Петр Замойский - Лапти
— С приездом поздравляю!
Порожнюю бутылку Алексей хотел было бросить, но дядя Мирон поймал его за руку:
— Стой, погоди. Дай-ка сюда! В хозяйстве пригодится.
От выпитого вина дядя Мирон еще более оживился и, нахлестывая лошадь, принялся рассказывать Алексею про все, что творится в Леонидовке. Алексей, хотя и меньше выпил, но тоже захмелел, и ему также хотелось порассказать о своей жизни, но дядя Мирон принялся допытываться:
— Ты постой, погоди. Ты скажи мне, по какому ветру несет тебя к нам?
— В отпуск на полтора месяца еду. Болел, простудился, вот и отпустили. Кстати, отца навестить надо.
— Старик бедовый. Только, видно, сноха, Кузьмы-брата баба, обижает его. А как соберемся, все о тебе он поминает. А такой мастер на сказки, беда.
— Рассказчиком все у вас?
— Что же зимню пору делать? Молодежь в клубе спехтахлями забавляется, аль на посиделках галдит, а мы, старики, в избу где-нибудь соберемся и давай точить лясы.
Мельком задержав взгляд на Алексеевой фуражке, Мирон спросил:
— Гляжу на твой картуз и думаю, будто значок-то землемерский. Ты не землемер ли теперь?
— Нет, — засмеялся Алексей, — это совсем другой значок.
— Какой!
— Технически-строительный. Понял?
— Как не понять, а только, к примеру я, спросить, каким рукомеслом ты промышлял на стороне?
— Каким? — загадочно ответил Алексей. — Всяким. Только ты не торопись раньше всех узнать, много с тебя спросится.
Не доезжая до Левина Дола, дядя Мирон спрыгнул с телеги, на ходу подправил чересседельник, шлею, посмотрел испуганными глазами на разболтанные колеса, потрогал тяжи и пошел впереди лошади. Перед самым спуском, между кустов, остановил лошадь и пошел в Левин Дол. Походил по берегу и, качая головой, вернулся.
— Ты что? — спросил Алексей.
— Весь спуск, комары его закусай, размыло. Как бы нам искупаться не пришлось…
Взял лошадь под уздцы, тихонько подвел к крутому обрыву, разъезженному телегами, прыгнул на телегу, подобрал ноги и, перекрестившись, насмешливо проговорил:
— Помяни, господи, всех плавающих и путешествующих.
Заметил Алексей, как сначала голова лошади нырнула вниз, в овраг, зад ее высоко поднялся, потом вся телега стала дыбом, и вдруг так ее тряхнуло, что оба седока откачнулись назад. Дядя Мирон, вытаращив глаза, что есть мочи заорал:
— Де-ержи-ись!..
Алексей ухватился за корзину. Раздался треск. От сильного толчка Алексей упал боком и крепко выругался.
Колеса зашаркали по гальке дна реки, вода, мутясь и быстро утекая, булькала в ступицах, и казалось, что и лошадь и телега плывут.
— Слушай-ка, — с удивлением заметил Алексей, выше подбирая ноги, — как будто Левин Дол еще глубже стал?
— Новые ключи открылись на Полатях, — правя лошадью, которая ушла по брюхо в воду, ответил дядя Мирон. — Мы тут, Алеша, измучились с ним, с проклятым. Все колеса поломали, все телеги перековеркали.
— Зачем же телеги ломать? Мост строить надо.
— Эка! Мо-ост! Разь тут напасешься мостов? Весной все унесет и сох не оставит. Да и так еще сказать, некому взяться. Убытку много.
— Больше убытку несете, коль телеги ломаете.
— С этим не считаемся.
У самого въезда в село, у кладбища, навстречу бежали ребятишки.
— Скорее, скорее, дядя Мирон, там ждут его!
— Откуда узнали? — поразился Алексей.
— А с какой стороны ветер дует?
— С Алызова.
— По ветру чуют.
Еще больше удивился Алексей, когда возле избы увидел толпу людей.
— А ведь правда, ветром весть принесло!
Напоследок дядя Мирон, деловито нахмурив брови, стегнул лошадь, она дернулась, и подвода, чуть не задев за сруб колодца, въехала в расступившуюся толпу.
Алексей спрыгнул с телеги, отряхнулся. Смущенный взглядами толпы, не знал, идти ли ему в избу, или сначала снять корзину. Выручил старик отец. Выйдя на крыльцо, он, отирая руки и одергивая посконную, видимо только что надетую для встречи сына рубаху, медленно спустился, не торопясь подошел к Алексею, молча протянул ему руку, пожал ее и, чего никак не ожидал Алексей, вдруг жалостливо сморщил старческое лицо. Целуясь, сквозь слезы прошептал:
— Сынок, сынок, видно, совсем ты забыл про меня!
— Что ты, тять… Вишь, вот приехал, — чувствуя, как сжимает горло, пробовал улыбнуться Алексей.
