Евгения Изюмова - Дорога неровная
- Приезжай, - сказала Тоня, когда прощалась с Александрой на вокзале, - не забывай про нас.
Александра пообещала, но понимала, что вряд ли приедет ещё раз к Тоне: и дорога длинна, и родственные связи держались на тонкой ниточке. Однако тешила себя надеждой, что они еще встретятся.
…Поезд стремительно мчался в неведомое, скрытое туманным облаком, но почему-то никак не мог это облако догнать, словно оно удалялось со скоростью локомотива. Александра ехала на поезде бесконечно долго и не понимала, почему локомотив не может приехать на нужную ей станцию, скрытую туманом. Ей казалось, что там находится неведомое счастье, которое она столько лет ищет, там люди добрые и честные, они не могут обмануть и никогда не предадут. Александра изнывала от нетерпения, но поезд мчался и мчался без остановок, оставляя позади города, похожие на игрушки.
И тогда она побежала в «голову» поезда, чтобы оказаться в первом вагоне и первой соскочить на перрон, обняться с тем, кто её там ждет. Но кто?
Александра, изнемогая от усталости, бежала, бежала, но никак не могла преодолеть даже небольшое расстояние от середины вагона до его выхода, словно бежала по тренажерной дорожке. И тогда она поняла, что поезд - это её жизнь, про которую говорят, что похожа на матрац: полоска белая, полоска черная. И не зря за окнами то грохочет гроза, сверкают голубые молнии на темном небе, то вдруг загорается яркий солнечный день - лучи солнца огненными стрелами пронизывали окна вагона, и солнечные зайчики радостно скакали по полкам, по лицам людей, которые были смутно знакомы, но где и когда Александра видела эти лица, она не помнила. А потом опять темнота, за ним - светлый день. И если поезд мчится без остановок, то ведь и её жизнь движется вперед. Из вагона она не может вырваться потому, что это - её судьба, ограниченная стенками вагона, и ничто не поможет пробиться сквозь эти стенки, вырваться из кокона, в который кто-то её поместил. И пока поезд не миновал невидимую границу между жизнью и смертью, она живет. Здесь все понятно, а что там, за линией жизненного горизонта? Там - неизвестность, потому что ни один человек не восстал из гроба, ни один «оттуда» не вернулся, такое возможно лишь в фильмах-ужасах. Но Александра не могла с этим смириться, её свободолюбивая и летучая душа требовала выхода из вагона, и потому женщина пыталась открыть окно и выскочить на полном ходу - её даже не испугала сумасшедшая скорость экспресса, но не смогла.
И все же поезд остановился среди поля, точь-в-точь, как в Анапе - только вокзал, и больше ничего. Через минуту то был уже не анапский вокзал, он принял очертания самарского, затем стал похож на новороссийский… И так вокзал-хамелеон менялся несколько раз, пока не превратился в огромную башню с часами на вершине. Маятник медленно двигался - вправо-влево, вправо-влево… Под маятником неожиданно засветился огромный дисплей, и по нему побежали строки: «Мается маятник. Мается. Ходит туда и сюда. С вечностью обнимается. Гонит по кругу года. Стрелки направлены точно. Нет остановок в пути. Значит, бессонно, бессрочно Надо идти и идти».
Александра улыбнулась: это были стихи Сергея Острового, неожиданно открытого поэта, потому что однажды приятель Лёха подарил ей старый томик его стихов. Старый, не потому что истрепанный, а потому что был издан двадцать лет назад. Может, подарил от чистого сердца, а, может Лёха, просто хотел избавиться от книги. Как бы там ни было, но Александре стихи понравились той же душевной направленностью, что была и у неё. А некоторые строчки, как те, что бежали по дисплею, даже запомнились.
За вокзалом-часами - громадное поле, заросшее маками. За полем, далеко-далеко, едва виден за линией горизонта поселок. «Надо же! - удивилась Александра. - Маковое поле, и никаких наркоманов!» Она вздохнула легко, полной грудью и побежала через поля, помня слова матери, что если долго находиться на маковом поле, можно и заснуть - так одурманивает запах цветов. Александра не очень верила тем словам, но все же побежала: нравилось, как маковые стебли слегка бьют по ногам, щекочут босые пятки, а ступни касаются травы, и словно ток бежит по ногам, делает их легкими. Так и пробежала Александра через поле, пока не вбежала в незнакомый посёлок. Она не знала, зачем оказалась здесь, в ее проездном билете значился большой город, но чувствовала, что зачем-то ей надо оказаться именно здесь. И вдруг застыла на месте: навстречу ей двигалась толпа в белых одеждах до пят. Она даже потрясла головой - святые навстречу идут? Где же она оказалась? Но люди все ближе и ближе, уже различимы их лица, и она узнала чуть приметную улыбку матери, неулыбчивое, но все же доброе лицо Виктора, открытую - сбоку поблескивают металлические коронки - улыбку Гены, виднелись еще лица - родных и знакомых, кого она никак не могла увидеть на земле: все они в мире ином. Выходит, она тоже там оказалась?
Господи, да что это за место? Она ведь живая, и не помнит, чтобы умерла… Ей стало жутко, но она храбро двинулась вперед к идущим навстречу ей людям, ступая босыми ногами по теплому золотистому песку. Будь, что будет!
