Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
— Ох, плохо нам будет! — прошептал перепуганный Хайн.
— Тебе-то не так плохо! Командующего они, может быть, и не повесят. Ты держись за него, что бы ни случилось. Ни шагу не отходи, брат Хайн, иначе будет худо. Жить тебе в бараке, кормить вшей. Генералам в бараках не жить. Кроме того, им по конвенции положен вестовой. Уж я — то знаю.
— Спасибо, Эберт, — взволнованно сказал Хайн. — Ты дал мне хороший совет. Ты добрый малый, толстячок! При случае я замолвлю за тебя словечко перед командующим. Возьми пачку сигарет. О господи, и понесло же нас в Россию! — закончил Хайн.
— Да уж! Генералам что, а нам кормить земляных червей или клопов, в лучшем случае.
Шмидт вышел из приемной и сердито сказал:
— Что за болтовня? Хайн, позвать к командующему генерала Роске! А ты чего, толстопузый дурак, околачиваешься в коридоре? — накинулся он на Эберта. — Дел нет в штабе? Марш на место!
Когда Хайн, выполнив поручение, вернулся в комнату командующего, Шмидт спросил его:
— О чем ты болтал с этой толстой свиньей, Хайн?
— Да так, разные глупые суждения, господин генерал-лейтенант. Что с нас взять? Два несмышленых гусенка.
Генерал-полковник улыбнулся впервые за весь день.
Пришел генерал Роске, молодой, низкорослый человек, с небритой щетиной на узком лице.
— Займемся делами. — Паулюс подсел к столу.
Часа два они работали, вызывая связных, отдавая приказы, перемещая полки и батальоны, намечая операции на следующий день и планируя будущие.
— Все, — сказал генерал-полковник и положил карандаш на стол. — Вы не нужны мне больше, господа.
— Хайль Гитлер! — скороговоркой пробормотал Роске.
Генерал-полковник не ответил.
Шмидт вышел, решив, что пришла пора отправить предостерегающий донос — нравственность командующего шаткая, психология опасная.
Шифровкой он слово в слово сообщил фюреру слова генерал-полковника и Адама — тоже.
11. Волки и лис
Гитлер, как взбесившийся пес, сорвавшийся с цепи, метался по кабинету в ставке Восточного фронта, размахивая телеграммой, и рычал.
— Вы читали радиограмму от командующего окруженной армии?! — выкрикнул он вошедшему Кейтелю.
Длинновязый Кейтель, в мундире с фельдмаршальскими знаками и орденами, вскинул монокль, вытянул старческую шею и прочитал то, что было написано на клочке бумаги, которую Гитлер дрожащими руками совал в нос фельдмаршалу.
— Это же бог знает что! — кипел фюрер. — Вы только послушайте, Цейтцлер, что он пишет. «Силы армии иссякают. Я не могу нести ответственность за дальнейшее…» Что это такое, а? Что это такое? — Теперь фюрер совал бумагу в нос Цейтцлеру. — Пошлите кого-нибудь в армию и пусть сдерут погоны с этого мятежника! — бушевал Гитлер.
Цейтцлер был моложе этих двух, один из которых играл роль Бонапарта, другой — маршала Даву. Первый, чтобы хоть чем-нибудь походить на императора французов, причесывался так, чтобы клок волос падал на лоб. Он видел некое предопределение судьбы в том, что оба они начинали свой путь почти одинаково: Бонапарт — капралом, этот — ефрейтором.
Как Бонапарт был продуктом века и исполнителем воли определенных сил Франции, так и этот не возник сам по себе. Он тоже был продуктом и исполнителем замыслов могучих, страшных и преступных сил. И оба они шли в Россию — воистину ничто не ново под луной! — одной и той же дорогой…
Уроки обычно извлекаются потом. Но, увы, не всеми!
…Итак, Гитлер, яростно прокричав о том, чтобы с командующего окруженной армии были содраны погоны, ждал, что скажет Цейтцлер.
Фельдмаршал Кейтель отлично понимал, что лишение командующего окруженной армии погонов никак не выручит армию. Он растерянно переминался с ноги на ногу, потом, снова вытянув шею, замер.
— Я жду вашего ответа, — раздался гневный голос.
— Мой фюрер, вы правы, как всегда, — смиренно начал Кейтель.
— Отдайте соответствующий приказ, фельдмаршал.
— Слушаюсь, мой фюрер.
Тут вмешался все время молчавший третий, как сказано, самый молодой, осторожный и чрезвычайно озабоченный спасением своей шкуры генерал Цейтцлер, начальник штаба верховного главнокомандования.
Гитлер и Кейтель были так упоены победами, славословием, лестью и грохотом барабанов, что не слышали роковой поступи истории. Этот еще ничем не упоенный генерал молодым обонянием чуял, что не за горами времена, когда с обоих стоящих перед ним молодчиков начнут сдирать перышки. Со своими он не желал расставаться — ни яма, уготованная одному, ни петля — другому никак не улыбались ему. Кроме того, он хотел сохранить для потомства свидетельства о своей невиновности, а дела, не менее жестокие, чем дела этих двух, взвалить на них же.
