Иван Шевцов - Во имя отца и сына
- А тебе не кажется, что ты устал, что тебе надо отдохнуть?
- Нет, не кажется, - недовольно и резко ответил Климов. Отдыхать он действительно не умел, никаких санаториев не признавал. Расходовать драгоценное время на ничегонеделание, попросту сорить им считал недопустимой роскошью.
- Тогда тебе надо влюбиться, - посоветовал Златов, задумчиво и бесшумно шагая по длинному кабинету.
- Только этого мне не хватало. Особенно теперь.
- Именно теперь. Я был бы рад. Любовь помогает пережить любые неприятности. Что может быть сильнее любви! - Златов остановился и поверх очков тупо уставился на Климова.
- Можно подумать, что ты всю жизнь занимаешься этой проблемой. - По лицу Климова легкой тенью скользнуло подобие улыбки.
- Думай что хочешь. Твое право. А мое - думать, что ты вообще не способен на серьезные чувства. - Похоже было, что Златов "поджигает" своего шефа.
- А в кого влюбляться? - вдруг довольно живо спросил Климов. - Я не верю женщинам. С меня хватит!
Но слова его не воспринимались серьезно: в них звучала легкая ирония.
- Не надо уподобляться той пуганой вороне, которая боится куста. Если тебе однажды не повезло, это не значит, что все женщины такие.
- Все, - с деланной меланхолией сказал Климов.
- Ты говоришь чужие слова. И знаешь чьи? Посадова. Ему тоже не повезло, а время упущено, и вот он теперь зол на весь мир. А у тебя не все потеряно. Ты молод, интересен, знаменит. Пятьдесят лет - возраст любви. Любая девушка отдаст тебе сердце.
- В обмен на деньги?
- Зачем так? Я говорю о тех, которые полюбят тебя бескорыстно, как человека, как мужчину.
- Для меня этого мало, - отрывисто бросил Климов и встал. Теперь он говорил серьезно.
- А что еще тебе надо?
- Я хочу, чтоб она любила не только меня, но и мое искусство. Понимаешь - мое. Чтоб оно было для нее тем, чем для меня. Вот все это!
Климов широким жестом указал на длинную стену. Там на ореховом стеллаже стояли скульптуры, главным образом портреты: военных, артистов, писателей, рабочих, крестьян, государственных и общественных деятелей - в бронзе, мраморе и гипсе.
- Между прочим, - продолжал Златов, возвращаясь к началу разговора, - главное, на что бьет Макс Афанасьев, - это размер памятника. И тут, к сожалению, он находит себе сторонников даже в академии. Говорят, что это не будет смотреться. Слишком велик. Двадцать четыре метра - в степи!
Климов внимательно смотрел на Златова, пытаясь разгадать, кто именно в академии говорил о размере памятника: человек, вкусу которого он доверяет, или же кто-нибудь из его недругов? Спрашивать же Златова считал неудобным: не говорит - значит, так нужно. Златов был непроницаем. Бледное лицо Климова потемнело, сухие губы вздрогнули.
- Размер… Не будет смотреться… Когда Гутзон Берглун делал в скале памятник Вашингтону, Джеферсону, Линкольну и Теодору Рузвельту, он меньше всего думал о размере. Его волновала впечатляющая сила образа.
- Но то в скале, на горе, а у тебя равнина.
- Так у него высота семьдесят два метра, а у меня двадцать четыре. - В голосе Климова прозвучало едва уловимое раздражение. - Есть разница или нет? Тот памятник делали четырнадцать лет, а мы должны уложиться в четыре года… Размер, гигантомания. Я понимаю, когда Корчак Зиолковский решил в скале вырубать фигуру индейского вождя на лошади высотой сто семьдесят метров - это уже вздор, Древний Египет в американском издании. Тринадцать метров - длина пера на голове. Представляешь?
Раздался телефонный звонок. Златов снял трубку, поинтересовался, кто спрашивает Петра Васильевича, и, передавая Климову трубку, равнодушно заметил:
- Какая-то журналистка. Хочет писать о тебе статью. Как раз самый подходящий момент.
Последняя фраза Климову пришлась по душе, зацепилась в сознании, породила надежду. Выслушав девушку, Климов сказал:
- Ну приезжайте сейчас. Да, именно сейчас - у меня есть свободное время.
- Это было бы недурно, - заметил Златов, - если б она в своей статье, не вступая в спор с Афанасьевым, рассказала о проекте памятника Курской битвы. А? Как ты считаешь?
- Да, конечно. Хоть что-нибудь, чем ничего.
- Так что ты с этой мадам будь понежней, - пошутил Златов. - А я поехал на закупочную комиссию.
Не прошло часа, как Лика Травкина, восторженная, с пылающим лицом, сидела за письменным столом в кабинете Климова перед раскрытым блокнотом. Влюбленно глядя на скульптора круглыми птичьими глазками, она вела неторопливый "допрос", предварительно обойдя мастерскую и познакомившись с работами. Лика отрекомендовалась писательницей, корреспондентом молодежного журнала. Ее интересовали и биография, и творческий путь Климова. Особенно взволновал ее проект Курского памятника.
