Александр Грачев - Первая просека
Бутин отпил глоток воды, поставил стакан и продолжал:
— Но возместить убытки — одна половина дела. Другая половина — воспитать этих людей, пробудить у них комсомольское сознание. И делать это нужно вам самим. Видите, малодушничает товарищ, поговорите с ним, воздействуйте на него всей бригадой, позаботьтесь о нем. Не оставайтесь равнодушными к такому человеку! Почему? Да потому, что он с вами в одном строю. Идете вы в наступление на врага и надеетесь, что ряд ваш прочный, а вдруг — брешь, один сбежал. Что это значит? То, что ваш строй ослаб, у вас потери. Так вот, товарищи, нужно заботиться, чтобы не было потерь.
В каком-то тревожном оцепенении слушал Захар эту речь. В душе его перемешались светлая радость с тяжелой горечью. Он чувствовал себя способным на подвиг, а предстал перед конференцией как предатель, которого следует судить за тяжелый проступок.
Подавленный душевным разладом, Захар плохо воспринимал все, что происходило на конференции. Он встрепенулся только тогда, когда в торжественной тишине Панкратов стал читать проект постановления конференции о переименовании села Пермского в город Комсомольск.
И снова Захару стало не по себе: среди леса рук, поднявшихся в поддержку этого постановления, не было его руки. Он не имел права голосовать, потому что не являлся делегатом. Осунувшийся, мрачный, сидел он, наблюдая за выборами. С завистью он слышал, как были названы среди прочих фамилии: Каргополов, Касимова, Аниканов.
…А вечером возле столовой стихийно возникло гулянье. И тут Захар был в одиночестве: Каргополов ушел с Лелей Касимовой, а больше у него не было друга, с которым бы он мог обо всем поговорить. Постоял возле гармониста, поглядел, как плясуны по очереди лихо, с присвистом отбивали «Барыню», и зашагал к леднику.
Сумерки начинали густеть, повиснув синей пеленой над черной лесной ратью, над спокойным простором Амура; на западе увядала вечерняя заря, там замигала первая яркая звездочка. Но за правобережной грядой сопок уже повис темный полог наступающей ночи, густо расшитый серебряными бусинками звезд. Спокойствие и умиротворенность, разлившиеся в природе, постепенно передались и Захару.
Сначала он не обратил внимания на торопливые шаги — его нагоняли Кланька и Любаша, обе разнаряженные, надушенные дешевым одеколоном.
— Здравствуй, Захар! — окликнула его Кланька нараспев и кокетливо протянула руку. — Ты чего же? Все пляшут да гуляют, а ты… Аль совсем стариком стал?
Но Захар не слушал ее — он весь радостно просиял, завидя Любашу.
— Скучно стало что-то, решил идти спать, — оправдывался он.
— А ты Андрея не видал? — заговорщически спросила Кланька.
— Нет, не видел.
— Тогда я побегу, мне нужно найтить его, — заторопилась Кланька.
Любаша с улыбкой посмотрела ей вслед.
— Это она нарочно, Захар. Ну и хитрющая же!..
— И очень хорошо! — улыбнулся Захар. — Я думал сходить к вам, но не хотелось встречаться с отцом и Ставорским.
— Это все из-за лошади?
— А ты тоже знаешь об этом?
— Папаша рассказывал. Он говорит, что вы не виноваты: лошадь, должно, съела ядовитую траву.
— Да? Вон ка-ак… — Захар просветлел. — Спасибо, Любаша, что сказала мне это. Какой я дурак, сразу не сделал как нужно! Ну ничего!.. Любаша, пойдем к Амуру, а?
Крепко взявшись за руки, они съехали по сыпучему глинистому откосу и так, не разнимая рук, добежали до воды.
— Хорошо как! — воскликнул Захар, подставляя лицо прохладе. — У меня будто гора с плеч свалилась.
— И я тоже рада, Захар, что мы встретились. Они долго бродили вдоль берега, держась за руки.
— Давайте сядем в эту лодку, — предложила Любаша.
Вдвоем они уместились на корме. Любаша поправила косы и, повернув лицо к Захару, сказала:
— Я хочу сказать вам кое-что… Нет, сначала спрошу… У вас осталась девушка там, откуда вы приехали?
— Да, осталась.
— Вы ее любите?
— Да, люблю.
Любаша помолчала, потом тряхнула головой. Подумав, тихо сказала:
— Вот за это вы молодец. Правду умеете говорить. А теперь по секрету вам скажу, Захар. Только никому не передадите?
— Даю честное комсомольское слово, никому!
— Вот что. Клаве рассказал Андрей об этом. Они все время встречаются. Так Кланька и говорит мне: «Давай отобьем Захара у той девушки!» Вы мне очень нравитесь, Захар. Но это нечестно — встречаться нам, правда?