А люди все ближе и ближе… Все они улыбались по-доброму, приветливо махали руками. Впереди всех шли молодые, высокие братья Александры - Геннадий и Виктор.
- Пигалица! Здравствуй! - это Гена сказал, но руки не подал, не обнял. Александра удивилась, сделала сама шаг навстречу, но Гена выставил руку вперед ладонью и предостерёг. - Шурёнок, телячьи нежности ни к чему, мы реальные сейчас, но мы другие, потому что мы, вернее, души наши живут в другом мире.
Александра не поняла: как это? Если реальные, значит, живые, а брат говорит, что они - другие.
- Ген, где я оказалась? Во сне? А то я в инопланетян не верю. И почему я не могу вас обнять, поцеловать, я же по вам соскучилась, я даже во сне вас всех редко вижу.
Гена улыбнулся и продекламировал:
- «Каждый миг есть чудо и безумье. Каждый трепет непонятен мне, Все запутаны пути раздумья, Как узнать, что в жизни, что во сне?»
- Чьи это стихи? - Александра подумала, что стихи очень точно выражают ее состояние, когда непонятно где ты - в реальном мире или во сне.
- Валерия Брюсова. Не хуже, чем у твоего любимого Сергея Острового, а?
- Да не любимый, просто подарили томик его стихов, читаю, нахожу кое-что для себя. А ты откуда узнал про Острового?
Геннадий улыбнулся загадочно:
- Это неважно. Мы тебя в гости к себе приглашаем. Иди спокойно, никто тебя не обидит.
- А я и не боюсь, - смело сказала Александра. - Чего вас бояться, вы же свои, родные. Мама! - увидела она подошедшую Павлу Фёдоровну. - И ты здесь, как хорошо, только не говори, что у меня будут неприятности, их и так немало. Я часто разговариваю мысленно с тобой, спрашиваю совета, но кто мне его даст, если я разговариваю с пустотой, кто ответит?
- Доченька, спасибо тебе за память, ты не вини себя за все прошлые ошибки, ты их давно искупила, а я тебя простила. Это в вашем мире люди ссорятся, не понимают, что конец земного пути у всех един, и тогда неважно, богатый ли ты был или бедный, добрый или злой - лишь бренное тело предается земле, а душа отлетает прочь. И чем она чище и лучше, тем легче ей быть в нашем мире, и чем злей да черней, тем труднее, ведь приходится отвечать за каждое сказанное злое слово, за каждое злое дело перед Богом.
- Мама, ну ты же знаешь, что весь наш род не очень привержен Богу. Я и в церковь-то редко хожу, мне там не нравится находиться в толпе, мне лучше, если в церкви пусто. Тогда можно посидеть тихонько, подумать: в церкви хорошо думается. Странно, но там как-то отчетливо видится, хорошо ли я поступаю, могу ли что-то исправить в содеянном. Я же никому не желаю зла, я стараюсь жить по совести, но назвать себя верующей не могу. Я крестилась, но до сих пор не причащалась, на исповеди не была. Это, понимаю, плохо, но я почему-то не могу это сделать…
- Но ты же не солгала, призналась честно. И это - хорошо. Важно не показать, что ты истово верующая, а пустить Бога в душу. Путь к Богу для каждого свой, и человек проходит его самостоятельно. И если каешься, то делать это надо искренне, а потом стараться не повторять прежних ошибок. А главное, жить по высоким нравственным заповедям.
- Мне трудно жить, мама, во лжи и несправедливости. Страна стала иной, и люди стали другими - более жестокими, даже подлыми, я не могу приспособиться к тому, что сейчас есть в нашем мире.
- Душа у тебя, доченька, ранимая, прости, что воспитала такой тебя, но иначе я не могла, такой меня воспитал Егор Корнилыч…
- А вот тётя Зоя и тётя Роза - иные, не такие, как ты.
- Ну что поделаешь, они росли уже в другое время, ведь твои сыновья тоже разные, не похожие характерами.
- Откуда ты знаешь об этом, мама? - удивилась Александра: и в самом деле Антон и Павел - разные.
Тяжело ей было воспитывать одной двоих сыновей, но вырастила, воспитала, не на веретёнышке, конечно, как бабушку её мать растила, однако пришлось потрудиться. Сколько слёз пролито в ванной, когда включала воду и ревела белухой, чтобы дети не слышали. Не только маленькие детки растут, с ними маленькие бедки и обиды от них с возрастом тоже вырастают. Выросли сыновья, и обижать стали Александру по-взрослому. Но Александра, переплакав, пережив, прощала им все - они её кровь и плоть, они - её живой след на земле. Она передала им жар своей души, свою честность, порядочность, постаралась привить им все хорошее, во что верила. Но мама права, её дети росли в разное время, окружение у них было разное, потому и выросли разными по характеру. И Павел однажды заявил, зачем воспитывала их по подобию своему, а не научила приспосабливаться к жизни. Обиделась тогда Александра, но ей лишь оставалось верить, что Павел найдет в себе силы перебороть своё упрямство, начнет доверять ей по-прежнему, как в детстве, и станет ближе к душе не только тогда, когда ему плохо.
