Александр Филатов - Вариант "Дельта" (Маршрут в прошлое - 3)
Примечание авторов: закон о защите французского языка во Франции – так называемый „закон Тубона“,– был принят в1991 году; приложением к нему является словарь, содержащий около 20 000 запрещённых англицизмов и американизмов. В СССР же подобный закон был принят в 1985 году только в результате изменения реальности, осуществлённых акад. А.В.Фёдоровым и генерел-лейтенантом КГБ (впоследствии – маршалом) Л.И.Шебуршиным.
11/XI-89г. Всё. Решено. Стану учёным – хочу исследовать самые тонкие причины, пути влияния музыки на живые организмы объекты. Следующим летом поеду в Москву. Конечно, не охота далеко от дома уезжать, но придётся. И потом, в Первом Московском меде физиологию лучше преподают, чем у нас. Я узнавал: в Воронеже кафедрой „нормальной физиологии“ (смешное какое-то название: будто есть и „ненормальная физиология“!) заведует профессор Виктор Николаевич Яковлев. А он совсем не разбирается в музыке, равнодушен к ней! Ещё говорят, он какую-то специальную гильотину изобрёл – для кошечек. Фу! Не хочу у него учиться! Хотя те, кто у него из нашего города учился в этом году, хвалят, говорят – человек не злой, не вредный на экзаменах. Но – мне ведь НЕ ЭТО НАДО! Кроме того, именно ученик физиолога И.М.Сеченова И.Р.Тарханов был первым, кто стал изучать, как музыка воздействует на человека. Решено – Первый, Сеченовский мед в Москве! Как сказать маме… Надеюсь, дедуся поддержит меня. Он что-то прихварывать стал часто. А ведь заметно: последние год – два помолодел, прямо, ободрился; утверждает, что теперь спокоен за страну. Почему – „теперь“? И, вообще, я музыку не бросаю. Наоборот, мне понадобится в исследованиях хорошая музтехника и умение играть на разных инструментах; а исполнителем быть не хочу. Папаня, ясное дело, нейтралитет держать будет. А сестрёнке я вообще – до лампочки. И почему она такая – мы с ней как-будто чужие… А Роза Никитична говорила нам на домоводстве, что шесть лет разницы (плюс-минус полгода) меж братьями и сёстрами – это плохо: часто противоположный характер и интересы. Теперь понимаю, как она была права…
Приписка от 2 декабря: Надо составить примерный, ну, план, что ли. Что именно хочу изучить во влиянии музыки на „живые объекты“ (Розочка сказала, что такое выражение правильнее).
Приписка от 7 января 1990 года: Семейный совет состоялся. Как и думал, мама продолжала уговаривать меня поступить в консерваторию. Не настойчиво, не навязчиво. Но – как убедительно. Я чуть было не заколебался! Но дедуся меня поддержал. И КАК поддержал! Какая у него логика! Какая строгость и чёткость мысли! Папа тоже поддержал. Но – по-другому: всё больше напирал на мою ответственность за свою судьбу и за принимаемые мною решения. Только мне от этой папиной поддержки отчего-то захотелось ещё больше подумать: а вдруг я не прав, а мама-то лучше в моих способностях понимает, чем кто другой. И тут сеструха вмешалась. Она вообще не хотела присутствовать на совете, но папа приказал. Строго так, убедительно. И тут Ленка говорит, так пренебрежительно и обидно: „Я бы, будь у меня такой музыкальный слух, не раздумывала! Мама права! А вы все – ошибаетесь!“ Папаня, было уже строгое „командное“ лицо сделал. Но дедуся вмешался сразу же, не дал Ленку к порядку призвать. „Не трогайте её“, – говорит, – „У неё переходный возраст, ей трудно, хотя она и совсем не права“. Мама поддержала, тихо так сказала папане, но я всё равно расслышал, что у Лены… не совсем разобрал – началась регулярность (первые полслова – точно!). Дедуся переспросил (не расслышал), а мама ему только кивнула, и он всё понял. Они всегда у меня заодно – дедушка и мама. Прямо, как брат с сестрой… Эх, мне бы такую сестрёнку! Мой план дедуся не одобрил. То есть, не совсем одобрил. Сказал, что много поверхностного, непрофессионального и недостаточно додуманного. Папа же план одобрил. Но главное – летом еду в Москву. Не срезаться бы летом на выпускных, медаль получить. Тогда при поступлении можно будет одну только химию сдавать.
________________
От студенчества к научной зрелости.
Итак. В 1990 году Андрей Черкасов стал студентом первого курса лечебного факультета Первого Московского Ордена Ленина государственного медицинского института имени И.М.Сеченова. Так это значилось в его студенческом билете. Так и произносил Андрей с гордостью свой „титул“.
