Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 1
В один из таких вечеров Маргарита Николаевна не выдержала напряжения. Вечер был ветреный и какой–то грозный. Солнце уже расплющилось, как обычно, и, заливая кровью днища недвижно повисших над горизонтом туч, уходило за край земли; синие тени ползли по невским равнинам, они приближались быстро, и невыносимо было сидеть в палисаднике на скамье. В дом идти, спать, еще не хотелось, и Маргарита Николаевна вышла за деревню: не может же не быть где–нибудь укромного местечка!..
Ветер нес ей вслед сладкий запах цветущих лип; впереди скрипуче перекликались два дергача, один — где–то совсем близко, за огородами, другой — подальше, у леса. Лес стоял таинственный и черный. Он шумел и волновался. Маргарита Николаевна шла по узкой тропе среди высоких трав, роса холодила оголенные ноги, подол легкой юбки набухал от этой луговой влаги, ветер то вскидывал юбку парусом, то плотно обжимал вокруг коленей. От ветра делалось удивительно, легко и бодро, тело теряло весомость; постепенно оно стало совсем воздушным, ноги показались сильными; упругими пружинами и сами собой прибавляли шагу. «Вот хорошо я придумала — прогуляться, — сказала себе Маргарита Николаевна. — А то сижу, что бронзовый Будда, только нервы расстраиваю».
Чем дальше шла Маргарита Николаевна, тем радостнее становилось у нее на душе.
Так дошла она до пруда, до большого плоского камня, на котором сидел Виктор Цымбал. С той ночи, когда Виктор приходил под ее окно, они еще не встречались без посторонних.
Узнав его в сумерках, Маргарита Николаевна хотела повернуть назад — чтобы не подумал, будто она ищет с ним встречи. Но Цымбал ее уже заметил.
— Маргарита, — сказал он просто. — Иди сюда, на камень. Он теплый, нагрелся солнцем, до утра не остынет.
— А почему ты думаешь, что я собралась сидеть тут до утра?
— Брось злиться, иди! — Он поднялся, взял ее за руку, подвел к камню и усадил. — Хорошо ведь, правда? Помнишь, ребята в общежитии ходили зимой на кухню и рассаживались на плите?
Конечно же, Маргарита Николаевна помнила эту громадную плиту на кухне старого загородного дворца, в котором размещался техникум. Раскаленная днем, плита до поздней ночи сохраняла тепло. После ужина ее захватывали старшекурсники, сидели на ней с книгами, зубрили, спорили, вели долгие беседы, мечтали вслух. Душой таких бесед и мечтаний был Коля Чепик; под стать Маргарите Николаевне тех дней, заносчивый, самоуверенный студент. Он увлекал слушателей проектами использования тепла, которое в своем центре содержит «наша дряхлая планетка». Какие–то предлагал бурить скважины, пропускать расплавленную магму по особо огнеупорным трубам, проложенным под поверхностью земли: тогда и на полюсе будут тропики, «планетка» омолодится, расцветет. «В Нарьян — Маре — ананасы, представляете? Рис — в Мончегорске!» Он даже показывал ответ какого–то профессора на его письмо; профессор подтверждал, что возможность использования тепловой энергии, скрытой в центре земного шара, в принципе не исключена.
В голове Чепика рождались десятки наисмелейших проектов. Но и проекты эти были еще не всё: Чепик писал большой, всеобъемлющий учебник «Передовое земледелие»; он много читал, многое знал, отлично учился, и, казалось, будущее несло ему такую же мировую известность, как известность Тимирязева или Комарова, Лысенко или Прянишникова.
Цымбалу Чепик не нравился. Виктор с недоверием слушал его рассказы, они его раздражали; не дослушав, он брал свое расшатанное, с одним стволом, ружьецо и уходил с ним на ночные заснеженные поляны, расстилавшиеся вокруг дворца, и нередко, сидя на плите возле Чепика, Маргарита Николаевна слышала глухие удары дробовичка за изукрашенным морозными узорами окном. В кого там палил Виктор? В зайца ли, пробиравшегося к мерзлым кочерыжкам на огород, или в танцующих возле стога с викой куропаток, или просто в луну? «Завидует Николаю, вот и злится», — думала она.
После внезапного ухода Цымбала из техникума Маргарита Николаевна стала женой Чепика. Потом Чепик был назначен директором совхоза, взял и ее с собой туда; жизнь, казалось, приобретала для молодой пары особый смысл: наступала пора осуществления прекрасных проектов Николая.
