Ирина Велембовская - Мариша Огонькова
К вечеру того же дня они уже были в Москве. За три года Мариша успела очень полюбить ее, полюбила и ту улицу, на которой жила, даже большую, набитую народом квартиру, окна которой выходили прямо на пыльный тротуар и где всегда приходилось отгораживаться занавесками от прохожих. Но сейчас Мариша возвращалась домой с очень тяжелым чувством.
Она все вспоминала, как благодарила Любка Кузьмина, когда ей сказали, что дадут часть — деньгами и имуществом. Наверное, раньше она от брата и сестры Лямкиных ничего не ждала.
После смерти матери Анатолий всячески пытался подладиться к жене, войти в доверие, искупить вину. Сам заговорил насчет того, чтобы, если не будет своих детей, взять на воспитание какого-нибудь трехлетку. Девочек он не любил, а на мальчика готов был согласиться. И был просто поражен, когда Мариша сказала коротко:
— Не стоит, Толя.
— Почему?.. — тихо спросил он. — Это как мне тебя понять?
Мариша не объяснила почему. Однако Анатолий и сам догадался — жена может сказать: если он родного ребенка бросил, то чужому хорошим отцом не будет. Это Анатолия очень заело, он попробовал еще раз-другой подступиться к Марише с тем же предложением.
— Что же, так и будем жить совсем без потомства?
И ласково, в полушутку намекнул, что ведь от бездетных жен мужья имеют полное право уйти. Даже народный суд не задержит.
— Ну что же, уходи, — спокойно сказала Мариша.
Но Анатолий уходить не собирался. Наоборот, он все больше и больше привязывался к жене, любил, порой даже заискивал. Ревновать у него повода не было, но его очень волновало и обижало, что она теперь все чаще и чаще оставляет его одного сидеть дома, а этого одиночества Анатолий боялся, как малый ребенок.
— Скрываешь ты что-то от меня, — жалобно говорил он. — Ну, погоди, Маришка!..
Скрывать Марише было нечего. Просто теперь она не торопилась с работы домой, и если был повод задержаться, то задерживалась. Ведь ей не нужно было бежать ни в детский садик, ни в ясли, никто там ее не ждал, не плакал. Поэтому она не пропускала ни одного собрания, ни лекции, ни беседы. Семейные женщины под разными предлогами разбегались, а она терпеливо сидела. И почти всегда оказывалась в выигрыше: услыхала и узнала много такого, о чем, сидя дома, глядишь, никогда и не узнала бы — о международном положении, об охране здоровья. После очередной лекции о гриппе пошла в аптеку и купила себе «жидкость Смородинцева», с тех пор ни разу насморком не мучилась. Как-то была объявлена лекция о трудовом воспитании в семье. Марише воспитывать было некого, но она все равно на лекцию осталась. Народу на этот раз в красном уголке цеха сидело так мало, что ей сделалось неловко перед лектором: и что за люди такие?.. Неужели все на свете знают, что не хотят послушать квалифицированный совет?
— У нас женский коллектив, — пояснила Мариша лектору. — После работы трудно… Уж вы нас извините.
Тот пожал плечами, словно хотел сказать: для вас же хуже. Большого разочарования на его лице не отразилось, он к малочисленной аудитории, видимо, привык. Маришу он посчитал ответственной за мероприятие, во время лекции обращался главным образом к ней и персонально ей улыбался. Однако не исключено было, что она просто ему понравилась: ведь ей было всего двадцать шесть, у нее были хорошие серые глаза и льняные, какие-то не городские волосы.
По окончании лекции Мариша проводила лектора до трамвайной остановки. Она считала, что если можно кому-то улучшить настроение, то это нужно сделать.
— Вы где-нибудь учитесь, наверное? — спросил он.
— Нет, — сказала Мариша, — работаю. Но, может, еще и соберусь.
Но учиться она не собралась. Освоила только квалификацию швеи-мотористки и простилась с утюгом. Новая работа нравилась ей гораздо больше. В гладилке Мариша работала в основном среди женщин пожилых, а в пошивочном и на раскрое было много девчат, значит, больше смеха и всякой веселой ерунды. В юности ей так мало довелось шутить!..
Зарабатывала Мариша теперь больше Анатолия, и его самолюбие от этого сильно страдало. С тех пор как перестал левачить, он получал свои восемьсот и ни копейки больше.
— Ладно, проживем, — смущенно говорил он, принося домой зарплату, — у нас с тобой не семеро по лавкам.
Мариша молчала: напоминать мужу, что у него есть дочь, ей было как-то невмоготу, это стало для них обоих больным местом.
