Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович
Черная болезнь — цинга! Вспомнились рассказы о том, как выбирались с Чажмы артели старателей в тысяча девятьсот двадцатом году, когда на приисках случилась голодовка. Тогда цинга уложила всех, и те, кто пережил зиму, двинулись в путь ползком, спасаясь от смерти, караулившей их в темных, холодных зимовьях. Весна наступила ранняя, недружная. Через горные хребты, через промерзшие болота, по кочкам, на которых ветер теребил обсохшую травяную ветошь, тащились больные люди, прямо с кустов, по-медвежьи, обсасывали прошлогоднюю бруснику, поднимавшую их на ноги, и двигались дальше навстречу первой зелени…
«В то время здесь не было ни шоссе, ни машин, ни огородов, — размышлял Иван Иванович. — Чажма вообще считалась цинготной местностью. А теперь? Осенью и даже зимой есть овощи. Питание улучшено. И все равно по веснам много случаев заболевания цингой. Особенно среди выходцев с дальних приисков».
Доктор сидел на табурете возле койки, забывшись, неотрывно глядел в отекшее лицо Фирсова, но ни глаз его, ни распухших кровавых губ не видел, а только чувствовал его тоску и боль и покорную боязнь смерти. Гневное возмущение против этой покорности, против боли, которую нечем облегчить, все нарастало в душе Ивана Ивановича. Он не мог примириться с тем, что человек без борьбы уходил в небытие.
На столике у изголовья едва вместилась очередная порция усиленного больничного пайка: каша с маслом, тертые овощи, молоко. Но сейчас это уже бесполезно: у больного от малейшего прикосновения выпадают зубы и льется кровь из десен… Хирург вспомнил крупные, непорочно-белые резцы Фирсова, вынутые санитаркой на хлебном мякише при кормлении, и болезненно нахмурился. «Вываливаются, точно бобы из лопнувшего стручка! Нет! Нужно думать о срочной помощи. Есть болезнь — должно быть и лекарство!»
Иван Иванович встал и, прикрыв краем одеяла неподвижные руки Фирсова, сведенные мучительной судорогой, молча двинулся к выходу из палаты. За ним потянулись врачи, сестры и практиканты-фельдшеры.
— Ничего не слышно из области по поводу нашего послания? — спросил его в коридоре глазной врач Широков.
— Пока ничего… — промолвил Иван Иванович.
— Не расстраивайтесь, коллега. Наше дело справедливое.
— Какое письмо получено сегодня больничным месткомом от Петрова, студента Укамчанского горного техникума! — весело сказал подошедший Хижняк. — Перешел на последний курс и всю зиму был отличником.
— Это тот, у которого мы удалили опухоль височной области. — Глаза Ивана Ивановича тоже засияли. — Значит, продолжает учиться?
— Просит местком выразить благодарность хирургу Аржанову и передает сердечный привет. А помните, он ни читать, ни писать уже не мог…
— Я своих больных, которых оперирую, всех помню. Даже если операцию делал лет десять назад. Как встречу — сразу узнаю.
— Да, память у вас завидная. А вот билеты на спектакль второй раз в кабинете забываете. Опять пропали, — упрекнул молодой хирург Сергутов — активист клуба.
— До спектаклей ли? — Иван Иванович снова помрачнел, представив себе выражение лица Скоробогатова, который еле здоровался с ним в последнее время.
— Держись, казак! — сказал Широков, сердито поправляя докторскую шапочку, всегда сидевшую боком на его жестких, густых волосах. — Вы мне, Денис Антонович, дайте письмо от студента. Пошлю ему срочную телеграмму, пусть побывает в обкоме в облздраве и других бывших пациентов Аржанова с собой прихватит. Наглядное доказательство всегда хорошо действует.
— Дай-то бог! — пошутил Сергутов, но пухлые губы его сложились в кислую гримасу. — Гусев теперь стал вмешиваться в каждый пустяк. Кто-то распустил слух о том, что его снова сделают заведующим больницей. Тогда нам, молодым, крышка: он все задушит.
Иван Иванович продолжал обход, переходя из палаты в палату. Гораздо сильнее, чем новое столкновение со Скоробогатовым, его волновало поведение Ольги.
Кто это внушил ей мысль писать в газету? Когда на другой день после чтения очерка он в шутку назвал ее сочинительницей, она вспылила. Назвала его эгоистом и еще наговорила невесть что. Теперь набрала в библиотеке книг — все очерки, — читает и пишет, а в свободное время в бегах. Уже стороной Иван Иванович случайно узнал о том, как она с Мартемьяновым облазила весь рудник и, кажется, снова с ним встречалась. Но мужу не говорит, где бывает, хотя скрытность не в ее характере: на днях сообщила, что отправила в областную газету уже четвертую заметку.
