Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том первый
Итак, Юра, примяв в кармане носовым платком принадлежащие бабушке двадцать три рубля тридцать две копейки, сел к столу и придвинул к себе тетрадь. Он писал правой рукой, а левой переворачивал странички и то и дело щупал карман с деньгами. Впрочем, через некоторое время он о кармане забыл. Рука быстро бегала по линейкам, слова выстраивались стройными рядами, корнет Печорин на коленях объяснялся в любви княжне Мэри, в Юриной груди ширилось и трепетало радостное вдохновенье. Он уже понемногу начал напевать, он уже ерзал на стуле, он уже порывисто и жадно хватал воздух. Он писал, он сам придумывал то, что было в книжке перед ним, он плавно и стройно излагал все эго словами на бумаге, он уже был писателем, Лермонтовым, графом Толстым, А. С. Пушкиным. Юра сам уже был «героем нашего времени». Княжна Мэри склонила Печорину голову на плечо, и Юра ее любил нежно и страстно — на всю жизнь, готов был на гибель, на самопожертвование.
Вместе с Печориным он протянул руку и положил ее Мэри на талию. Но правая рука его была занята пером, и Юра протянул и положил левую руку. По странной случайности, вместо того чтобы лечь на тонкую и трепещущую девичью талию, Юрина рука вдруг наткнулась на карман, на скомканный носовой платок и пачку денег под ним.
Юра вскочил, бросил перо и стрелой вылетел в прихожую. В прихожей никого не было. Сердце Юры колотилось как бешеное. Оно могло, кажется, разбить грудь и выскочить на грязный пол. В один миг, вихрем, но на цыпочках, Юра пронесся через прихожую. Он распахнул дверь и остановился на пороге.
Ах! Бабушка была у себя, стояла посреди комнаты, сзывая котов. Она уже вернулась с утренней прогулки. Юра похолодел, умер, но только на одну секунду. В следующую он стоял перед бабушкой, закинув голову, глядя прямо ей в лицо.
— Бабушка! — заикаясь, пропищал Юра, как придавленная мышь. — Бабусенька! Вы, когда уходили, выронили вашу пенсионную книжку и из нее высыпались все ваши деньги. Вот. Двадцать три рубля тридцать две копейки. Пересчитайте, пожалуйста, — я ничего не взял…
Юра скорее выбежал во двор и, едва сдерживаясь, чтобы не зареветь в голос, со всех ног бросился в самый дальний угол сада. Слезы ручьем текли по щекам и забирались за воротник.
В глухом уголке — за гимназической баней, в зарослях бузины, под самым забором, за которым лежала усадьба почтового чиновника, коллежского асессора Бовы, — Юра прежде всего выплакался, пролил все горькие слезы, скопившиеся под горлом. Красненький домик Бовы — одноэтажный, с маленьким мезонином в два окна — был прямо перед Юриными полными слез глазами. И Юра не мог оторвать взгляда от этих двух манящих, необыкновенных окон. На них были желтые занавески, тихо колыхавшиеся под легким летним ветерком. На желтые занавески в окнах мезонина коллежского асессора Бовы Юра смотрел ежедневно, даже в дождь, не отрываясь, по часу, а то и по два…
Потом Юра побрел за сарай. В тесном закоулке между сараем и забором, упираясь ногами то в стенку сарая, то в доски забора, Юра вскарабкался под самую крышу. Он съежился и юркнул в щель. Это был проход на чердак. Среди мусора, паутины и пыли Юра на четвереньках пробрался на другой его конец. Там стояла большая старая корзина, и Юра откинул ломаную крышку.
В корзине лежали: мешочек с сухарями, жестянка с вареньем, бутылка подсолнечного масла, большой складной садовый нож, карманный электрический фонарик с батареей, самодельная веревочная лестница, длиной сажени в три, пистолет, сделанный из гильзы от патрона, баночка с черным порохом, пригоршня оловянных пломб, разрубленных на мелкие колючие кусочки и — поверх всего — большая, черная, широкополая фетровая шляпа.
Юра сунул пистолет за пояс и тщательно пересмотрел все вещи. Варенье он понюхал — не прокисло ли, сухари пощупал — не взялись ли плесенью, на веревочной лестнице проверил все петли и узлы — прочны ли, щелкнул фонариком — действует ли батарейка, и не надо ли подлить нашатыря, встряхнул бутылочку с порохом — не отсырел ли? Пороху было мало, дроби совсем не было, не хватало еще карты, компаса и барометра. Деньги нужны были Юре позарез.
Свет из чердачного оконца падал на Юру длинной полосой, и он стоял в тонком луче, сам себе удивляясь, до чего ж он похож на старого морского волка. Или — на героя нашего времени, если стать немножко левее, задумчиво опереться на стропила и надвинуть на глаза эту великолепную черную шляпу.
Юра закрыл корзину. Надо было еще вернуться домой.