Мариша и видела-то девочку всего считанные часы, та даже приласкать себя не дала, но все равно уже не было покоя на сердце. Мариша часто себя спрашивала: чем же она-то виновата перед той маленькой девочкой? Она и знать не знала о ее существовании, когда выходила замуж за Анатолия. И чем она могла, если все-таки была виновата, эту вину искупить?
Оба они с Анатолием понимали, что Любка им девочку не отдаст. Из писем Раисы они узнали, что к концу лета Любка с Шурочкой переселились в железнодорожную будку, которая предоставляется путевым обходчикам. Оттуда до школы было больше четырех верст — куда же зимой ребенку идти? Любка поплакала, потом отдала Шурочку в школу-интернат.
— Растащат небось в интернате этом, и не достанется ей ничего, — покачал головой Анатолий, увидев, что Мариша укладывает в посылочный фанерный ящик пряники и пастилу.
Потом взял ящик и сам понес на почту. Помнил, как в деревне туманной, холодной ночью просил у Мариши за все прощения, стоял коленками на сырой земле.
Мариша же думала о том, что у нее, слава Богу, не самый плохой на свете муж. Горячей любви к нему ей по-прежнему взять было неоткуда, но человека преданного она в нем все-таки нашла. И ей порой очень хотелось быть с мужем поласковее, потерпимее.
5Дружбе Мариши с обитательницами квартиры на Большой Полянке не суждено было заглохнуть.
Мариша не была там больше года, не знала даже, здорова ли Екатерина Серапионовна. Если Селиванова несколько обидела ее при последней встрече своей холодностью, то на старуху не за что было обижаться. Наконец Мариша собралась туда.
Екатерина Серапионовна варила на кухне варенье из ранних слив. Василий Степанович сидел тут же на табурете и читал ей вслух повесть из журнала «Пограничник». Можно было только позавидовать способности Екатерины Серапионовны уживаться с людьми.
Не успела Мариша осведомиться о том, как тут им на Полянке живется, как открылась дверь селивановской комнаты, и хозяйка вышла оттуда в сопровождении незнакомого Марише плотного лысеющего мужчины в светлых, отлично отутюженных брюках. Такая складка не вышла б, пожалуй, и из-под Маришиного утюга. Селиванова была в кремовом спортивного покроя костюме и в босоножках на немыслимо высоких каблуках.
— Ты что, специально от солнца пряталась? — спросила она, услыхав, что Мариша была в Анапе. — Где же твой загар?
Ее кавалер любезно поклонился Марише, так что Валентине Михайловне ничего не оставалось делать, как их познакомить.
— Арсений Александрович, — представился он. Может быть, Селивановой не понравилось, что он при этом слишком уж галантно качнул животом, но она нахмурилась.
Арсений Александрович удалился, а Мариша подумала, что это, наверное, тот самый, который все звонил прошлой зимой по телефону и от которого Валентина Михайловна так решительно отбивалась.
— Очень я рада, что опять вас вижу, Валентина Михайловна, — сказала Мариша: — Скучала я по вас. И по Екатерине Серапионовне.
— Что же ты так долго не появлялась?
— Да мне думалось, что я вам больше не нужна.
— Ну вот, вздор какой!..
Селиванова ушла в свою комнату и вернулась с журналом в голубой обложке.
— Наш-то герой, посмотри!.. Пробился все-таки.
Под статьей, которую она показала Марише, стояла подпись: кандидат филологических наук Б. Алтарев.
— Борис Николаевич? — радостно спросила Мариша.
— Ну, естественно. Что же, дай ему Бог!..
И Селиванова рассказала Марише, как она недавно встретила Бориса Николаевича в магазине на Кировской: стоит в очереди, что-то читает. Зазевался, на него орут…
— Я хотела к нему подойти, но ты знаешь, Огонек, не смогла.
— Он всегда за чаем туда ходит, — тихо сказала Мариша. — Неужели орали?.. И что за люди такие?
— Обычное хамство.
— Да уж… Тихого человека обидеть ничего не стоит. Селиванова посмотрела на нее и улыбнулась.
— Ну, а ты-то как живешь? Не колотит тебя твой Афанасий, или как его… Акиндин?
Улыбнулась и Мариша.
— Еще как тузит. Вся синяя хожу.
Разговор был прерван предложением Василия Степановича посмотреть телевизор. Он недавно приобрел «Луч», а заодно два мягких кресла, которые он сейчас и предоставил дамам. Но когда он вздумал комментировать передачу, Селиванова заметила ему холодно:
— Василий Степанович, дорогой, вы же не экскурсию с Павелецкого на Курский сопровождаете.
Тот уже достаточно изучил нрав своей суровой, но еще очень интересной соседки, поэтому счел возможным не обижаться. Марише даже показалось, что у этого симпатичного дяденьки с розовой лысинкой могут быть виды на Валентину Михайловну. Но та, слава Богу, об этом не догадывалась.
