Василий Земляк - Родная сторона
— Эх, Филимон! Ты еще попредседательствуешь! Дайте только место!
Затарахтела подвода, напомнив ему о дрожках, соблазнительно звякнули на подводе бидоны, и Товкач почувствовал потребность взяться за вожжи и поправить лошадьми так, как умеет это делать настоящий хозяин. Яша ему не перечил, с радостью отдал вожжи: пусть бывший председатель покучерит. Яша только сейчас увидел, сколько огня и силы в его маленьких приземистых мышастых. «Загонит лошадей», — думал он, прижимаясь к бидонам, а Товкач словно прирос к подводе, скорчился, вобрал голову в плечи и в такой странной напряженной позе оставался до тех пор, пока на лошадях не выступило мыло…
— Добрые кони, — сказал Товкач и отпустил вожжи. — Цени этих мышастых, они того стоят.
— Так ценить, как вы показали?
— Э, голубчик, скотина тоже любит поразвлечься.
— Хорошо развлечение, когда на подводе полные бидоны.
— Лошади одного моего духа боятся…
— Ну, конечно, боятся, думают, что вы еще председатель.
— Лошадям все равно. Это твоему отцу не все равно.
— Я в государственные дела не вмешиваюсь. Отец сам по себе, а я сам по себе.
— Эх, Яша, Яша! Хотел я из тебя человека сделать, а вышло, видишь, одно недоразумение.
— А я и есть человек.
— Человек, да маленький. Разве это дело — сметану возить? Тебе нужна видная работа.
— А какая видная? Хватит с меня и этой. Во время уборки сяду на жнейку, а со жнейки махну на комбайн — вот и выйду в люди.
— Не то, не то, слишком длинная лестница, а я тебя хотел сразу на видную работу.
— На какую такую видную? Лучше комбайнера для меня работы не существует.
— Так ты ж не комбайнер!
— Я не комбайнер, да и вы не председатель.
— Сегодня нет, так завтра буду.
— Эх, дяденька, думаете, так за вас и схватятся! Отец говорил, что вас намечают на Вдовье болото. По этой самой… мелиорации бригадиром.
— Меня бригадиром?.. Сдурели люди! Да меня райком со всей охотой возьмет председателем. Лишь бы я согласие дал…
— Райком возьмет, а люди скажут: не надо! Что тогда, дяденька?
— Яша, Яша… Не знаешь ты, что такое Товкач! — он дернул вожжи: — Вьё, кони!
У Купреева Яши лупился нос — верный признак приближения жатвы. «Хоть бы скорее решали вопрос, — с беспокойством думал Товкач, вглядываясь в даль дороги. — Подойдет уборка, тогда все пропало. Во время уборки никого не снимают и никого не ставят председателем…»
— Вьё, кони! Эх, кони вы мои, кони!..
Что-то давнее и близкое напомнила ему эта неказистая пара… Он начинал конюхом. Его Настя работала тогда дояркой на ферме в Замысловичах. Славные это были дни, ах, славные! Уберет лошадей — и на всю ночь в лесную кошару к Насте. Она незаметно выбежит из куреня, и сидят они вдвоем до самого утра. Слово за слово — и началось. Сразу после свадьбы поставили его старшим конюхом, с этого и пошло. В том же году выбился в председатели. Настя сказала ему: «Это, Филимон, на мое счастье. Это я у тебя, Филимон, счастливая». Жили на Настино счастье, ни печали, ни горя не знали. А когда подросла Василинка, Настя как-то сказала: «Будем жить, Филимон, на дочернее, на Василинкино счастье».
Все шло хорошо, пока в район не приехал Муров. Товкач раньше, бывало, выступит на совещании, так складно обо всем расскажет, так обрисует, что все председатели только рты пораскрывают. А приехал в район Муров, выслушал его раз, выслушал другой и разочаровался в его хитрых речах. Покачнулось Василинкино счастье, а когда Товкача отстранили от председательства, Настя сказала ему: «Поживи, Филимон, теперь на свое счастье». И вот он стал жить на свое собственное счастье.
— Вьё, кони!
Он передал Яше вожжи. Почуяв другую руку, лошади пошли легче, спокойнее…
Ехали через бор. Чуть ли не до самого неба вытянулись сосны, не затихал дятел, выискивая под корой поживу, а внизу, поближе к речке, одиноко ворковал в орешнике дикий голубь… Но вот бор кончился, и перед Товкачом открылась захватывающая картина. Возле Русского Рыцаря стояли табором трактористы. Уборть точно застыла в волнах ржи, и солнце грело ее холодные каменные колени. На скале, под дубом-великаном, стоял Карп в синей рубашке и смотрел на реку. На краю скалы потянулась вверх струйка дыма, потом она оборвалась, и вместо дыма меж дубков вспыхнул веселый костер, над которым хлопотала девушка.
— Слыхали новость? Зоя уже учетчиком у Карпа Силы, — сказал Яша и показал кнутовищем. — Вон она, варит обед трактористам.
— Вижу, голубчик, вижу… А телят на кого оставила? На стариковские ноги! На одного Евсея теляток взвалили? Так ему и надо.