Но прежде чем выйти из закоулка, Юра выглянул тайком и внимательно посмотрел направо и налево, подняв воротник курточки. Это было, конечно, ни к чему — и так было видно, что во дворе никого нет, поднятый воротник не прикрывал и подбородка, а проход из-за сарая и из клозета все равно был один и появление оттуда никак не компрометировало человека. Неважно, Нат Пинкертон всегда так выглядывал перед тем, как откуда-нибудь выйти, и Юра почитал это обязательным и для себя.
Перед обедом вдруг появился Володька. Руки в карманах, насвистывает. Под мышкой какие-то учебники — ведь через несколько дней должны были уже начаться занятия. Володька долго и нарочно громко — пока их могли слышать из соседней комнаты — объяснял Юре, что у них в этом году будут проходить по арифметике, русскому языку и закону божьему. Он выражал бурную радость по поводу того, что теперь, в первом классе, у них будет и долгожданная география, станут учить про океаны и материки. Когда же из соседней комнаты все ушли, Володька выглянул в окно и секунду послушал под дверью, улегшись животом на пол. И только тогда, притянув к себе Юрину голову, чуть слышно прошептал ему на ухо:
— Все готово!
Вслед за тем он встал, сунул руки в карманы и, беспечно насвистывая, однако таинственно поводя бровями, исчез.
Во время обеда из кустов бузины от домика коллежского асессора Бовы раздался свист Ваньки. Юра бросил ложку с борщом и стремглав выскочил во двор. Ванька был босой и без шапки. Он оглядывался вокруг, втягивая голову в плечи, пригибаясь и предостерегающе прижимая палец к губам. Глазенки его бросали таинственные взгляды назад, на мезонин домика Бовы. Кругом абсолютно никого не было, но Юра схватил Ваньку за руку и потащил в глубь двора. Там, еще раз проделав всю процедуру таинственных предосторожностей, Ванька наконец вынул из уха небольшой бумажный шарик, развернул его и, разгладив на колене, молча протянул Юре. Неумелой, малограмотной Ванькиной же рукой там было нацарапано:
«Ровно в полночь».
Юра оглянулся. Желтые занавески на правом окне мезонина шевелились, и за ними, ему показалось, метнулась чья-то странная тень. У Юры перехватило дыхание.
После обеда мама вдруг объявила, что в город приехал зверинец с обезьянами, леопардами и медведями и она решила доставить детям удовольствие и повести их туда.
У Юры сжалось сердце. Зверинца Юра никогда не видел, это была мечта всей его прежней жизни. Обезьяны, леопарды, медведи! А может быть, и жирафы и слоны? Юра горько и трагически улыбнулся: и почему это так всегда бывает, что осуществление мечты приходит тогда, когда оно уже не нужно?..
Юра сказал, что ему нездоровится, и остался дома.
Когда все ушли, Юра вышел в прихожую и прислушался. Отец лег отдохнуть, бабушки тоже не было — она пошла за своим шоколадом. Дружно мяукали запертые коты.
Ровно в полночь Юра вышел из-за сарая с самодельным рюкзаком за спиной. Он тихо крался вдоль забора к кустам бузины, к дому Бовы. Черная широкополая мамина шляпа была на Юру велика и все норовила сползти до самого подбородка.
За углом Юра остановился, чтобы перевести дыхание. Это было невероятно трудно — ведь он был один, вокруг стояла черная ночь, впереди его ожидала неизвестность — было страшно, как никогда.
Решимость, отвага и все прочие качества таяли и исчезали прямо на глазах. Еще минута, и Юра — он это ясно чувствовал — окончательно струсит. Этого нельзя было допустить. Надо было принимать решительные меры.
Юра сдвинул шляпу со лба и быстро огляделся. Вокруг были только черные тени косматых бузинных кустов. Юра надвинул шляпу на лоб и торжественно поднял руку.
— Братья-экспроприаторы! — просипел он. — Сегодня наша ложа совершает первый акт экспроприации. Пусть потрясет он умы и сердца всего презренного человечества. — Кусты стояли тихие и молчаливые. — Брат Юрий, готовы ли вы?
«Го… готов…» — хотел ответить Юра, но внутри у него все похолодело и как будто что-то оборвалось. — Готов. — Мамина шляпа все лезла на глаза, и нельзя было шевельнуть головой, чтобы не утонуть в ней до подбородка. — Конечно, готов! — Это же решено раз и навсегда. Жить дальше без нее — невозможно. А не то он уедет на Балканы и там погибнет смертью храбрых за свободу братьев славян…
«А мама?..»
Голова опустилась, и черная мамина шляпа упала на землю. О маме не следовало вспоминать. Юра оступился и придавил ногой тулью шляпы. Потому что мысль на сразу парализовала все. И решимость, и отвагу, и планы ложи экспроприаторов. Она раздирала пополам Юрину душу. Юра бессильно опустился на землю и опять же на шляпу, — теперь тулья была раздавлена окончательно. Бедная мама! Как же она одна? Кто ее теперь защитит? Юра метнулся назад. Ведь это он был маленький, бедный и его надо было защищать. Назад!
