Аркадий Первенцев - Гамаюн — птица вещая
И Фомин ушел, как говорится, хлопнув дверью. Тогда было в моде это выражение.
В нехороший момент попал в механический цех Николай Бурлаков. Вначале ему показалось обидным и непонятным, почему Фомин с такой мрачностью встретил его у конторки, еле кивнув на его радушное приветствие, а до этого продержал почти час у захватанных дверей с капканной пружиной.
Неужели это тот самый человек, который сидел рядом с Николаем в «Веревочке», пил водку и ел шашлыки? Не зная причины, породившей такую оскорбительную встречу, Николай искал эту причину в самом себе (не наболтал ли чего лишнего?), и в отношениях с Квасовым, и даже во вчерашнем откровенном разговоре с Саулом.
Пока Фомин пыжился и сопел, сидевшая за соседним столом активно перезрелая дама с выкрашенными, вздыбленными волосами успела выпить стакан простокваши, медленно и осторожно изжевать крохотную булочку с румяной коркой. Это была плановик-экономист Муфтина. Растягивая рот, она стала красить губы.
— Вызовите сюда Старовойта! — не поднимая головы, не обернувшись, приказал Фомин.
Муфтина с презрением оглядела его спину, сняла трубку и куда-то позвонила. После этого занялась арифмометром, не скрывая своего отвращения к исполняемой ею работе.
Старовойт оказался неразговорчивым мастеровым, с приветливыми глазами, с туберкулезной внешностью и просаленной кепкой на голове.
— Новенького возьми на «Майдебург», — сказал Фомин.
— Сразу на станок? — Старовойт оглядел незнакомого парня с головы до ног и задержал взгляд на его сапогах, излучавших яркий блеск.
— Вот в таком аккурате парень будет держать и «Майдебург», — сказал Фомин, понявший смысл взгляда старого мастерового. — А то этот, как его, Пантюхин запустил станок. Сам неряха и станок держит в черном теле. Скажи ему, если будет так продолжаться, переведу на стружку. Ну, идите, чего задумались? — последнюю фразу Фомин произнес поощрительным тоном.
Конторка подрагивала. Все пронзительные шумы цеха сотрясали ее. Здесь разговаривали громко, и со стороны могло показаться, что люди бранятся. В конторку заходили мастера, наладчики, технологи, рабочие. Скрипела пружина, хлопала дверь. Муфтина терла виски мигреневым карандашиком и проверяла, есть ли вата в ушах.
В самом же цехе шум складывался в определенный ритм и меньше действовал на нервную систему. К тому же брала силу всепобеждающая привычка.
Станок «Майдебург», как можно было догадаться, не являлся чудом техники и, вероятно, служил как бы трамплином для прыжка к более совершенному, а затем уже и к прецизионному оборудованию. На «Майдебурге» обрабатывали крупногабаритные детали, где допуски и припуски не имели первостепенного значения. Старовойту не пришлось разъяснять Николаю принципы действия станка. Бурлаков работал токарем, да иначе и кому бы пришла в голову мысль сразу же поставить его к станку? Некоторые особенности неизвестной модели были разъяснены, выдан чертеж обрабатываемой детали, и помощник мастера с удовольствием стал смотреть, как сильные, молодые руки взялись за дело.
— Только не спеши. — Старовойт проверил зажимы. — Нужно действовать синхронно.
Произнеся последнее слово с полным самоуважением, Старовойт больше не надоедал советами. Он постоял, проверил на палец отпущенную вентилем эмульсию и пошел к своему станку ДИП — мечте того времени!
Бурлаков остался один на один с «Магдебургом». Все его существо сосредоточилось на нем. Ничто другое не отвлекало его. Видел ли он людей? Нет. Он не видел никого. Мелькали в глазах какие-то силуэты, расплывчатые лица; даже неумолчный гул цеха не воспринимался им. Резец нужно было перезакрепить. Старовойт наблюдал за Николаем издали. Глаза Старовойта проследили за тем, как Николай справляется с резцом, как включает рубильник и развивает обороты. Только сейчас Николай обнаружил — ему дали деталь-брачок. Понятно. Если запорет, не жалко. Пока дали готовый набор для новичков. Шкафчик и тот был заперт, на нем висел замок.
Но, как бы то ни было, экзамен надо выдержать, не сплоховать на первых порах. Пусть отвыкли руки, нет ловкости, уверенности... Зато есть воля, непреодолимое желание, терпение и страсть. Если бы рядом презрительно скривил рот Арапчи... Нет, не порадуется Арапчи!.. А если по правде, то спасибо тебе, Арапчи, за науку, за твою жесткость, за способность всегда быть начеку, не распускаться!
Неожиданно появился Квасов, по-прежнему веселый, с чертовски игривыми глазами.
