Михаил Щукин - Имя для сына
«Вот и подобьем бабки. К чему вы пришли, Петр Сергеевич? Кто вы — дурак или, наоборот, умник? Добивался, добивался положения и благополучия, а теперь решил все выбросить широким жестом, остаться у разбитого корыта. Пойти грузчиком — с дипломом не возьмут».
Козырин резко захлопнул дверцу печки и поднялся. Понял, что с самим собой играет в поддавки. Не пойдет он никогда грузчиком, потому что уже привык смотреть сверху на людей, которые зависели от него, потому что власть над ними вошла ему в кровь, а кровь так просто не сменишь. Он нужен Воронихину, раз тот решил его спасти, нужен как работник, деловой и толковый, и он будет таким, деловым и толковым. Но только уж теперь, теперь он возьмет все сполна: и благополучия, и власти, и черт его знает чего еще — что подвернется. Еще выше поднимется над этими людьми, суетящимися вокруг него, как мухи. Сейчас Козырин ненавидел их и знал, что будет ненавидеть и презирать всегда. Он смотрел сейчас только на самого себя и видел только самого себя.
«Вы рано похоронили меня, товарищи Свешниковы, и при случае я вам это припомню. Мы еще посмотрим, мы еще поглядим. Все побоку, как говорит мой любимый шеф. Что делать, Трофим Афанасьелич, се ля ви. Немножко разыгрались нервы, немножко пустил слюни — пройдет. А теперь все побоку! Простите, но каждый играет за самого себя, не поминайте лихом…»
Дрова в печке прогорели, угли, покрываясь пеплом, еще вздрагивали синенькими огоньками. А на улице в это время пошел снег, неожиданный майский снег, густой, плавный, как будто на зиму. Под этот снег, закрыв печку, и вышел Козырин, постоял немного в ограде и сел в машину.
Свет фар ударился о дорогу, и она, припорошенная неожиданным снегом, ослепительно заискрилась. Машина рванула с места без разгона, на ухабах она мягко стукала, на поворотах припадала на один бок, по-щенячьи взвизгивала. Надрывался приемник, наполняя кабину громкими звуками, музыканты, войдя в раж, лихо высекали цыганскую плясовую. Бежали наперегонки с машиной дальние редкие колки на краю белого и большого поля. Так получалось: колки бежали вперед, а кусты сбоку дороги — назад, казалось, что поле медленно кружится. И пусть кружится. Педаль до отказа, упруго гудит за стеклами ветер. Быстрее, быстрее, надо почувствовать азарт отчаянной гонки, чтобы окончательно сбросить с себя апатию, стереть слюни. Вперед!
На бюро Козырин все грехи, и общие, и свои личные, свалил на Кижеватова. У того глаза лезли на лоб, и от растерянности он не мог сказать ничего толкового в свое оправдание. Впрочем, его уже и не слушали. Все было решено: Кижеватова сняли с работы.
Переделывать справку Рубанов отказался. Наотрез.
— Тогда придется поручить другому, — спокойно сказал Воронихин. Но внутри у него все клокотало.
— Это ваше дело. Поручайте. На бюро я буду отстаивать свою точку зрения.
— Боюсь, что ваша точка зрения окажется единственной.
— Александр Григорьевич, одно из двух — либо вы искренне заблуждаетесь, либо делаете это сознательно. Но в любом случае я обязан об этом сказать.
Воронихин не намерен был продолжать беседу. И дал это понять, поднявшись и протянув Рубанову руку.
Воронихин ошибся, думая, что точка зрения Рубанова окажется единственной. На бюро со всей горячностью того поддержал Савватеев, требуя назначить комиссию, чтобы разобраться лично с Козыриным, со строительством особняка, с распродажей дефицитных товаров. Но Воронихин вовремя взял слово:
— Давайте не будем кашу делать, божий дар с яичницей мешать. Сегодня у нас один вопрос — торговое обслуживание на посевной. Вот об этом и говорите. Очень плохое обслуживание.
Чуть переждав, убийственно, как умел только он, первый начал рассказывать о своей поездке в Петровский совхоз, о жалобах механизаторов.
Об этом же говорили и другие, снимая стружку с Козырина. Рубанова и Савватеева никто не поддержал. И так досталось мужику, рассуждали остальные члены бюро, не совсем же в грязь втаптывать. Козырина предупредили и обязали навести порядок. Он рьяно заверил, что большая часть недостатков уже устранена и впредь подобного не повторится.
Вернувшись после бюро к себе в кабинет, Рубанов положил на стол папку, долго смотрел на нее, потом в правом верхнем углу аккуратно вывел: «Козырин».
