Георгий Суфтин - След голубого песца
Луна большая, круглая, выглядывала из-за сопки. Она ухмылялась, глядя, как двое прощались в овражке между кустарниками. Бесстыдница, разве можно подглядывать и подслушивать то, что должно остаться тайной только двоих!
Ясовей сжимал Нюдины пальцы в своих горячих ладонях и не хотел отпускать их.
Он говорил:
— Посмотри мне в глаза и скажи, будешь ли ты ждать меня. Девять раз луна взойдет над тундрой, и я снова приеду к тебе. Но будут ли твои руки столь долго хранить теплоту моих ладоней?
— Будут...
— А если другой встретится тебе?
— Я пройду мимо. Не надо мне никого другого, кроме моего Ясовея.
— А если сват приедет к отцу?
Девушка встрепенулась, гордо подняла голову.
— Ты, видно, плохо еще знаешь меня.
Луна расплылась и исчезла в сизом мареве, а двое все никак не могли расстаться.
— Ясовей, скоро люди проснутся. Мать меня хватится. Что я ей скажу?
— Скажи, что ходила в тундру за морошкой, заблудилась маленько. Скажи, что от бессонницы вышла погулять... Да мало ли что можно сказать...
— Ой, кто же мне поверит! Пора, поезжай и помни, что я жду тебя, весной буду выходить навстречу караванам гусей и спрашивать их, не видали ли они тебя. Ты скажи им свое слово, пусть они мне передадут...
Уехал Ясовей. Скрылась его упряжка за волнистой стеной тумана. А девушка всё стояла и смотрела в ту сторону, где лежал след саней на примятой траве. И Ясовей слышал ее голос.
Ты ездишь, Хибяри, на оленях,
Ты ищешь, Хибяри, счастье в жизни,
Встречаешь много красивых женщин,
Встречаешь девушек чужеродных.
Не забывай же своей невесты.
Не променяй её на другую...
Сколько раз пелась эта песня, пока Нюдя ждала Ясовея, кто сосчитает. Сколько пролила девушка слёз, кто измерит. Но когда вернулся Ясовей учителем в родную тундру, он сам пропел Нюде при первой встрече о Хибяри и его невесте. Сердце девушки ликовало.
Глава седьмая
Свадьба, которой не было
1
Сядей-Иг сидел в чуме молчаливый и мрачный. Упершись взглядом в потухающий костер, он безмолвно постукивал о краешек стола короткими пальцами. Опять в стадах несчастье, опять копытка косит оленей. А против попытки даже сам Сядей-Иг бессилен. Он сделал всё. Выстругал из обрубков березы семерых божков. Мазал их кровью, украшал ленточками из цветных сукон, подносил им оленьей требухи вдоволь. Даже водкой угощал. Ничего не помогло. Сядей-Иг рассердился, отстегал божков обрывком ременной постромки и бросил их в болото за Семиголовой сопкой. Пускай гниют, раз такие бестолковые...
Под мясистыми щеками Сядей-Ига перекатываются желваки. В глазах вспыхивают и гаснут отблески слабеющего пламени костра. Мунзяда, сморщенная, изможденная, робко поглядывая на мужа, чинит старые пимы. Нюдя чистит песком медный котел. Монетки, вплетенные в её черные косы, тоненько позвякивают при движении головы. От усердия, с каким работает девушка, на лице её выступили мелкие капельки пота. Остановив на дочери взгляд, Сядей добреет. Ведь она его любимица. Отец её балует, всякий раз, когда возвращается из поездок в села, привозит подарки: то яркую шелковую ленту, то блестящие стеклянные бусы, то ещё какую-нибудь безделушку, а то лазоревую шаль с бахромой по краям. Но сегодня Сядей-Иг не в духе, и Нюдя старается вести себя тихо, не раздражать отца. Даже пёс Нултанко лежит у входа в чум смирно, не шелохнувшись. Только острые его уши вздрагивают, чутко прислушиваясь к неясным звукам тундры.
Вдруг Нултанко настороженно поднимает голову, смотрит умными глазами на хозяина, будто хочет спросить, слышит ли тот далекое постукивание оленьих копыт по земле и шуршанье полозьев нарт. Хозяин неподвижен, как истукан. Значит, не слышит. Нултанко вполголоса тявкает.
— Хыть! — кричит на пса Сядей.
Нултанко затихает, но тотчас снова настораживается и вылезает из чума. Там он голосисто лает. Ему отвечают другие собаки. Начинается неистовый гомон.
— Едет кто-то, — говорит Нюдя.
— Ну, едет, так не проедет мимо, — произносит отец. И, помолчав, добавляет: — Чайник заправь-ка...
Сырые сучья кустарника, кинутые на угли, сперва шипят и чадят, потом вспыхивают ярко и весело.
Вскоре снаружи доносится гиканье, характерный шум подъезжающей упряжки. Слышно, как олени останавливаются, тяжело дыша.
Кто-то кричит на собак, продолжавших лаять, и идет к чуму.
— Ань здорово!
В чум вваливается Халтуй. Непомерно длинный и сухой, он сгибается, словно переламываясь натрое. В руках у него обгорелый крюк, на котором подвешиваются котлы и чайники над костром. Опершись на этот крюк, Халтуй повторяет:
— Ань здорово-те!