«Если бы серьезно, а то ведь блажь очередная, — с грустью думал Иван Иванович. Так он и Ольге ответил: оскорбила до глубины души ее недоверчивая настороженность. — Как будто я мешал ей проявлять свои способности. Пусть пишет! Чем бы дитя ни тешилось… Но к чему создавать из этого семейную драму? Завтра с таким же пылом может увлечься астрономией… А тут еще цинга!»
— Проштрафился? — обращается доктор к старателю, лежавшему вторую неделю после тяжелой черепной травмы.
Бывалый таежник, смущаясь, точно девочка, показывает на кончике пальца:
— Маленечко, товарищи…
— Зачем же вы нашу работу портите! — говорит Иван Иванович, угрюмо глядя на этот огрубелый палец. — Думаете, не узнаем, если вы украдкой выпьете? Нам мало того, чтобы снять вас со стола живым. И вам этого мало: надо вернуться в первоначальное состояние. Вылечиться и работать.
Возле койки, на которой лежал недавно оперированный шахтер, в повязке, окутывавшей его голову словно белый шлем, Иван Иванович опять замедлил.
Пока он разговаривает с больным, Хижняк шепчется о чем-то с Валерьяном Валентиновичем.
— Вполне достаточно! — говорит невропатолог в твердое, слегка оттопыренное ухо Хижняка, сияя оправой золотых очков и золотыми прядями волос; даже острый нос его, позолоченный веснушками, светится самодовольством.
— Спасибо! — отвечает Хижняк, так стиснув руку невропатолога, что тот крякает. — От всего месткома спасибо! Теперь на эти деньги мы свободно можем отправить Любушку на Урал к ее бабке.
— Какое местное средство существует в тайге против цинги? — спросил Иван Иванович у своих курсантов.
— Чем лечились раньше приисковые рабочие? — пытался выяснить он у горняков.
— Помогает сырая оленья печенка, — сказали эвенки и якуты.
— Надо есть чеснок и квашеную капусту, — посоветовали шахтеры.
— Спирт лучше всего, — заявили таежники-старатели, не раз побывавшие в лапах цинги.
— Пользительны припарки из стланиковой хвои, — утверждали мамки-стряпухи из старательских артелей. — Ягода тоже.
Иван Иванович задумался, припоминая известные ему случаи цинги на полярных зимовьях, в тюрьмах, на пароходах дальнего плавания, в городах во время войны.
Конечно, эта болезнь не имела прямого отношения к главному приисковому хирургу, но он был убежден, что нет в медицине таких областей, которые не касались бы его. Он интересовался всем. То, что северяне страдали от цинги, являлось для него глубоко личным и очень волнующим делом.
Что значит «цинготный район»? Будет ли цинга у жителя Поволжья, который получит рацион чажминского разведчика? Там цинга возможна лишь при страшном голоде, здесь ею болеют и сытые люди.
Иван Иванович вспомнил прошлое… Детство, в дыму и копоти железнодорожной станции, промелькнуло перед ним. Витамины! Озорная усмешка тронула губы доктора. Скачет по шпалам черноногий оборванный мальчишка с волосами ежиком, подбирает то окурок, то корку хлеба, вихрем мчится от станционного сторожа, с ходу врезается в горячую мальчишечью свалку: наших бьют! А дома мать встретит не лаской, не со сдобной булочкой: рука ее, огрубевшая от работы, щедра только на подзатыльники, ведь у нее целая лесенка ребятишек и старше и младше Вани, такие же вечно голодные галчата. Но цинги у них что-то не замечалось. Месяц вся семья буквально голодала, когда Ваньку и его старшего брата устроили в училище (их надо было одеть, обуть). Старшему учиться не довелось: определили на работу, а Ваня уперся и отстоял право на ученье. Отец-грузчик расправлялся с домочадцами жестоко и просто, но, удивленный стойкостью сынишки, стал на его сторону. Однако только революция командировала Ивана Аржанова на рабфак, а затем в Саратовский государственный университет. При небольшой стипендии ему пришлось и учиться и работать, так как он помогал отцу, обремененному семьей. Трудно жилось, о витаминах понятия не имели, а цинги не было. Почему же здесь она свирепствует?
35Однажды, придя домой раньше обычного, Иван Иванович опять застал Ольгу у письменного стола. Но бумаг перед нею не было. (Теперь все свои записки она запирала на ключ в шкафчике.) Она просто сидела, подперев голову руками, и даже не обернулась на звук шагов Ивана Ивановича. Лишь по легкому движению ее плеч он угадал, что жена слышала, как он вошел.
