Сергей Снегов - Иди до конца
— Не говорите со мной, — сказала она шепотом. — Мне стыдно, боже, как мне стыдно!
— Лариса! — растерянно воскликнул Терентьев.
Лариса кинулась к двери. Она ожесточенно протискивалась сквозь толпу выходивших. Терентьев сумрачно смотрел ей вслед. Подошедший Щетинин с силой стукнул его по плечу. Щетинин торжествовал.
— Молебен я ему все-таки испортил, — похвастался он. — Один голос ничего не решает, а запланированного благолепия не получилось. Ручаюсь, мой черный шарик жабой ляжет у него на сердце. Но что ты так вытаращился?
Терентьев с трудом отвел глаза от двери. Черданцев, оказывается, провел и Ларису, он был с ней неискренен!
Щетинин нетерпеливо дернул Терентьева за руку:
— Да что с тобой?
Терентьев не сдержал вновь охватившей его злобы:
— Ты спрашивал, почему я стал помогать ему?
— Именно. Странно, иначе не назовешь.
— Так вот! Я не читал его диссертации. И объяснений ему не подсказывал. Он просто хорошо запомнил, что я говорил о своей работе.
Щетинин на мгновение окаменел. Его побагровевшее лицо стало страшным. Он схватил Терентьева за руку и молча потащил к группке ученых, стоявших у стола.
— Стой! — сказал Терентьев, вырываясь. — Скажи, что ты задумал? Если собираешься попрекать Черданцева, так это уже бесцельно.
— Никаких упреков! — крикнул Щетинин. — Немедленно разоблачить мерзавца! Он там улыбается, как майский жук. Сейчас мы сотрем с его рожи улыбку!
Терентьев твердо сказал:
— Никуда мы не пойдем. Голосование уже состоялось, не забывай этого. И я сам проголосовал за него.
Щетинин слушал Терентьева с возмущением. С упрямым Терентьевым нельзя было обращаться как с другими, нормальными людьми. Раздраженный вмешательством, Терентьев мог и не подтвердить публично того, в чем сейчас признался Щетинину.
— Идиот! Если тебе все равно, я этого не допущу!
— Говорю тебе, успокойся! Воровства нет. Все гораздо сложнее.
— Ах, гораздо сложнее? — сказал Щетинин со злостью. — Что же ты предлагаешь в связи со сложностью? Неужели ты не понимаешь, что нельзя этого так оставить!
— Пойдем ко мне, там потолкуем.
20
Лариса, не стесняясь прохожих, плакала на улице. Она быстро шла, будто боялась опоздать, но идти было некуда. В конце концов она забралась на какую-то стройку, где закончили дневные работы, и прислонилась к забору. Пошел дождь, сперва она его не почувствовала, а когда промокла, было уже поздно уходить. Но дождь припустил с такой силой, что пришлось прятаться под первый попавшийся навес. Лариса продрогла, от сырости и волнения ее бил озноб. Аркадий обещал быть дома в десять. Завтра состоится большой банкет в «Астории», а сегодня они намеревались поужинать вдвоем в ресторане. Об ужине теперь не приходилось и думать.
Когда стрелка на часах подползла к девяти, Лариса вышла из-под навеса. Дождь еще шел, но без прежней силы. Она побежала к Черданцеву. Черданцев, открывший Ларисе дверь, пришел в ужас. Он содрал с нее насквозь промокшее пальто, повел в свою комнату.
— Да что с тобой? Где ты была? Я освободился очень скоро и побежал за тобой, но ты уже пропала. Тебе придется немного посидеть, в таком виде неудобно в ресторан.
Она в изнеможении села на диван. В маленькой тёплой комнате, заставленной старинными неудобными вещами (Черданцев снимал ее за триста рублей в месяц у вдовы-пенсионерки), Ларисе стало еще холоднее. Черданцев набросил на нее свой плащ, уговаривал снять платье, она отказалась. Он был встревожен.
— Нет, в самом деле, что случилось? — допытывался он. — Почему ты так промокла? Где ты провела это время?
— Сейчас поймешь! — ответила она. — Раньше скажи — ты доволен?
— Ну конечно! — Он счастливо захохотал. — Необыкновенный успех, ни у кого еще в нашем институте так не проходила защита! Я и надеяться не смел на что-либо подобное!
Она со страхом всматривалась в его лицо. Она видела его каждый день, но таким он ей еще не показывался. Он был незнаком и непонятен. В его шумном торжестве звучало что-то гадкое. Он почуял, что с ней неладно, и стал серьезен.
— Обо мне поговорим после, — сказал он, садясь рядом и обнимая ее. — Объясни, что произошло?
Она отстранилась.
— Нет, я хочу о тебе… Со мной ничего не произошло. Но вот что случилось с тобою?
