Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)
По пути домой Сергей Павлович неотступно думал о молодом человеке. В его возрасте он уже, пожалуй, готовился к защите докторской. Казавшийся скромным, деликатным и беззащитным в то же время, молодой человек невольно вызывал симпатию. «Таких бы только и поддерживать, — меланхолически подумал Сергей Павлович. — Руководитель, что ли, попался ему никудышный? Или отношения не сложились? Кто-то порхает себе с цветка на цветок, а тут мыкайся всю жизнь младшим научным сотрудником…»
И Сергею Павловичу вдруг привиделся этот странный юноша на фоне цветущего луга. И слетевшая с клевера огромная белая бабочка как бы приблизилась к нему и теперь порхала совсем близко. Ее крылья то заслоняли, то открывали его лицо, эти недоумевающие глаза и волосы, похожие на цветок огненного горицвета. Взмахи крыльев участились, все замелькало и зарябило перед замутившимся взором Сергея Павловича. Кругом пошла голова.
У себя в кабинете Сергей Павлович устало опустился в кресло. Оцепеневшее тело было охвачено мучительной истомой. Точно выводок мартовских кошек поселился в нем, урча и царапаясь. Перед глазами продолжало мелькать. Он сдерживал себя сколько мог, пытаясь побороть дьявольское искушение, но вдруг что-то предательски екнуло в груди, мельтешение прекратилось, лицо и бабочка слились воедино, затем распались. Сергей Павлович скорее почувствовал, чем догадался: произошло непоправимое. Нечеловеческим усилием он вновь мысленно соединил расщепившиеся зрительные образы, точно слил два раствора, и, затаив дыхание, некоторое время наблюдал, как медленно выпадает осадок.
Все было кончено. Обессиленный экспериментатор вытер холодный пот со лба и неподвижно просидел в кресле до глубокого вечера. От ужина отказался, лег в постель, но заснуть не мог. Часы в кабинете пробили двенадцать. Сергей Павлович лежал с закрытыми глазами, укутавшись с головой пледом, и на фоне непроглядного мрака, точно на проступающем фотографическом снимке, смутно различал какую-то дверь, распахнутую в ночь, силуэты деревьев и неясную фигуру, прислонившуюся к косяку. В зашторенное окно нестерпимо ярко светила огненно-рыжая луна.
3. ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬПоскольку Никодиму Агрикалчевичу Праведникову как председателю идеологической комиссии отдела информации и по личной просьбе Вигена Германовича пришлось разбираться в запутанном деле Таганкова, он прежде всего установил, что все зримые и незримые нити тянутся к первому понедельнику июля. Именно тогда странные события, этого дела касающиеся, начали разворачиваться с угрожающей быстротой. Ничем как будто для Лунина не примечательный, если не считать внеочередного расширенного заседания Президиума научно-технического совета, день этот тем не менее явился в некотором роде поворотным в длинной цепи не вполне понятных явлений, о которых Никодим Агрикалчевич старался собрать теперь наиболее полные и достоверные сведения.
Итак, 2 июля — Международный день кооперации. Продолжительность этого дня составляет 17 часов 30 минут. Обеденный перерыв в Институте химии. Таганков снимает халат, моет руки. Ласточка отказывается идти со всеми в столовую под предлогом каких-то неотложных дел.
— Доведешь ты себя, — замечает Каледин.
А Валерий Николаевич только улыбается.
— Ты поди в зеркало полюбуйся.
— Ну и что?
— Дистрофик.
— У меня вполне нормальный вес, — возражает Ласточка. — Легкий спортивный.
— Вот-вот…
— Аскольд, скажи.
Таганков не поддерживает разговора. Они с Гурием выходят на улицу, идут по асфальтированной дорожке мимо знаменитой горки возле старой стеклодувной мастерской, стоящих в глубине коттеджей и недостроенного пятиэтажного корпуса, вдоль аллеи, обсаженной старыми липами. Душно. Парит. Слышны далекие раскаты грома. Просто нечем дышать.
Несмотря на понедельник, в столовой мало народа. Лето, время отпусков. Они встают в небольшую очередь. Перед ними стоит Дина Константиновна Степанова, или просто Дина, жена их шефа. Дина возглавляет группу международного сотрудничества в отделе информации. Уже не очень молодая, холеная дама. Профессорская жена. В свое время с ней и с Сережей Степановым Гурий был в приятельских отношениях — до того, как Триэс защитил докторскую, стал заведующим. Дружили, можно сказать, семьями. В ту пору и у Гурия была семья.
