Николай Погодин - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3
Павел Михайлович. Может быть… случаются вещи неожиданные, тонкие, деликатные… Ну, а на поверхности что? На поверхности непривлекательная история… двадцать лет семейной жизни… Извини, больше душу тянуть не буду. Но молчание — плохой способ защиты.
Суходолов. Тут надо бы не защищаться, а бороться… драться.
Павел Михайлович. Вот это я готов приветствовать!
Суходолов. А ежели с тобой придется драться, тогда как?
Павел Михайлович. Дерись.
Суходолов. Боюсь, что синяки мне одному достанутся.
Павел Михайлович. А я считал тебя смелым человеком.
Суходолов. Значит, я несмелый человек.
Павел Михайлович. Не верю.
Суходолов. Как угодно.
Павел Михайлович. Имелась возможность разделить вас с Дононовым по разным стройкам, но теперь нельзя. Посмотрим, чем кончится эта история. Повторяю, тягостная история.
Суходолов. А ты устраняешься?
Павел Михайлович. Рад бы — не могу. Так что не обижайся, голубчик, если придется проголосовать за крутые меры.
Суходолов. А что я в партии? Миллионная какая-то частица. Молекула. Разве бывает виновато огромное вещество, если оно обидит одну молекулу?
Павел Михайлович. Суходолов, брось. Параллель крайне неудачная.
Суходолов. Голосуйте за крутые меры. Обидите, даже оскорбите — я жаловаться никуда не пойду.
Павел Михайлович. Такой ты у нас гордый?
Суходолов. Да, гордый. И в данном случае в особенности. (Уходит.)
Павел Михайлович. Сколько я присматриваюсь к этому человеку, и он все больше мне нравится. Есть в нем что-то кировское, неувядаемое. И нелегкий. А что есть легкость в человеке? Черт ее знает, что это такое. А может быть, и ему нелегко? Может быть, он и сам разобраться не может, что с ним происходит? А мы его к ответу и наказывать… Я ненавижу милосердие, прекраснодушие, но как легко напрашивается кара. А сколько в каждой человеческой ошибке, драме, даже преступлении скрыто чего-то важного, чего не знает кара. Но по привычке тянет поскорее наказать. А привычка развивает шаблон и лень в отношении к людям. Нет, сам разберусь в этом деле. Нечего тянуть, нельзя мучить человека. Придется пригласить Мулину Клару. (Набирает номер телефона). Мулина Клара? Узнали?.. Вот и хорошо. Зайдите ко мне… Письма?.. Ах, то, о чем мне сообщали… тоже захватите. (Положил трубку.) О трагедии, трагедии! Правильно говорил Лев Николаевич Толстой: были они и будут, эти трагедии, несмотря ни на какие потрясения человечества и революционные перевороты. Неужели придется читать его письма? Надо. Другие прочтут и тоже еще копий наснимают. Надо.
Входит Клара.
Клара. Здравствуйте, Павел Михайлович… вот я и пришла.
Павел Михайлович. Вот вы и пришли. (Пауза). Что, Суходолов бывает в гостях у той девушки, о которой вы мне рассказывали?
Клара. Но вы тогда на концерте не стали меня слушать.
Павел Михайлович. Слушать слушал, а писем не взял. Теперь и письма эти могут потребоваться.
Клара. Вот видите… Значит, я не зря старалась?
Павел Михайлович. Обстоятельства в данном случае переменились, но мой взгляд на это ни при каких обстоятельствах не переменится. Но раз уж вы так хорошо все знаете про Суходолова с этой стороны, то сообщите нам — навещает он или не навещает ту девушку, которой пишет?
Клара. Нет, не навещает.
Павел Михайлович. Точно знаете?
Клара. Точно.
Павел Михайлович. Странно, странно… То, что вы мне говорите, имеет громадное, решающее значение в деле Суходолова, потому что при помощи анонимок, заявлений и досужих пересудов он обвиняется в серьезных аморальных поступках.
Клара. Я следила. Они не встречаются. Я хотела удостовериться, врет мне моя Майя или правду говорит. Оказывается, говорит правду.
Павел Михайлович. Она ваша подруга?
Клара. Да, мы очень любим друг друга.
Павел Михайлович. И она вам все рассказывает про Суходолова?
Клара. Видите ли, в чем дело, Павел Михайлович, конкретного имени его она никогда не называет и говорит о некоем дорогом и очень благородном человеке, но я отлично понимаю, что это и есть товарищ Суходолов.