— Вы мне тоже нравитесь, Любаша. — Захар помолчал. — Наверно, нравитесь потому, что немного напоминаете Настеньку. А встречаться… Что ж, встречаться, наверное, не следует… А то, чего доброго, влюблюсь так, что Настеньку забуду… Будем просто товарищами, хорошо?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Спустя два дня, под вечер, Ставорский вызвал Захара к себе. В кабинете кроме начальника был еще один человек — широколобый, в военной форме без петлиц. На столе перед ним лежал огромный желтый портфель из свиной кожи.
— Вот это и есть бригадир Жернаков, — кивнул на Захара Ставорский.
— Садитесь. — Тяжелым, холодным взглядом широколобый уставился на Захара. — Я следователь районной прокуратуры. Должен допросить вас. Товарища Ставорского прошу оставить нас, но из здания не отлучаться. — С этими словами он громко щелкнул замком портфеля, вытащил папку с бумагами.
Побледневший Захар сидел не шевелясь. Допрос начался с уточнения биографических данных.
— А теперь объясните, по чьему указанию и при каких обстоятельствах вы совершили преступление? Заранее хочу предупредить: признавайтесь чистосердечно, это зачтется вам при определении меры наказания.
Выслушав и записав показания, он решительно стукнул карандашом по столу, спросил надтреснутым голосом:
— Таким образом, вы отрицаете, что это диверсия и что лошадь была загнана преднамеренно?
— Да, я отрицаю, — твердо сказал Захар. Рассказывая о поездке на лесозавод, он успокоился, взял себя в руки. — Я требую вскрытия трупа.
— Вы думаете, это спасет вас?
— Уверен.
— Ну так вот, Жернаков, я никакой не следователь — это просто шутка. Попугал тебя маленько, думаю: посмотрю, как будешь себя вести? Я ветврач. Сегодня вскрывал труп, и вот достоверная причина гибели лошади: загнана. Пожалуйста, познакомься с актом.
Огорошенный столь неожиданным оборотом, Захар впился глазами в лист бумаги. Да, сомнений не оставалось: перед ним был акт, подписанный ветврачом Турбаевым, Ставорским и свидетелем Рогульником.
— А почему меня не вызвали, когда вскрывали?
— Ты что, ветеринар?
— Рогульник и Ставорский тоже не ветеринары.
— Ставорский присутствовал как начальник конного парка, а Рогульник — как свидетель. Ну, так что будем делать?
Захар не отвечал, нервно теребя буденовку.
— Я говорю, что будем делать? — повторил Турбаев, уставившись в лицо Захара.
Захар молчал, только на щеках двигались желваки.
— Ну, чего же ты молчишь?
— А что я могу ответить? — Захар поднял глаза. — Не знаю, что мне теперь и делать…
— Судить придется. Но вот, я думаю, как бы это дело замять? Человек ты молодой, и жалко, если в такие годы упрячут лет на десять. Как же это ты так неосторожно, а? А еще в кавалерии служил. Даже ума не приложу, как тебя спасти. Может, откупишься как-нибудь, а?
— Как это?
— Вот я и думаю: как? Можно бы следователю сунуть взятку, чтобы он прикрыл дело, но, кто его знает, не будет ли хуже? Или мне акт подделать: написать, скажем, что лошадь, мол, съела ядовитую траву, а?
Захар молчал.
— Если говорить обо мне, — продолжал Турбаев, не дождавшись ответа, — то я дорого с тебя не возьму. Мне до зарезу нужен комплект новой сбруи — хомут, чересседельник и хорошие ременные вожжи. Держу разъездную лошадь, а сбруя — срам, истрепалась до того, что стыдно надевать, вся из веревок. Может, организуешь один комплект, а?
— Организовать?.. — Захар с недоумением глядел на ветеринара.
— Ты, Жернаков, не прикидывайся! Как стемнеет, возьмешь мешок, пойдешь в амуничник, подберешь что поновее и принесешь мне на квартиру. И мы будем с тобой квиты.
— Украсть?! — Захар в испуге привстал.
— Зачем так вульгарно — «украсть»? Просто взять. Есть такое выражение: «Когда от многого берут немножко, это не кража, а просто дележка».
— Я лучше вам деньгами заплачу, — краснея, предложил Захар, — а вы на них купите…
Кажется, никогда в жизни ему не было так противно, до омерзения, до тошноты противно, как сейчас. Захар не верил в то, что конь загнан, и подозревал ветеринара в преднамеренной подделке акта.
— Чудак ты человек! — как ни в чем не бывало воскликнул Турбаев. — Если бы продавали, думаешь, я бы не купил? В том-то все и дело, что нигде не продают. Скоро дело дойдет до того, что не только сбрую крестьянскую негде будет достать, а и чашки-ложки придется самим делать, как в старину.