Его недоумение и тревога превратились в раздражение и обиду. С Ларисой всегда приходилось быть настороже, никогда не угадать, как она поведет себя в следующую минуту. Ему правилась ее порывистость и мгновенные изменения настроения: с такой подругой не заскучаешь — тоже неплохо. Но в торжественный день, как сегодня, она могла бы и не портить ему радости.
Он снова обнял ее.
— Ларочка, я тебя временами не понимаю. Ты взволнована, успокойся, после поговорим.
— Почему ты не отвечаешь? Я хочу, чтоб ты ответил!
Тогда он заговорил с сердцем:
— Ах, что со мной случилось? Ты этого не знаешь? Да ничего важного — защитил с блеском кандидатскую диссертацию, ее издадут отдельной брошюрой, закономерности, найденные мною, получат применение в промышленности — говорю тебе, ничего особенного. Удивляюсь, что такие пустяки могли тебя расстроить.
Она вынесла его негодующий взгляд, еще сильнее прищурилась, чтоб лучше видеть его лицо.
— Я не об этом спрашиваю. Весь твой успех я видела собственными глазами.
— Может, соблаговолишь спросить яснее? Я отвечу на все, если разберу, что тебе надо.
— Ты отлично во всем разбираешься. Расскажи, как ты стал вором!
Он был так потрясен, что забыл об обиде.
— Ты с ума сошла? Подумай, что говоришь!
— Да, вором! Жалким вором!
Он протянул к ней руки, она их оттолкнула:
— Не смей! Ты не отвечаешь на мой вопрос!
У него задрожала нога, он прижал рукой колено, чтобы остановить дрожь, потом сказал:
— На такие вопросы не отвечают, Лариса. Их еще можно простить, если по недомыслию, а если нет — выгоняют вон.
— Выгоняй! Это последнее, что тебе осталось. И мне полезно — пойму наконец, каков ты настоящий!..
Он сделал еще попытку перевести разговор в нормальную колею.
— Не щурься! — сказал он. — Не рассматривай меня с таким ужасом. Я не прокаженный. Тебя, очевидно, возмутило, что я применил теорию Терентьева для объяснения собственных экспериментов?
— Значит, ты сознаешься? Ты сознаешься сам! Зачем же ты притворялся, что не понимаешь?.. Теперь я знаю, почему ты не дал мне текста диссертации! Ты опасался, что я найду там все, о чем ты меня выспрашивал. Какой стыд, какой стыд — воспользоваться чужим трудом!..
Он с досадой махнул рукой.
— Дурочка ты, Лариса, одно могу сказать. В науке всегда пользуются чужими достижениями, на них основывают свои собственные. Нет постой, дай уж мне досказать, я слушал тебя, не перебивал. Скажи, объявил ли я, что вот эти предположения, объясняющие изученные мною факты, что они мои, что я, один я их придумал?
— Еще бы ты это говорил!
— Но о выработанных рецептах я утверждал, что они мои, что это я их нашел, я разработал! Неужели ты не замечаешь разницы? И я во всеуслышание объявил, что исхожу из современных научных концепций, ничего не приписывал себе. Да, я воспользовался теорией Терентьева. С таким же правом я мог бы основываться на старой теории Аррениуса, и если не сделал этого, так потому, что Терентьев пошел дальше, его структурная активность захватывает глубже, чем электролитическая диссоциация Аррениуса. А завтра, возможно, воспользуются моими экспериментами, чтоб объяснить ими новые явления. Это же нормальный ход науки, пойми!
— Но он не опубликовывал своей теории, он ее не опубликовывал! А ты уже пользуешься ею.
— Ну и что же? Она еще по опубликована, но уже существует — она уже живет в пауке! А завтра он опубликует, и ему воздадут честь за открытие. Никто и не подумает, что он заимствовал у меня. Кстати, моя диссертация появится в печати позже его статьи, так что даже формальных неувязок не будет.
— Нет, ты невозможен! Ты не хочешь признать, что украл его достижения.
— И не признаю никогда. Я использовал его работу — да! Но достижение это принадлежит не ему одному, а всей науке. Наука всеобща. Никто не вправе положить ее себе в карман и выдавать желающим под расписку. Любой закон открывается не для себя и не на время, а для всех и навсегда, на всю историю человечества, ибо его уже не закрыть!
Она в отчаянии прижала руки к щекам. Она чувствовала, что он неправ, но не могла прорваться сквозь железную цепь его доказательств. Он продолжал, понимая, что одолевает:
— А когда появится его статья, знаешь, как скажут о моей работе: «У них в институте все явления объясняют по Терентьеву — создает человек свою школу». Вот как оно будет — меня зачислят к нему в ученики. И я спокойно мирюсь с этим.