— На какого Евсея? Что вы, дяденька? Евсей вышел в начальство. Он теперь всеми нашими фермами ведает.
— Фермами? — переспросил Товкач и подумал: «А я его затирал». — Неужели всеми фермами?
— Всеми, дяденька, всеми молочными фермами. Стал такой начальник, хоть куда! Укоротил бороду, подрезал усы, подстригся, да еще как — под горшок. Такой молодой, так бегает, на доярок покрикивает. А если спросят его: «Чего кричишь?» — так он всем одинаково отвечает: «Порядки наводим. Филимон запустил, а я налаживаю…» Хе-хе, дяденька, дела идут! За Вдовье болото уже взялись тремя селами сразу, а возле Русского Рыцаря думают плотину ставить, в «Корабельной даче» — санаторий… А всей мелкой живностью, знаете, кто командует? Наш Пороша. Куры, гуси, утки, индюки, кролики — все это под его властью. И даже бурых лисичек собираются разводить. А вы думали? — Яша метнул взгляд на Товкача. — Что это вы, дяденька, ничего не знаете? У Тройчихи, что ли, угорели? У нас такие дела начинаются, а вы ни бум-бум…
— Какие же дела? Что было, то и есть. Мизинца сделали начальником, Порошу поставили над индюками — так разве это дела?
— Эх, дяденька, неужели вы не видите? — Яша показал на Голову Русского Рыцаря. — То, бывало, один комбайнчик на жатву пришлют, а сейчас глядите: три самохода, как гром, стоят. Знаете, какая будет жатва? Такой в нашем колхозе никогда не было. А слыхали, что профессор Живан в Замысловичах лабораторию оборудовал при МТС? Не слыхали? Полную машину колбочек привез из города. Уже и он болотами занимается. А вы говорите: какие дела? Дяденька, дяденька! Угорели вы у бабы Тройчихи… — И как бы невзначай задел Товкача кнутовищем по плечу.
— Ну, ну! — буркнул Товкач, угнетенный своими мыслями.
— Извините, я не нарочно, — улыбнулся Яша и захлопал вожжами, чтоб с шиком въехать в Замысловичи.
Все та же улица, те же дворы, обнесенные плетнями. Собаки, уже привыкшие к Яше, завидев Товкача, подняли такое, что Яше стало неловко, а Товкача разозлило.
— А, черт бы вас подрал! Развелось собачни… — бранился Товкач, радуясь в душе, что есть хоть на ком злость сорвать, которую заронил в его сердце Яша своими новостями.
Но обида засела глубоко и проходила медленно. Товкач пришел злой и в правление. Кондрат Калитка, который знал Товкача лучше, чем самого себя, почувствовал это с первого взгляда.
— Ого, ты теперь за большим столом!
— За большим, Филимон Иванович.
— А как твоя бухгалтерия тут прививается?
— Порядок, Филимон Иванович.
— Ну, ну, Каленикович, старайся. Новое ситечко на колышек вешают, а как постареет, так по углам швыряют…
Из лаборатории вышел Бурчак, без фуражки, в белой рубахе, в дешевых полотняных штанах и парусиновых туфлях. Дружелюбно поздоровался:
— Привет, старина, почему не приходили?
— Имею право отдохнуть за двадцать лет.
— Имеете, имеете. Мы вот скоро санаторий выстроим, так вам первая путевка, Филимон Иванович. За ваши прежние, — Бурчак улыбнулся, — и будущие труды.
Товкач воспринял это по-своему и воинственно подступил к Бурчаку:
— Руководишь? Меня не спрашиваешь? И не спрашивай. Скоро и я пойду на выдвижение. — Хотел сказать обоим: «Послушайте-ка, с кем я буду говорить!» Он сбил шляпу на затылок, подошел к телефону и, сняв трубку, торжественно попросил: — Девушка, дай мне товарища Стойводу… Степан Яковлевич? Доброго здоровьица! Это Филимон Иванович Товкач. Не узнали по голосу? Не беда, голос наладим…
Калитка с Бурчаком переглянулись, а Товкач так старался, так жестикулировал, словно Стойвода не только слушал, но и смотрел на него.
— …Голос наладим, это не беда. Кто-кто, а вы мои ораторские способности знаете. Что слышно, в какой колхоз меня намечают? — Тут Товкач отшатнулся от трубки: — Почему, Степан Яковлевич? Муров против? Растолкуйте ему, кто я такой. Толковали? Ну и что? Против? Так, так… — И это окончательно? Нет? Есть вариант? Так, так… — Прикрыв ладонью трубку, Товкач обратился к Бурчаку: — Слышишь, голубчик, куда дела поворачиваются?.. Дорогой Степан Яковлевич, а какой вариант? Я буду ждать… Спасибо, Степан Яковлевич, от меня и от моей Насти. До свиданьице! Будете в наших местах — не чурайтесь. Пожалуйте на вареники. Моя Настя всегда начеку. До свиданьице! — Он положил трубку и, потирая руки, прошелся по кабинету. — Ну, голубчики, слыхали, кто такой Товкач? — Показал пальцем на потолок: — То-то и оно: человек с потолком в рядовых не засидится. О, нет! Вы отказались от меня, а район Товкача — на выдвижение, на выдвижение!