Дина оборачивается. Они кивают друг другу.
— Добрый день.
— Добрый день.
И ни слова больше.
За многие годы Гурий впервые встречает Дину в институтской столовой. Дочь выдала замуж, мужа отправила в командировку, а для себя одной лень готовить. Так объясняет Гурий присутствие здесь Дины.
— Что это с Валерием Николаевичем? — спрашивает Аскольд.
— А?
— Что-то он совсем перестал обедать. И вообще…
— Экономит. Детишкам на молочишко.
— Может, случилось что?
— Гурий… Если не трудно… Пожалуйста… Компот…
Это Дина. Сплошные манеры. Верх вежливости. Что-что, а уж это она умеет.
Каледин молча тянет жилистую руку к стальной полке, сплошь уставленной стаканами со сладковатым пойлом, передает компот. Туда-сюда бегают желваки по скулам.
— Не бери в голову, — советует Аскольду, бросая быстрый взгляд на его полупустой поднос. — По Валеркиным стопам решил?
— Просто жарко. Есть не хочется.
— Я вот всегда хочу.
— Тоже ненормально.
Они садятся за столик неподалеку от окна, разгружают подносы.
— Знаешь, — говорит Аскольд, — в последнее время со всеми нами что-то происходит.
— Ну и мясо! — ворчит Гурий. — Есть нечего. Детсадовские порции.
— Еще эти бабочки…
— Бабочки?
— Да, бабочки за окном.
— Ну допустим…
— Мне давно не дает покоя одна вещь. У кротонов есть непонятное свойство…
— Не обольщайся. Все интересное там уже сделано.
— Я к тому, что при определенных условиях их, наверно, можно легко превратить…
— При о п р е д е л е н н ы х условиях, — язвительно перебивает Гурий, — можно и железо в золото превратить.
Дине Степановой, сидящей в другом конце зала, становится хорошо виден теперь его нервный, резко очерченный профиль. «Как он переменился! — думает. — Какое неприветливое, злое лицо. С годами, говорят, недостатки усиливаются. А что происходит с достоинствами? Жить с таким человеком, конечно, невыносимо. Бедная Лиза! Можно ли ее осуждать? К тому же он слишком самолюбив и завистлив. До сих пор не простил Сереже успеха». Дина рассеянно помешивает ложкой суп, съедает несколько ложек, к биточкам не притрагивается. Не вкусно. Тянется к сумке, достает зеркальце, поднимается из-за стола, собирается уйти, спохватывается, составляет грязные тарелки, набрасывает на плечо ремень сумки. Затем направляется к окну мойки — прямая, стройная, с высоко поднятой головой.
Толкнув наружную стеклянную дверь, Дина разом превращается в райскую птичку — так высвечивает ее фигуру естественный свет, так играет легкий порыв ветра подолом яркого платья.
Гурий смотрит ей вслед и словно не видит.
— Ты не находишь, например, что у Валерия Николаевича появились причуды?
— Что?.. Нет, не нахожу.
— Вещи с места на место переставляет… Весы… Вообще эти кротоны как-то странно влияют.
— Не выдумывай.
— Вроде и запах неприятный, но постепенно так привыкаешь, что даже тянет пото́м.
— Ерунда. Вещи двигают только после отравления ртутью.
— На всех, наверно, действует по-разному…
Когда вышли из столовой, небо было по-прежнему тусклым, безжизненно-серым.
— Пообедали за двадцать минут, — сказал Гурий, взглянув на часы. — Рекорд. Посидим немного?
Они нашли свободную лавочку в тени под липой, как раз напротив скипетровского коттеджа.
— Или, может, зайдем в гости к академику?
— Я совсем, кстати, не знаю его работ.
— Немного потерял.
— Он чем занимается?
— Да ничем.
— Как это?
— Теперь ему без папы в академики не пробиться, а напрасно суетиться зачем? К тому же он с сильным приветом. — Гурий покрутил пальцем около виска. — Вроде бы наследственное.
В лабораторию они вернулись за несколько минут до конца обеденного перерыва. Посреди комнаты стоял Ласточка с весами в руках. Он неловко обхватил их, прижимая к себе, и от неожиданности чуть не выронил, когда дверь вдруг открылась. Не сказав ни слова, он неверными шагами направился к лабораторному столу. Поставив же весы на место, Валерий Николаевич как-то смущенно кашлянул и виновато улыбнулся. Каледин и Таганков в свою очередь только многозначительно переглянулись, после чего каждый занялся своим делом.