Но проекты почему–то были забыты, странички недописанного учебника покрывала пыль. Маргарита Николаевна вела скучное существование домашней хозяйки. Николай, неожиданно — не по его годам и опыту — поднявшийся на столь высокую должностную ступень, стал еще заносчивей, хвастливей, дружеские вечерние беседы у него с Маргаритой Николаевной кончились; вообще вся дружба кончилась. Когда она напоминала ему о проектах, он кривился: «Все это мальчишеские затеи, глупость». Если говорила, что тоже хочет работать, смеялся: «Какой из тебя работник! Я — и то… Трудностей сколько. Нужен мужской ум, хватка, а у тебя…» И он, как–то обидно–пренебрежительно растопырив пальцы, помахивал рукой возле своего уха.
Все мечты уходили в прошлое. Маргарита Николаевна стала матерью, началась стирка пеленок; их запах, крик девочки раздражали Николая: «Невозможно работать! Нельзя отдохнуть!..»
Кончилось же все тем, что его сняли с работы за развал хозяйства, а когда Маргарита Николаевна предложила уехать в колхоз или в МТС агрономами на участок, он только усмехнулся: «И будем жить на пятьсот рублей в месяц! Извини, пожалуйста, но рай с милой в шалаше бывает только первые четыре недели. Дальше уже нужна прочная непротекающая крыша и хорошие деньги». Он уехал искать эти деньги в Ленинград, где–то что–то преподавал, потом переселился в Ташкент, потом стал администратором театра в Белостоке. А она ушла в колхоз «Расцвет» агрономом.
Так ею был найден и утрачен герой, которого она предпочла Виктору Цымбалу. Гордая, она, конечно, не признавалась себе в том, что жалеет о так неудачно сложившейся жизни, о том, что оттолкнула Виктора и ушла за Чепиком. Она с увлечением работала в колхозе, о прошлом старалась не вспоминать. Это ей удавалось неплохо. Только старик отец, всю жизнь мирно проживший безвыездно в одной квартире, в Ленинграде, и двадцать лет — до пенсии — прослуживший бухгалтером в одном и том же банке, говорил иной раз, понимая ее состояние: «Человек должен пройти все огни и воды. Не огорчай себя, дочка. После бурь бывает затишье».
— Что же ты молчишь? — спросил Цымбал, не подозревая даже, какие воспоминания вызвал он своим вопросом о техникумовской теплой плите.
Маргарита Николаевна отломила веточку ракиты и бросила ее в пруд. Закачались, запрыгали отраженные там блестки ранних звезд, плеснул широким хвостом всплывший возле самого камня старый рак, шумно вспорхнула задремавшая было пичуга на противоположном берегу.
— Виктор, — сказала Маргарита Николаевна, когда звезды снова неподвижно улеглись на дно, — где твоя жена?
— Жена? — ответил он, помолчав. — Есть жена.
— Я и не сомневаюсь, что она у тебя есть. А вот где она, где? Вот о чем я спрашиваю.
— Она?.. На Урале. Где же еще! Со школой вместе.
Маргарита Николаевна вздохнула и усмехнулась.
— Какие вы все заботливые! Кого ни спроси теперь, где его жена, отвечают: эвакуирована, — и довольны, а чем? Скажите пожалуйста какая доблесть! И вас всех, и их я совершенно не понимаю. Как можно было бежать, оставив на неизвестность, — ну, не будем говорить громких слов: любимого, — а просто близкого человека? — Она недоуменно пожала плечами. — И как вы, которые так много говорите о долге, первое, что сделали, — поспешили отправить своих жен в безопасные места. Без любви вы живете все, и все вы мелкие людишки. Вот что!
Резко встав, Маргарита Николаевна оскользнулась и чуть было не упала в воду, но Цымбал успел ее подхватить. Стараясь удержаться вместе с нею на камне, он невольно прижал ее к себе, тонкую, худую, вырывающуюся.
Потом она прошла по берегу несколько шагов, и из темноты Цымбал услышал ее голос:
— Виктор, ты, пожалуйста, не думай. Той, которая на Урале, я зла не желаю. Нисколько не желаю. Дай бог, чтобы она была всегда счастлива.
4
Долинину тоже, конечно, было известно, что немцы не оставили мысли о новом штурме Ленинграда. В кругу Преснякова, Терентьева, а иной раз и полковника Лукомцева, нет–нет да и навещавшего теперь долининский подвальчик, секретарь райкома нередко сиживал над картой. «Сражение возможно, — рассуждали они тут, — но успеха немцы не добьются. Только изведут свою живую силу, сколько бы они ее ни подбрасывали».
А что противник подводит к Ленинграду новые войска — в этом сомнения не было. На некоторых участках фронта у него появились горно–егерские бригады, какие–то ударные части из Крыма; пришла «Голубая дивизия» испанцев; под Урицком разведчики захватили «языков» из квислинговского легиона; пленные рассказывали, что в Красное Село среди лета приезжал сам Квислинг и держал перед соотечественниками речь. Повод для речи был тот, что легионеры, дескать, выражают недовольство немцами — плохо кормят и мало платят.