- Статьей Афанасьева все возмущены. Это непристойный выпад и просто… ну, вы знаете, несерьезно, неумно, - сморщив тонкий носик и вздрогнув круглыми плечиками, вкрадчиво прощебетала Лика.
- И у вас в журнале возмущены? - с язвительной улыбкой поддел Климов.
Он сидел в излюбленном кресле возле письменного стола и приставленного к нему круглого журнального столика. Глядя внимательно на девушку взглядом художника, думал: "Интересно, сколько ей лет? Двадцать пять, не больше. Нет, пожалуй, больше. Паутина морщинок у глаз, складка у рта… Юношеская прическа, мелкие черты лица и мягкий голосок молодят ее. В ней есть что-то… кошачье. Характера не заметно… А взгляд выдерживает привычно, даже с вызовом. Видно, восторженная натура. Любопытно".
- Я в редакции бываю редко. Изредка печатаюсь там. Я знаю, вы наш журнал недолюбливаете. Вы напрасно Думаете, что там плохо к вам относятся. Вас любят, уважают и ценят все порядочные люди. - Она, не сводя глаз, кокетливо глядела на Климова, подперев подбородок руками.
"Довольно разбитная особа", - подумал Климов и, лукаво улыбнувшись, обронил:
- Передайте им мою благодарность.
- Кому? - Лика ответила кокетливой улыбкой.
- Всем порядочным людям.
- Постараюсь. Через печать. - И тотчас же ее лицо стало серьезным, и она восторженно сказала: - Это будет мой лучший очерк. Вы такой большой… Я даже слов не нахожу. Я, конечно, знала ваши работы и раньше, но то, что я увидела… Нет, мне здорово повезло.
Он перебил ее:
- Вы в каком жанре пишете? Проза, стихи?
- И то и другое. Вернее, мое призвание - стихотворения в прозе.
- Ого! Сразу за Тургеневым.
Она почувствовала иронию и тут же приняла вид незаслуженно оскорбленной. Климов понял, но извиниться перед ней почел еще более неудобным. Чтобы как-то смягчить напряжение, искренне признался:
- Был бы счастлив познакомиться с вашими стихотворениями в прозе. По-моему, жанр этот имеет будущее. Он портативен. Толстенные тома скоро перестанут читать.
- Ну что ж, - снисходительно молвила Лика, - если так немного нужно для вашего счастья, готова услужить… - И достала из сумочки книжонку "Голубое безумство". Положила ее перед собой и, прежде чем сделать дарственную надпись, задумалась, прикрыв маленькой ладонью глаза: ей хотелось написать что-то сногсшибательное, архиоригинальное. Но большим умом Лика никогда не отличалась. И она написала:
"Гениальному Климову.
Дорогой Петр Васильевич!
Я счастлива,
что живу с Вами в одном городе".
Климов взял книгу, поблагодарил и, взглянув на обложку, вытаращил глаза:
- Почему "Голубое безумство", а не фиолетовое или не серо-буро-пластмассовое? - И поняв, что опять сгоряча задел авторское самолюбие, добавил извинительно: - Интригующе, черт возьми! Будем читать.
- Я буду ждать вашего отзыва. Хорошо? Для меня это очень важно. Ваше мнение…
- А как я вам сообщу?
Лика взяла из его рук книжку и на обложке написала свой телефон.
Климов предложил ей чашку кофе, она охотно согласилась.
Вечером того же дня Матвей из своей квартиры звонил Лике:
- Докладывай, крошка Лика, как прошла первая встреча?
Она осыпала его градом вопросов:
- Ты с ним говорил? Что он обо мне сказал? Как он…
- Я его увижу только завтра, - прервал ее Златов. - Ты очаровала его?
- Да, - торжествующе подтвердила Лика. - А он симпатяга.
- Угощал?
- Кофе с коньяком. И без пирожного.
- Холостяки пирожного не держат. Коньяк заменяет. Ну что ж, действуй решительно и в темпе.
- Завтра я ему буду звонить.
- Это зачем? Он просил?
- Нет. Я скажу, что очерк сдала в АПН, принят, пошел на заграницу. А теперь решила написать книгу о нем и уже даже с издательством договорилась.
- Так быстро? Не годится. Денька два повремени.
А утром Климов спрашивал Златова, показывая ему "Голубое безумство":
- Послушай, Матвей, ты не знаешь такую писательницу или журналистку Лику Травкину?
- А что такое? - Златов никогда не торопился с ответом. - "…Я счастлива, что живу с Вами в одном городе…" - прочел он дарственную надпись. А про себя с иронией подумал: "Следовало бы добавить: "И мечтаю жить с Вами под одной крышей". Женщины умеют скрывать свои мысли, недоговаривать, опускать концы в воду".
