трудом выяснили, что русского воина не было в том партизанском отряде, в котором сражался итальянец. С итальянского шофер пытался переводить на английский, а Елена Николаевна с английского – на русский. Оба переводчика оказались неквалифицированными, и беседа закончилась тем, что все рассмеялись и замолчали.
Худенький подросток со смышленым и, может быть, слишком серьезным для своего возраста лицом залез на крышу ближней лачуги. Он то поглядывал с любопытством на русских, то всматривался в даль, затеняя ладонью глаза от солнца. И вот в тот момент, когда оба переводчика убедились, что у них ничего не выходит, с крыши послышался свист.
Безработный слесарь прикоснулся своей большой рукой к руке Федора Алексеевича, давая понять, что нужно немедленно уходить. Шофер кивнул головой.
Когда автомобиль заворачивал за угол, шофер притормозил и высунулся в окно. На улице было тихо и пусто. Только с крыши торопливо спускался подросток, стоявший на страже.
– Полиция! – сказал итальянец, когда городок безработных остался позади. – Наверно, нас заприметили.
И вот они снова едут оживленными улицами Рима, со старинными зданиями, пышными садами, просторными площадями, изящными фонтанами.
Остановились возле площади Святого Петра. Долго и молча наслаждались великолепным ансамблем, овалом вытянутой площадью с легко вздымающейся ввысь четырехугольной колонной на середине ее. С двух сторон площадь украшали фонтаны. Площадь заканчивалась подавляюще величественным зданием собора святого Петра, круглым куполом уходящего в небо. Слева, во входной нише собора, – вход в Ватикан. Его охраняла необыкновенная стража в средневековых костюмах. Солдаты стояли в латах, в железных головных уборах, украшенных пышными белыми и красными перьями, в коротких полосатых шароварах и таких же полосатых чулках. Руки в белых перчатках-крагах держали секиры.
Конечно, очень хотелось посмотреть папский дворец на Ватиканском холме, побродить по улицам этого особого государства – со своей гвардией, тюрьмой, деньгами, телеграфом, почтой, радиостанцией и агентством печати. Но Ватикан для сибиряков был недоступен.
– Минна говорила, – вспомнила Вера, – что каждое воскресенье, в определенный час, в окне, справа от собора, – она показала на высокое здание за колоннадой, – появляется папа в белой одежде и беседует с народом.
– «Беседует»! – иронически заметил Ваня. – Интересно, как это он беседует с высоты десятого этажа?
– Пусть бы на площадь спустился, – горячо поддержала Саша и предложила прийти сюда в воскресенье.
– Если не уедем из Рима, – отозвалась Елена Николаевна.
И от этих слов всем стало приятно. Впереди было так много интересного!
По широким многочисленным ступеням поднялись в собор святого Петра. Из всех скульптурных работ Саша сразу отличила одну – это была «Пьета» Микеланджело. Забыв обо всем на свете, Саша стояла перед голубоватым изображением божьей матери с мертвым Христом на коленях.
Подошел Ваня. Рядом остановилась молодая, нарядная женщина. Она прижалась накрашенными губами к потертому краю постамента, и в глазах ее блеснули слезы.
– Посмотри, – шепотом сказала Саша, когда женщина отошла, – на камне следы от бесчисленных поцелуев.
– Сашенька, Ваня! – послышался шепот Веры. – Хотите избавиться от грехов?
Она показала им на будки в стене, напоминающие телефонные. Их было несколько – и справа и слева от главного входа в собор. На каждой были сделаны надписи на разных языках мира. И на разных языках шла в этих будках исповедь. Через стекла были видны коленопреклоненные фигуры. Верующие исповедовались в металлические трубки, а где-то там, за стеной, священнослужители слушали их и отпускали грехи.
– Усовершенствовано, – усмехнулся Федор Алексеевич, – ничего не скажешь. Сверхсовременный способ исповеди. В наших церквах это происходит иначе: верующий говорит с попом о своих грехах с глазу на глаз. Помню, когда шел мне десятый год, бабка заставила меня говеть и исповедоваться.
– Что значит говеть? – шепотом спросила Вера.
– Поститься, не есть скоромного, ходить в церковь, молиться… Так вот пришли мы с бабкой в церковь, остался я с попом один на один в маленькой полутемной комнатушке рядом с алтарем. Страшно стало. Признался я попу в своих грехах: маму, мол, не всегда слушаю, иногда вру, с ребятами дерусь – других грехов припомнить не мог. Поп велел мне стать на колени и накрыл меня епитрахилью.
– Что значит епитрахилью? – снова шепотом спросила Вера.
– Ну, вроде передника… Тут я подумал: «Сейчас старый, грузный поп вскочит на меня верхом и я должен буду, подобно Хоме Бруту, вскачь пуститься по церкви» – да как заору во весь голос! Перепугал и попа, и бабку, выскочил из комнатушки, промчался по церкви к выходу и опомнился только на улице…
Воспоминания Федора Алексеевича всех рассмешили. Но Елена Николаевна приложила палец к губам.
Поспешно вышли из собора, спустились по лестнице на площадь и тут уж дали волю своему веселью.
17
Рамоло Марчеллини и Роберто Аоста обедали в траттории тетушки Терезы, расположенной на берегу Неаполитанского залива. Марчеллини выжимал лимон на устриц и со свистом высасывал их из раковин. То же с явным удовольствием проделывал Аоста. Неподалеку четверо стройных итальянцев в черных костюмах и белоснежных рубашках тихо и проникновенно играли на гитаре. Один из них вполголоса пел. Квартет двигался по траттории, задерживаясь у некоторых столов, где обедавшие туристы заказывали музыку и песни. Поедая устриц и не слушая пения, Марчеллини и сценарист оживленно разговаривали.
– Подумайте, – говорил Марчеллини, – какой интересный фильм может получиться, если взять за основу все те события, которые действительно произошли! Война, разгром итальянской армии, переход итальянского солдата на сторону русских, его жизнь в России. И могила в парке, в центре современного сибирского поселка. И вот вам встречный сюжет: русский солдат в плену у фашистов. Лагерь смерти в Италии. Организованное бегство и партизанский отряд, скажем, в провинции Модена. Нет, вы только вникните, Роберто!
К столу подошел один из певцов, протянул тарелку. Аоста и Марчеллини бросили по нескольку монет.
– Ну как, Роберто, загорелись?
– Загораюсь, Рамоло. Нет, уже пожар! – вскричал Роберто Аоста, темпераментно вскинув руки.
– Тогда не будем терять золотого времени. Я займусь переговорами с посольством Советского Союза и прочими делами, а вы начинайте сбор материала… Я наводил справки в архивах о русском партизане Иване Лебедеве. Документов о его пребывании в Италии не сохранилось. Указали мне бывшего партизана из отряда провинции Модена – художник Торквиний Маклий, он живет на Капри. В этом партизанском отряде было много русских, бежавших из лагеря.
– О, я отлично знаю Торквиния! – воскликнул Аоста. – Он действительно помнит множество интересных фактов о войне. Торквиний – клад для нас.
Небольшой малолюдный пароходик привез сибирских гостей из Неаполя на Капри. Он проворно пересек Неаполитанский залив, оставив позади разбросанный по берегу и горам город со старинными замками, новыми многоэтажными домами, с оживленным портом, где дымили, гудели, приставали и отплывали корабли из разных стран. И когда город подернулся голубоватой дымкой, слился с небом и только очертания Везувия были еще различимы, сбоку, на высоком гористом берегу, мелькнули дома Сорренто и пароход взял курс к пристани острова Капри.