Павел Михайлович. Значит, она его любит… Как вы, Клара, думаете?
Клара. Скрытная она… Но по-моему, да.
Павел Михайлович. Странные, однако, у вас отношения… Как ее зовут?
Клара. Майя. Она из Ленинграда. А я — вы меня простите, за что вы меня так крепко осадили на концерте? Мною руководят одни добрые чувства к этой девушке. Она растущий молодой работник, и вдруг в Ленинградский университет придет порочащий ее материал.
Павел Михайлович. Послушайте, Клара, а что он пишет этой Майе?
Клара. Копии писем со мной. Пожалуйста, прочтите.
Павел Михайлович. Вы сняли копии?
Клара. Ну да… а что? Вот же они вам потребовались.
Павел Михайлович. Ох, Суходолов, Суходолов… Ну давайте. (Долгая пауза. Потом начинает читать вслух.) «… Вы иногда, в особенности на реке, слышитесь мне как песня, но, когда я начинаю прислушиваться, песня исчезает и ничего нет. Вот видите, милая моя, как поздно и уже ненужно пришло ко мне то, что называют люди поэзией их жизни. И все же я без горечи и вздохов подтруниваю над собой. А когда окончательно уйду с головой в работу на своем строительстве, вы опять аукнетесь мне обрывком мелодичного мотива, и я часто от этого ощущаю на сердце нежность и радость. Вот почему в прошлом письме я назвал вас своею песней». (Кларе). Вы это читали?
Клара. А как же!
Павел Михайлович. И вы находите это уродливым?
Клара. А вы не находите?
Павел Михайлович. Что я нахожу, я сейчас скажу. Мне хочется понять, что вы находите?
Клара. Да, это уродливо! Суходолов сам говорит, что поздно и не нужно… Говорит и делает. Где же у него партийная принципиальность? Какой урок он может преподнести нашей молодежи? Это — гниль и больше ничего.
Павел Михайлович. Вы прошлым летом случайно в Москве не были?
Клара. Была.
Павел Михайлович. Тогда вы, может быть, были на выставке картин Дрезденской галереи?[11]
Клара. Была, была…
Павел Михайлович. И конечно, видели там «Сикстинскую мадонну» кисти Рафаэля.
Клара. «Сикстинку»?.. Как же… потрясающая вещь.
Павел Михайлович. И вы не нашли, что сие уродливо?
Клара. Не понимаю — что?
Павел Михайлович. Показывать мать божию с младенцем Христом на руках… Вы не находите, что эта картина является пропагандой религиозного дурмана?
Клара. Странные сравнения… Я не такая уж… Это великое искусство, поэзия и так далее.
Павел Михайлович. Так… значит, понимаете. Отлично. А Суходолову должно быть чуждо самое малое прикосновение к поэзии? Мы, коммунисты, и тем более в почтенном возрасте, да еще занимающие ответственные посты, должны быть лишены всякой поэзии, трепета душевного, песни?.. Вы, молодая женщина, распространяющая у нас культурные знания, в этом маленьком празднике человеческого чувства увидели только материал для привлечения коммуниста к ответственности! Говорю вам это с большой скорбью. Но вы можете со мной не согласиться. С письмами вы тоже имеете право поступить, как вам покажется нужным…
Клара. Непонятно… Вот вы меня упрекаете, а директивы дать не можете.
Павел Михайлович. Не могу. Тут не прикажешь. Вот нас двое членов партии, а взгляды у нас на этот случай разные. Мы вырабатываем новую, коммунистическую мораль, и дело это длительное, мучительное.
Клара. А разве мы еще не выработали нашу мораль? Впервые слышу. Я думала, что тут все ясно.
Павел Михайлович. Не знаю, как вам, а мне не ясно.
Клара. Поневоле потеряешься… Как же дальше жить?
Павел Михайлович. Увы, дать директивы не могу. Можно пригласить ко мне вашу подругу?
Клара. Хоть сейчас.
Павел Михайлович. Пускай сейчас. До свиданья.
Клара. А итог? Я не знаю же действительно, как мне теперь думать.
Павел Михайлович. Думать — это одно дело, а жить чужими мыслями — другое. Попытайтесь подумать самостоятельно. Только программа нашей партии дает огромный простор для самостоятельного мышления… а сколько дает Ленин…