— Мой фюрер, — заговорил он медленно и веско, — конечно, командующий армией достоин самого сурового наказания, но…
— Я не признаю никаких «но»! — взвизгнул Гитлер.
— Пусть говорит, — снисходительно сказал Кейтель. Он ненавидел Цейтцлера хотя бы уже за то, что тот был молод, умел быть осторожным и играть до поры до времени в поддавки, чтобы затем выложить на стол убийственную карту.
— Я слушаю, — ворчливо сказал Гитлер.
— Начну с общих вопросов. В связи с летним наступлением территория, захваченная на Востоке, не соответствует размерам оккупирующей ее армии. Другими словами, слишком мало находится солдат на таком огромном пространстве. Если эти два факта не будут приведены в соответствие, катастрофа неизбежна.
— Дальше!
— В этом году боеспособность русских войск стала гораздо выше и боевая способность их командиров лучше. Мы должны проявлять значительно большую осторожность.
— Вы отчаянный пессимист, — прервал Гитлер начальника штаба. — Здесь, на Восточном фронте, мы пережили более худшие времена и то остались живы. Справимся и с новыми трудностями.
— Для этого надо иметь войска. — Цейтцлер помолчал. — Войска есть. Я говорю об окруженной армии. Ее следует вывести, любыми средствами вывести из котла.
— Идея фикс! — Кейтель усмехнулся.
— В ней выход из создавшегося положения. — Помолчав, Цейтцлер добавил: — При таком положении срывать погоны с командующего армией, мой фюрер, нецелесообразно. — Как-никак Цейтцлер где-то в глубине своей душонки чувствовал себя виноватым перед генерал-полковником, успокаивая его невозможностью крупного русского наступления.
— Так слушайте! — Глаза Гитлера налились бешенством. — Дело не только в том, что я хотел выйти к Волге в определенном месте, возле определенного города. Да, я хотел взять этот город. Эту цитадель большевизма надо было уничтожить. Но это лишь часть огромной задачи, возложенной на меня историей. Я предпринимал летний поход прошлого, сорок второго, года на юг России, чтобы решить исход войны на Востоке или, по крайней мере, повлиять на исход ее. Моя цель была не только в захвате этого города на Волге. Неужели вы не понимаете, что значение рубежа Волга — Воронеж, захваченного нами, заключается в том, что он представляет собой выгодное исходное положение для нанесения нового удара на Москву и восточнее ее? Этот удар в сочетании с одновременным нашим прорывом на Центральном фронте из района Смоленска означал бы катастрофическую опасность для большевистских вооруженных сил…
— Но мы впервые слышим об этом, мой фюрер, — заикнулся было Цейтцлер.
— Я не обязан делиться моими планами, внушенными мне свыше, — обрезал его Гитлер. — В свое время вы услышали бы о них. И вот вы услышали. То, что не удалось в прошлом году, удастся в этом. Разбить и уничтожить войска южного фланга советских войск и тем самым исключить их дальнейшее участие в операции. Это снова изменит соотношение сил в пользу Германии. Мы немедленно начнем подготовку к новой операции, но для того я должен держать свою армию на Волге, отвлекая на нее силы большевиков. Капитуляция исключена. Армия выполнит свою историческую задачу, если она своим стойким сопротивлением облегчит создание нового фронта. Армия не покинет цитадели на Волге.
— Ее невозможно удержать, мой фюрер, — стоял на своем Цейтцлер.
— Я не оставлю Волгу, я не уйду с Волги! — истерически выкрикнул Гитлер.
— В несчастье мы должны показывать твердость характера, — поддакнул фельдмаршал Кейтель, — Вспомните Фридриха Великого.
— Тогда были другие времена, господин генерал-фельдмаршал, — возразил Цейтцлер, который тоже ненавидел сухопарого фельдмаршала за узость его мышления и был бы не прочь занять его место.
— Да, да! — не слушая их, выкрикивал Гитлер, бегая по кабинету. — Нам всем нужно помнить Фридриха Великого и его стойкость при любых обстоятельствах! Черт побери, что ж получается, если какой-то там генерал, всем обязанный мне, шлет возмутительные радиограммы и поучает меня? Провидение определило мою задачу как полководца и политика. Я, и только я, устанавливаю задачи политики и выполняю их на службе военного руководства — так говорил великий Людендорф! Да, да, вспомните его слова! «Во всех областях жизни должен быть решающим голос полководца и его воля», — вот что он говорил. После этого можете сколько угодно болтать, но моя воля неизменна: окруженная армия — гарнизон крепости. Обязанность крепостных войск — выдерживать осаду. Если нужно, армия будет находиться там всю зиму. Я деблокирую ее во время весеннего наступления.