О его студенческих годах писать можно или очень много, или совсем скупо – уж слишком необычно протекало это время у Андрея. Не подумайте, дело совсем не в тех адаптационных трудностях, которые связаны с переходом от статуса школьника к положению студента института. Тем более, что в медицинских институтах страны издавна практикуется такая учебная практика, которая позволяет практически всем выпускникам получить прочный базис знаний и напоминающая школу: те же домашние задания, те же контрольные (правда, теперь, в институте они именовались иначе). Только свободного времени – при добросовестной работе – у младшекурсников гораздо меньше, чем в старших классах школы. Да, ещё экзамены нужно сдавать не один, а два раза в год.
Суть особенности студенчества Андрея в ином. Почти сразу после начала учёбы он попытался записаться в научно-студенческий кружок медицинской психологии. Психолог, доцент кафедры психиатрии – умудрённый, многое повидавший в жизни человек – со всем вниманием и доброжелательностью отнёсся к просьбе начинающего студента. Из сбивчивой, взволнованной речи юноши и чёткости поставленной им перед собой цели доцент уяснил, для чего это Андрею нужно. После этого он стал ещё более доброжелателен, но как бы погрустнел. Сколько он повидал вот таких же молодых, верящих во всё светлое, окрылённых своей вполне здравой идеей! А скольким из них подрезали крылья… Пожилой доцент был рад переменам, быстро разворачивающимся в стране. Он видел, что теперь всё, что делается, – делается по какому-то хорошо продуманному плану. Как будто те, кто этот план составлял, уже повидали иное развитие страны. Будто они не предполагали, но знали, к чему всё может прийти, не возьмись они всерьёз за моральное и идеологическое оздоровление страны, не начни они – с молодёжи.
Делается не без ошибок? – Да, не без „эксцессов исполнителей“. Но делается, в целом, грамотно и, главное, очень последовательно. Но этот юноша лезет в науку. В большую науку. У него уже есть чётко сформулированная идея, даже – почти план исследований. Да, в идеологии удивительно плавно и „незаметно“ осуществлён крутой разворот. Доцент предвидел, что совсем недалеко то время, когда скажут: „Мы вовсе не собираемся следовать Марксу! Ведь уже сказано, что уже Ленин – задолго до октября 1917 понял пагубность его концепций для нашей страны. (Понял, но был вынужден говорить „на языке марксизма“ – иначе бы кто стал его слушать!). Уже сказано, что словом „большевики“ оказались объединёнными две совершенно непримиримых, несовместимых по их направленности партии – Патриотов и Космополитов. Так что, мы сейчас строим жизнь страны – для будущих поколений. И это будущее в интересах сохранения страны и её народа обязано идти своим путём, дорогой своей собственной цивилизации – Русской, Российской!“
Но… в науке – мало дураков. А если подлец – не болван, а умный, то он страшнее тем более, чем умнее, а это значит – вдвойне, вдесятеро! Весь язык науки, в своей сущности, язык западный, евроцентристский – никак не русский. А в науке… много людей ригидных. С одной стороны, это необходимо: ведь без настойчивости, без „упётрости“ в науке ничего серьёзного достичь нельзя. С другой же стороны, это с неизбежностью подталкивает к догматизму… Если же подлец – в годах и умный, но не очень, то отказаться от своих ошибочных взглядов он уже просто не в состоянии. Тогда из Учёного он превращается в „человека, которого много учили“ и – выучили… навсегда.
Доценту не нужно было сажать юного собеседника за тесты. Например, за тест для определения КИ. Они и без тестов – своим немолодым, по-доброму прищуренным глазом видел юношу насквозь. Он видел, что его коэффициент интеллекта никак не менее 150. Он рассмотрел и его ригидность – вполне в пределах допустимого. Он с уверенностью догадывался, что Андрей сможет и будет учиться и переучиваться до старости. В честных и ясных глазах юноши доцент видел Совесть – совесть с большой буквы. Стремление к Справедливости в этих глазах тоже отсвечивало. Тоже – с большой буквы… И ещё: парень был открыт. Открыт и… незащищён. Ох, трудно ему придётся! Как же помочь ему пробиться через козни „маститых учёных“– тех, кто не только уже никакого „пороха выдумать“ не в состоянии, но и отказаться от своих заплесневелых представлений, уже опровергнутых развитием Науки?! А ведь они, все они, будут говорить правильные слова. Говорить – правильно, а думать и поступать – по прежнему, в духе подлого, порождённого при Хрущёве, „шестидесятничества“. Слова-то будут правильными, а дела могут оказаться вполне чёрными… Да, помочь надо! Доцент вспомнил две своих докторских – одну, так и не допущенную к защите и вторую – защищённую при трёх „чёрных шарах“, и… зарубленную в ВАК.