— Здорово, здорово, — буркает хозяин, не приглашая гостя садиться, косясь на него.
Нюдя, взглянув на крюк в руках приезжего — символ сватовства — пунцово краснеет. Мунзяда выжидательно смотрит на мужа. Тот невозмутим.
В чуме продолжается напряженное молчание. Халтуй стоит, согнувшись в три погибели. Ему очень неудобно стоять, но он терпеливо ждет. Уже чайник начинает кипеть, крышка на нем вздрагивает, из-под неё вырывается пар. Халтуй стоит, жмурясь от дыма. Наконец он говорит:
— Я ехал с Янзарея, через лабту ехал, мимо пяти сопок ехал, три реки пересек. Далек мой путь.
— Твой чум на Янзарее стоит? — спрашивает Сядей, не меняя позы.
— Мой чум у Тибэй-реки...
— Зачем же ты попал на Янзарей?
— Там живет хороший человек, охотник и оленевод...
— Он здоров? — слегка поворачивает голову Сядей-Иг.
— Охотник молод и крепок.
— Как его олени?
— Стадо оленевода увеличивается каждый год.
— Много ли у него ларей с кладью?
— Когда надо кочевать, лари с кладью везут четыре аргиша. В ларях и пушнина, и сукна, и сахар, и чай, и сухари...
— У него, наверно, посуды нет...
— Посуды у него полный ларь да ещё ларь.
— Умеет ли он пушнину промышлять?
— Он сам песцу пулей в глаз попадает. А пушнину ему промышляют пять охотников.
Женщины оставили работу и внимательно следят за разговором: старуха, поджав губы, с хищной настороженностью, девушка в глубоком волнении, то краснея, то бледнея.
— Умеет ли он метко кидать тынзей? — продолжает спрашивать Сядей-Иг.
— Ни один бык в стаде не ускользал от его ловкой руки, — уверенно отвечает Халтуй.
— А золото у него есть? — Сядей-Иг поворачивается всем туловищем к свату.
— Поезжай сам, попробуй поднять мешок, который возит он на первых санях аргиша, — не моргнув глазом, отчеканивает Халтуй.
— Назови мне его имя.
— Ты его знаешь, Сядей-Иг. Того, кто послал меня, зовут Лагеем.
— Садись, — помолчав, предлагает Сядей-Иг, уступая гостю место на свернутых оленьих шкурах. Услышав имя Лагея, Нюдя застывает. Щеки её становятся землисто-серыми.
Халтуй стоит, будто не слышит приглашения хозяина.
— Садись. Чай вскипел, однако, — повторяет Сядей.
Халтуй остается на месте.
— Мунзяда, ставь-ка на стол чашки, оленины принеси, айбурдать будем. Вот твое место, Халтуй. Ведь стоять-то так худо.
Сват неподвижен. Тогда Сядей-Иг, кряхтя, поднимается, берет из рук Халтуя обгорелый крюк и подает его жене. Не дожидаясь дальнейших приглашений, Халтуй присаживается к столу. Безбородое старческое лицо его выражает полное удовлетворение.
— А чарка будет? — спрашивает он хозяина.
— Будет чарка, крепкая, сам из Широкой Виски привез...
— Вот то хорошо.
После двух чарок водки Халтуй разошелся и начал рассказывать, как Лагей уговорил его ехать сватом к Сядей-Игу, какие обещал подарки за это.
— Шибко твоя девка ему глянется. Он говорит, если не возьмут крюк, вернешься с крюком обратно, сам ночью приеду, всё равно увезу девку...
— Ну, так ему это и удалось бы, — самодовольно ухмыльнулся Сядей-Иг.
Нюдя накинула паницу и быстро вышла из чума. Зачерпнув горсть снега, приложила к виску. Вздрогнула, почувствовав, как острый холод проник в жилы, дошел до самого сердца.
2
Там, где речка Янзарей, выгибаясь крутой дугой, обходит сопку, на мысу стоит чум Лагея. Сегодня с утра вокруг него оживленно. Одна за другой подъезжают упряжки. Длинный ряд саней тянется вдоль берега. Хореи, воткнутые в землю, что частокол. Из распряженных оленей — немалое стадо.
Лагей женится. Стриженый под горшок, сияющий, в новенькой малице, утыканной вокруг ворота светлыми пуговицами, он ходит среди гостей, довольный предстоящей свадьбой. Ещё бы! Ведь он сосватал дочь не чью-нибудь, а самого Сядей-Ига. Вся тундра знает о богатстве этого толстяка. Породнившись с ним, можно изрядно умножить и свое богатство. И дочь Сядея, сказать по правде, не последняя среди других. Молода и красива. Поискать надо девушек с такими черными, отливающими синевой косами, с глазами, как у важенки, большими и нежными, с ярким румянцем на смуглом лице. Он сам видел: когда Нюдя в белой панице, разукрашенной цветными сукнами, в белых камусных пимах, мягко облегающих ногу, в лазоревом полушалке, накинутом на плечи, идет по стойбищу, ненки завистливо перешептываются, а молодые оленеводы вслед ей поворачивают головы. Теперь ему, Лагею, не понадобится поворачивать голову...