— Коля, поздравляю! Только разреши мне смахнуть трудовой пот соревнования.
— Спасибо, Жора. — Николай продолжал работать, чувствуя пытливый взор Старовойта.
Кроме Старовойта, которому его поручили, никто не обратил внимания на новичка. Гудели моторы, струилась стружка, слышались дерзкие вскрики карборундов. В отдалении, в заточном углу, иногда кометно вспыхивали пышные бенгальские хвосты углеродистой стали.
— Слушай! — прокричал над ухом Жора. — Возможно, приближаются события. Небольшой штормик в медном тазике. Чернильные душонки решились перейти в наступление на железную рать.
— Не понимаю! Говори обыкновенными словами! — ответно прокричал Бурлаков и, выключив мотор, снял и удовлетворенно оглядел первую, вчерне обработанную им по одной плоскости деталь, обозначенную в чертеже под № 285/3. — Скажи, куда она идет, Жора?
— Ну, это, как ты сам понимаешь, не монтируется в центральную нервную систему. Деталь корпуса самого заурядного прибора по испытанию металлов. Пройденный этап человечества... Хотя на нем товарищ Пантюхин имеет свой кусочек сыра. Если хочешь знать, это тоже «рыба». Когда освоишь, не спеши и пуще огня бойся девчонок из тэ-эн-бэ... Самые натуральные враги нашего брата... Видишь, плывет исчадие ада...
Из глубины цеха, вдоль живой линии станков и склонявшихся и разгибавшихся токарей и фрезеровщиков шла девушка в черном халате, с фанеркой под мышкой. Она бросалась в глаза только своим халатом и этой фанеркой, которую нормировщицы обычно носят с собой для удобства записей. Можно бы и не разглядывать это «исчадие ада» и целиком отдаться закреплению второй детали на «Майдебурге». Нормировщица приближалась. Жора принял дурацкую позу, которую он сам называл «позой короля подавальщиц». Известный способ, рассчитанный на привлечение внимания маловзыскательных девиц, вечерних посетительниц рощи, единственного места массовых гуляний молодежи в их гарнизонном городке.
— Ее зовут Наташа, — сказал Жора и, осклабившись, изогнулся в поклоне, касаясь рукой черного масляного пола.
— Здравствуйте, товарищ Квасов, — ответила она, кивнула Николаю и с профессиональным любопытством взглянула на станок.
— Новичок?
— Да, — сдержанно ответил Бурлаков.
— Наташа, умоляю вас, если не хотите потерять расположение коренного пролетариата, обратите внимание на моего друга, но только немножко позднее. Пусть сначала экипируется, нарастит мяса на своем скелете, устроит себе сносную жизнь...
— Хорошо, — просто сказала Наташа и пошла дальше, вдоль цеха.
— Обрати внимание, Колька, какая у нее фигурка. Умелый мастер обрабатывал каждую деталь, а? Погляди, какая ножка, какие полненькие икры. А завитушки на шейке?.. Подуть бы на них, и откроется нежнейшая смугленькая кожа... Не вытерпел бы — загрыз такую!..
— Ты же знаешь меня, — остановил его Бурлаков, невольно краснея и почему-то обижаясь за незнакомую ему девушку. — Я терпеть не могу такие разговоры. Хожу на двух ногах, а не на четвереньках.
— Ишь ты, сознательный! — Квасов шутливо подсвистнул и ушел походкой баловня судьбы.
Первый день на производстве открыл счет таким же малопримечательным дням. Их скрашивал только Жора Квасов, занимательный и прочный друг.
Что бы ни говорили, а поведение Квасова могло служить примером. Дружба его была щедра и не навязчива. Помогая, он ничего не требовал взамен. Возможно, ему доставляло удовольствие быть таким или сказывались природные свойства его характера. После армии, в обстановке гражданского бытия, когда многое частенько меняется к худшему, Квасов оставался прежним.
Прошло несколько дней. Кешка Мозговой не скрыл удивления, заметив на Бурлакове вместо шинели теплый реглан из заграничного двустороннего драпа.
— Минутку, джентльмен. Если я не ошибаюсь... — Он посмотрел изнанку и развел руками. — Жорка продал?
— Нет, не продал, дал поносить.
— Невероятный размах! В старое время нашего Жоржа боготворили бы нищие и калеки...
— Нет, я не выпрашивал у него милостыни...
Кешка мгновенно замял неприятный разговор и рассыпался в похвалах Квасову и новому владельцу драпового реглана.
Кавалерийская шинель пока висела за ненадобностью рядом с летним макинтошем Ожигалова. Иногда Ожигалов покуривал в коридоре, ссутулившись на табурете, и, наморщив лоб, вслушивался в ровный голос Бурлакова. Сам Ожигалов наталкивал его на рассказы об армии, о выучке лошадей и требовал подробностей.