Из своего опыта Рубанов уже хорошо знал, насколько живуча неправда и как непросто с ней бороться. Положение осложнялось еще и тем, что в Крутоярове он, как говорится, без году неделя и его действия могут расценить как подсиживание Воронихина. Но и ждать сложа руки он тоже не мог. Подчеркнул написанное на папке и положил ее в стол.
19Своим ходом шли в редакции будни.
Пыл Пылыч частенько любил повторять на летучках и на планерках: «Газета выходит для района. А район растит хлеб, доит коров и рубит лес. Значит, на страницах должно пахнуть лесом, молоком, хлебом и навозом».
Выполняя это наставление, районка, как всегда в мае, сеяла хлеб, переводила скот на летние выпасы, вывозила лес из дальних делянок на нижний склад леспромхоза, боролась за чистоту района, критикуя нерадивых хозяев, до сих пор не убравших дрова возле своих домов, и руководителей коммунхоза, которые никак не могли привести в порядок дорогу к свалке, отходы и мусор предприятия вывозили прямо в бор.
В редакции было тихо и пусто. Почти каждый день выезжали в командировки, а после работы сразу торопились по домам — у всех имелись огороды, и там тоже требовалось проводить свою посевную.
Не умолкая, раздавался бодрый голос неугомонной Нины Сергеевны. Под любыми предлогами отказываясь ехать в командировку, сидел в своем маленьком кабинете, завалив стол бумагами, Травников, сидел, не отрываясь от бумаг, а когда надо было показывать сделанное, то оказывалось, что сделанного — с гулькин нос.
— Владимир Семенович, — вызвав его к себе в кабинет, теряя терпение, рычащим голосом выговаривал Савватеев. — Ты что? Двадцать лет в редакции, неужели не уяснил, что тут шевелиться надо?!
— Э-э-э, — тянул Травников, — я ведь работаю…
Савватеев хлопал ладонями по столу и просил, чтобы Травников исчез с его глаз: «Иначе я не знаю…» На самом деле Савватеев знал — таких, как Владимир Семенович, выгнать с работы практически нельзя, ведь все остальное, кроме дела, у него в полной норме. И ко всему прочему, была у Травникова одна дельная черта — великая осторожность. Еще ни в одной газете, подписанной им, ни разу не проскочило крупной ошибки. Оставляя его за себя, Савватеев мог особо не беспокоиться.
Как всегда, не уставал говорить витиевато Рябушкин, подшучивал над Андреем. Как всегда, хмур и немногословен был Косихин. Казалось, ничто не предвещало никаких событий. Но события зрели. Только о них пока не все догадывались.
— Пригласите Рябушкина.
— Одну минуту.
Андрей положил на стол трубку и выглянул в коридор. В коридоре Рябушкина не было. У редактора и Нины Сергеевны — тоже. Нашел его Андрей в кабинете у Травникова и страшно удивился. Хотя удивляться вроде нечему. Заведующий отделом писем сидел в кабинете у заместителя редактора, и они разговаривали. Но тот, кто знал Травникова, всегда осторожного с людьми, а с приезжими особенно, никогда не позволявшего никаких фамильярностей, тот непременно удивился бы. Рябушкин улыбался и похлопывал Владимира Семеновича по плечу. Зам тоже улыбался.
Стараясь не показать своего удивления, Андрей позвал Рябушкина к телефону.
— Да, я слушаю. — Голос у Рябушкина был довольный и даже веселый. — Как договорились. Когда машина подойдет? Жду.
Он бросил трубку и кинул на стол свой крепко сжатый, сухонький кулачок:
— Вот так, Андрюша! Вот они где у меня будут, хозяева жизни!
Ничего не объясняя, сдернул с вешалки плащ и вышел из кабинета.
Андрей выглянул в окно, и ему пришлось удивиться еще больше к редакции подошла машина Авдотьина, за рулем — сам хозяин. Рябушкин в нее сел, и машина укатила.
Авдотьин привез Рябушкина к обской протоке, которая находилась ниже по течению, километрах в пятнадцати от Крутоярова. В протоке стоял катер рыбнадзора, на берегу горел костер. Авдотьин отогнал машину к кустам, поднялся на катер и через некоторое время вернулся назад. В руках он нес спущенную резиновую лодку и двух больших судаков.
— Сеть нам уже поставили, вечерком проверим. А это пока на уху.
Авдотьин был суетлив и испуган. Рябушкин молчал и строго на него смотрел.
Катер отвалил от берега и взял курс вдоль Оби.
— А может, прокатились бы? — вдруг предложил Авдотьин. — Сейчас поедут браконьеров ловить — потеха!
— У нас еще одно дело не сделано.
— А, да-да.
Авдотьин засуетился быстрее. Хозяйничать у костра он умел. Скоро в котелке закипела уха.
— Ну, за открытие летнего сезона. — Авдотьин вытащил из кабины бутылку коньяка.