— Заждался я тебя, сынок. Умирать бы пора, да смерть где-то застряла.
— Подожди, отец, кликать ее, поживешь.
Брат Кузьма, обросший густой бородой и намного постаревший, подошел к Алексею как-то боком, неловко сунул руку и, глядя вверх, на конек своей избы, проговорил:
— Ну, с приездом.
Тут же, отпугнув ребятишек от телеги, снял тяжелую корзину и, словно боясь, что у него ее отнимут, торопливо понес в избу.
Поздоровавшись с теми, кого угадал и кого не узнал, Алексей прошел в избу. Первым делом его поразило обилие ребятишек. Они были один другого меньше и все белокурые.
— Чьи это? — поздоровавшись со снохой, кивнул он на них.
Сноха закраснелась и несмело ответила:
— Наши с Кузьмой.
— Сколько же их у вас?
— Всех-то восемь. Шесть тут вот, а двое на улице.
— Ну-ну… — невольно проговорил Алексей.
А чья-то баба, стоявшая в дверях, весело заметила:
— Ты погляди, какие все славные.
Другая живо подхватила:
— Чего же не родить нам, чай, землю делят по едокам. — Потом бойко Алексея спросила: — Ты сколь времени дома не был?
— Шесть лет.
— Так вот и есть. При тебе у нее двое были, а тут по одному клади на каждый год.
— Это еще гоже, по одному, — подхватила первая, — а вон у Авдони баба — что надо. За три года-то шестерых родила.
— Как так? — удивился Алексей.
— Эдак. По двойне.
— Чай, не нарошно она. Это порода такая бывает, — разъяснил кто-то.
Все эти племянники и племянницы во все глаза глядели на Алексея, ожидали подарков. Он вынул из узла пакеты с конфетами, пряниками, разные дудки, свистелки и начал раздавать.
Но не успел он разделить, как уже вместе с радостными восклицаниями поднялся крик, свист, драка и плач. Оказалось, что кто-то у кого-то отнял пряник, другой откусил конфетку, третий успел изломать дудку.
Сноха, несколько смутившись и искоса поглядывая на корзину, жадно следила за Алексеем. Она тоже ждала подарка. Ей Алексей подарил отрез материи. Торопливо выхватив его из рук, она, воровато оглянувшись, скрыла отрез материи под фартук и побежала в мазанку. Весь вечер не в меру хлопотливо суетилась, старалась угодить деверю. Кузьме привез рубаху, штаны и огромные, на толстых выпуклых гвоздях, американские ботинки. Тот отнесся к подарку как к должному и сухо сказал жене:
— Прибери.
Старика Матвея обдарил с головы до ног. Но он и не обратил внимания на подарки, а все время то бегал, то колол чурки на самовар, то одергивался, расправлял бороду и искоса поглядывал на сына, как бы любуясь им.
— Рад, старик? — кто-то спросил его.
— Сам роди такого и радуйся, — скороговоркой ответил он.
Зажгли огонь, поставили самовар на стол, началось угощение. Правда, угощали не Алексея, а скорее он их, так как привез он почти все, что было на столе. Мужики, бабы и парни входили в избу и, здороваясь, обязательно протягивали руку. Многих из молодежи Алексей не узнавал. Подавая руку, спрашивал:
— Чей?
Лишь иного, и то разве по облику родни, угадывал, дивясь, как из мальчишки, карапуза, которого чуть помнил, вырос такой здоровенный, под потолок, детина.
Петька Сорокин, услышав, что к Столяровым приехал Алексей, зашел за Ефимкой Малышевым.
— Пойдем поглядим.
В окна, как мухи на мед, налипли бабы и девки. Не спуская глаз с приезжего гостя, они чуть прислушивались к разговору, который шел в избе, и все, что удавалось им видеть и слышать, пересказывали друг дружке. Знали, сколько на столе было тарелок с колбасой, ветчиной, рыбой, сколько бутылок вина, сколько яиц съел Алексей, в какой рубашке он сидит, как причесался, что говорит и о чем спрашивает других. Знали, какие подарки привез ребятишкам, какой материи снохе, отцу, и сколько все это ему стоило.
В избу Петька с Ефимкой не решились идти. Постояв у окон, Петька, упершись руками о плечи девок, поднялся и заглянул в избу. Оттого ли, что девки под тяжестью его тела взвизгнули, или само собой уже так вышло, но в тот момент, когда он взглянул на Алексея, тот обернулся к окну. Мигом, словно девичьи плечи накалились добела, съехал Петька на землю и на вопрос Ефимки: «Какой он?» — определил:
— Тонкогубый.
— А вы губошлепы! — сердито заявила им чья-то девка.
— А тебя не спрашивают, и молчи, — огрызнулся Петька.
После утомительной дороги, да к тому же все еще чувствуя слабость от болезни, Алексей несколько дней никуда не выходил. Лишь через неделю решил ознакомиться с жизнью села.
